[Ариабарт пушистый и в фуражке]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Смена курса

[Ариабарт пушистый и в фуражке]

Название: Смена курса
Фэндом: Tytania
Персонажи: Фан Хьюлик, Пажес, Валенков, Жуслан, остальные имеются в виду и на заднем фоне присутствуют
Рейтинг: PG
Варнинг (он же ахтунг): АУ от битвы при Цербере.
Саммари: Фан поступил на службу Титания, и одним из его условий было вытащить из лагерей бывших соратников.

Написано для WTF-2014

Смена курса

Сразу же после экстренного выпуска новостей, показанного по главному эурийскому каналу — где мэр с торжественным лицом объявлял о том, что империя и Эурия решили сотрудничать ради общего блага и процветания — стало ясно, что тех, кто так крупно сел в лужу, победив клан, уберут по-тихому. Простых солдат было слишком много: им объявили амнистию, а вот на нескольких приближенных к адмиралу офицерах вполне можно было отыграться. Примерно через три часа после новостей их погрузили в неприметные кары и увезли в одно из тех разбросанных по Вселенной мест, где все, протестовавшие против Титания, могли осознать свои заблуждения.

Придуманный Валенковым план — устроить взрыв и сбежать, Пажес и понятия не имел, что мучная пыль может взорваться — был хорош, и им почти удалось воплотить его в жизнь. «Почти», потому что за ними пришли практически накануне. Ни Пажес, ни Валенков с самого начала не рассчитывали оставаться в лагере долго: за последние две недели они достаточно нагляделись на тех, кто сидел за колючей проволокой больше года, и им никак не хотелось обзаводиться такими же пустыми взглядами.

Когда Пажес увидел солдат в титанийской форме — не упрощенной, которую носила лагерная охрана, а настоящей, с гербом клана на груди, — то первой его мыслью было: кто-то сдал. Он попытался просчитать, что проще: кинуться на охрану и быстро геройски погибнуть или все-таки для начала попробовать отболтаться? В принципе, особо в лагере не зверствовали: Титания было выгодно, чтобы заключенные как можно дольше и эффективнее работали, а не умирали от истощения и побоев, портя им имидж в глазах Союза. А у местной охраны в большинстве своем не хватало мозгов, чтобы нарушать приказы, не попадаясь при этом. Может, и поверят, что из муки Михаил просто собирался блины печь…

— Не дергайся, — сказал Валенков.

Сам он смотрел на приближающийся конвой добродушно — если его не знать, можно подумать, что вот-вот заснет. Только Пажес видел, как тот напрягся, явно обдумывая, не выхватить ли у кого-нибудь из солдат винтовку, чтоб уложить хоть парочку охранников, прежде чем их пристрелят.

— Да я спокоен.

— Вот и хорошо. Мы их сначала выслушаем.

Откуда-то из-за угла вывернул начальник лагеря, мерзкий тип с таким лицом, будто он каждую ночь маялся животом. Пажес уже через два дня после прибытия узнал, что, по мнению начальства, полковник был всем хорош и однажды практически добился перевода в Ураниборг, но попался на чем-то некрасивом, связанном с солдатскими рационами. После этого его и отправили командовать туповатыми охранниками и апатичными заключенными: и в хозяйстве пригодился, и по носу щелкнули, а если снова примется за свое и опустит в карман больше, чем дозволяют приличия, так померших с голоду бунтарей и политических преступников не так жалко, как если бы приличных уголовников охранял.

— Собирайте вещи, — кисло сказал полковник. — Эти господа, — «господа» из конвоя закаменели лицами, но овладели собой, не поддались на провокацию, — забирают вас.

— Куда? — настороженно спросил Валенков.

Полковник, похоже, еле сдержался, чтобы не сплюнуть, и потому не успел ответить. Покосившись на него, начальник конвоя сладко улыбнулся и сказал:

— Мы забираем вас из ведомства господина полковника. И чем быстрее вы соберетесь, тем скорее он снова получит свою территорию в полное распоряжение.

Господин полковник или впал в кататонию, или просто посчитал ниже своего достоинства отвечать на такую детскую подначку.

Валенков и Пажес переглянулись. Вещей у них было немного, собрать их — дело пяти минут, но от того, куда их забирают, зависело, что нужно взять с собой, а что можно оставить в наследство товарищам.

— Так куда нас?.. — повторил Михаил.

Начальник конвоя ухмыльнулся, покосившись на полковника:

— В Ураниборг.

* * *

Их действительно доставили в Ураниборг, хотя Пажес до последнего — пока в иллюминаторе не показалась станция — не верил словам конвойных. Он бы скорее принял за истину, что их перевозят в другой лагерь или на другую планету для каких-нибудь мрачных титанийских целей, или вообще собираются пустить на опыты. В Ураниборг пускали не всех, а бывшим арестантам там и подавно нечего было делать. Экипаж корабля на расспросы отвечал односложно, предпочитая вообще не вступать в разговоры, так что всю дорогу Пажес мучился недобрыми предчувствиями и изводил ими Валенкова. Все равно заняться было нечем: приятелям довольно быстро и крайне настойчиво порекомендовали не выходить из каюты.

Да и как он мог поверить в то, что адмирал якобы согласился работать на Титания, а в качестве ответного жеста доброй воли потребовал освободить своих офицеров? Нет, во второе верилось легко, а вот в первое… Валенков, когда Пажес впервые об этом заговорил, пожал плечами и ответил, что адмирала могли уговорить.

— Титания умеет уговаривать, — веско прибавил он.

— Адмирал в свое время год просидел в их лагере, — возразил Пажес. — Чем таким заманчивым они могли его соблазнить?

На это Валенков ответа не придумал и весь полет только возводил очи горе, стоило ему в очередной раз услышать «и все-таки, какого черта…».

* * *

Толком посмотреть на Ураниборг снаружи им не удалось, что было немного обидно: такая появилась возможность, а ей не дали воспользоваться! Хотя Пажес удивился уже тому, что их корабль пришвартовался не где-нибудь рядом с реактором, куда садились все грузовые суда, а на площадке для военных. В их ситуации — парадный вход, как он есть.

Внутри их встречал сам адмирал. Ни Пажес, ни Валенков не смогли отказать себе в удовольствии отсалютовать, как было принято на Эурии. И адмирал не подвел, ответил тем же. Титанийские солдаты рядом скорчили недовольные рожи, но промолчали.

— Пошли, — адмирал повернулся к выходу и приглашающе махнул рукой. — Отведу вас в вашу квартиру.

— Вы, адмирал, я смотрю, в штатском, — не удержался Пажес.

— Да я и не адмирал, можешь меня так больше не называть, — он пожал плечами. — Неловко вышло бы, если бы в штабе Ариабарта служили сразу два адмирала.

— А кто второй? – не сразу понял Пажес.

Фан ухмыльнулся:

— Сам Ариабарт.

* * *

Из порта Фан привел их на один из центральных уровней. Как он объяснил, туда, где жили люди, у которых по меркам Ураниборга с финансами было прилично, но не слишком. Еще он сказал, что они оба теперь будут числиться в штабе Ариабарта, а вот чем именно им предстоит заниматься, он понятия не имеет.

— Они и со мной не совсем понимают, что делать. Встретили очень мило, я даже интервью дал, одно. Не видели? И хорошо. После этого назначили в отдел планирования, и на этом все закончилось. Я вообще-то не собирался на Балгащу лететь, — рассказывал Фан, лавируя между прохожими. Его, похоже, совершенно не волновало, что иногда на него откровенно пялились, причем и возмущенных, и восхищенных взглядов было поровну. — Люди мэра доставили меня в космопорт и говорят: «Вали с планеты, да поскорее». Хорошо, хоть на билет деньги дали. Ну, я подхожу к билетной стойке и спрашиваю, куда можно улететь, чтоб побыстрее и не слишком дорого? А рейсов в ближайший час было всего два: один на Эменталь, другой — на Балгащу. Если б они мне кредитку не сунули, денег хватило бы только до Эменталя, а так я на Балгащу полетел. Планета больше, работу легче найти… Нда…

Пажес глазел по сторонам. Одевались в Ураниборге совсем по-другому, чем на Эурии. Мысленно он дал себе зарок как можно скорее навестить какой-нибудь магазин: надо же было слиться с местным населением.

— И как вы попали в гости к Титания?

— Да лучше б я на рейс на Эменталь сел, — в сердцах сказал Фан. — Уж нашел бы там себе что-нибудь… А тут прилетаю на Балгащу, выхожу на улицу, и меня окликает какой-то мужик. По виду — мухи не обидит, то ли ученый доктор — всю жизнь носом в каких-нибудь исторических книгах, — то ли мелкой руки бизнесмен. А оказалось — граф Эрман Титания. Он меня и… уговорил.

— Но как?

— Да как… — Фан пожал плечами. — С одной стороны, он был прав: Титания бы меня так просто в покое не оставили, все-таки сильно я им по носу стукнул.

— Или по другому месту, и — не только стукнул, — ухмыльнулся Пажес.

— Ага, — хмыкнул Фан. — То есть или они бы за мной гонялись и в конце концов заставили бы прийти к себе, или я бы мог прийти к ним сам и на своих условиях. Вот я и решил пропустить промежуточный этап. Заодно вас вытащил, да и остальных. Это мне тоже граф подсказал. Я, правда, не знал, что вас посадили, иначе сразу забрал бы с собой. А так договорился: всех моих офицеров просто отправляют в отставку, а вас двоих, раз вы мои непосредственные подчиненные, — прямо ко мне.

— Я так и думал, — Валенков похлопал его по плечу. — Спасибо, адмирал.

— Адмирал у нас теперь Ариабарт. А я стою на совещаниях в его штабе и просто красиво выгляжу.

— Тебе что, слова сказать не дают?

— Да нет… Я Ариабарту даром не сдался, меня к нему в наказание назначили. Ему в наказание, если точнее. И он об этом знает, и я об этом знаю, и офицеры его об этом знают. Зачем мне лишние проблемы? Я веду себя хорошо, главное — тихо.

— А Безземельного Лорда ты уже видел? — не выдержал Пажес. Валенков снова закатил глаза.

— Нет. Вот князей — да, причем всех. Они к Ариабарту ходили, специально подгадывая время, чтобы я оказался рядом. Очень хотели поздравить с новым помощником. Один так вообще при этом сиял, как на собственном дне рождения.

* * *

Им дали сутки на ознакомление с Ураниборгом. Фан с удовольствием воспользовался возможностью на день сбежать с работы и увлеченно строил из себя гида: посмотрите налево, не ходите направо. Он, как выяснилось, уже знал, где есть неплохие ресторанчики, недорогие магазинчики и просто места, где можно тихо посидеть в одиночестве. Пажес никак не мог понять, нравится тому в его новом доме или нет. С одной стороны, Фан показывал им найденные достопримечательности и просто приятные места чуть ли не с гордостью собственника. С другой… Пажес знал его уже довольно давно и через какое-то время понял, что чужие взгляды тот все-таки замечает. Когда им навстречу попадались солдаты в форме, Фан, не прекращая радостно нести какую-то чушь о станции, которую, похоже, выдумывал на ходу, тут же заворачивал в другую сторону.

Сам Пажес тоже никак не мог решить, нравится ли ему тут. Конечно, работать на Титания было выгодно во всех отношениях и гораздо лучше сидеть в Ураниборге, чем в лагере. Но все-таки… Титания.

Они были повсюду. Их было довольно просто отличить: по дорогой одежде, по тому, как им салютовали, по тому, как они смотрели на окружающих. Пажес с детства считал, что все люди одинаковые: есть умные, есть глупые, есть добрые, есть злые, но все они при этом равны. Титания же не просто считали себя выше других, они ими и были. Но только потому, что сами себя так поставили.

Теперь вот и на Эурии они принялись наводить свои порядки. Пажес видел репортаж, в котором в красках рассказывалось о том, как здорово сейчас живется на его родной планете под чутким руководством клана. После окончания он еле удержался, чтобы не сходить и не проблеваться.

* * *

На следующее утро Фан отвел их в штаб и с рук на руки сдал новому начальству.

Учитывая, что все четыре князя при необходимости вели военные действия, не особенно пересекаясь друг с другом, офицеры у каждого из них были свои. Когда Титания «одалживали» у какой-нибудь невезучей планеты ее флот, местные военные автоматически переходили в подчинение ураниборгским, и неважно, что звания у местных могли быть выше, плевать Титания хотела на субординацию, конечно, если плевала она сама, а не на нее. Вся теплая компания, в составе которой предпочитал воевать Ариабарт, обитала в небольшом здании на первом уровне. А пила — как уже через полчаса Пажес выяснил — в баре на втором, туда охотно приходили и флотские, служащие под началом других князей. Логика была предельно простой: сегодня ваше начальство грызется, завтра по политическим причинам дружит, а вот спину, если что, прикроет не князь лично на своем флагмане, а все-таки один из чинов пониже. Зачем же с ними ссориться?

Хотя ни его, ни Валенкова в этот бар приглашать пока что не собирались. С ними вообще не знали, что делать. Капитан, под чьим начальством им предстояло служить, так и сказал:

— Да нах вы мне сдались?

Как понял Пажес, проблема заключалась не в том, что они не так давно воевали против клана. Таких вот бывших врагов в штабе Ариабарта служило не один и не два. Проблема была в том, что их в штаб не назначили, а протащили. Даже к Фану относились лучше: тот, как ни крути, все-таки уже доказал, чего стоит.

По каким-то только Титания ведомым причинам их обоих определили в отдел информационной безопасности, проще говоря, в разведку, но Пажес уже начал понимать, что в клане, при наличии выбора, всегда старались выпендриться. Они анализировали самые простые данные: настоящий анализ действительно важных донесений происходил двумя этажами выше, в более просторных кабинетах, где у каждого аналитика был свой собственный стол. Пажес был доволен: работа в принципе та же, что он делал у Фана, только оборудование, конечно, с эурийским не сравнить. Валенков угрюмо бурчал: он предпочитал более прямолинейные методы ведения войны, но каждое утро исправно садился за свой терминал и принимался мрачно колотить по клавишам. Через пару дней с ними стали здороваться, через четыре дня — подсказывать, в каком автомате самый вкусный кофе, а через неделю после их прилета штаб опустел: Ариабарт улетел на очередную битву. На этот раз не повезло Тюранджии, небольшой планетке, на которой после неожиданного поражения клана закружилось слишком много голов.

Оставшиеся грызли ногти. Уж на что Пажес был далек от клановых интриг, хотя за последнюю неделю немало о них наслушался, и то понимал, что случится, если и эту битву Ариабарт проиграет. Его офицеры, конечно, знали, что им за свои места можно не бояться: раскачивалось всего одно кресло, но князя любили и служить под началом кого-то другого не хотели.

По отношениям княжеских офицеров между собой можно было составить политическую карту Ураниборга. Люди Ариабарта лучше всего общались с теми, кто служил под началом князя Жуслана, с солдатами Залиша у них было что-то вроде соревнования, а с подчиненными Идриса они соблюдали вежливый нейтралитет.

— Да потому, что они все, как на подбор, — сказал как-то один из аналитиков.

Фана в сражение тоже не взяли, хотя на окончательное совещание пригласили.

* * *

— Я ему говорю: «А давайте воспользуемся орудиями Вайгельта!», — рассказывал Фан вечером после отлета флота. — Они все аж застыли. Я уже начал думать, как все в шутку перевести, а он на меня посмотрел и говорит: «Неплохая идея, я ее обдумаю. Спасибо». Но в итоге все равно все сделал по-своему.

— Мне тут говорили, Жуслан что-то ему посоветовал, какой-то трюк, — Пажес в очередной раз наполнил стаканы. Что в Ураниборге было однозначно хорошим, так это выбор пива.

— Мне, как ты понимаешь, не докладывали, — Фан развалился в кресле. — Но Полсон как-то оговорился, что князь Ариабарт все планы сражений разрабатывает сам, — передразнил он тон заместителя Ариабарта, которым тот говорил о своем шефе. — Так что, если он опять провалится, я тут ни при чем.

* * *

Ариабарт не провалился.

После его победы у Фана взяли интервью. Прямо в штабе, за рабочим столом. Фан улыбался, говорил, что никогда не сомневался в князе Ариабарте, поздравлял его… — короче, произнес все положенные слова, список которых ему перед началом интервью подсунул ненавязчивый служащий в скромном деловом костюме. А когда все закончилось и все разошлись, Фан исчез. Пажес пытался до него дозвониться, но комм был отключен, дверь квартиры никто не открывал. Они заволновались. Последний раз, когда Фан пропал похожим образом, сами они проснулись под домашним арестом.

— Сукин сын этот Ариабарт, — мрачно бурчал Валенков, явно еле сдерживающийся, чтобы не заглядывать под каждую попадавшуюся им по пути скамейку. — Он бы еще станцевал на адмирале, — несмотря на протесты Фана, он по-прежнему называл его адмиралом при каждом удобном случае.

— Да это не он, — Пажес, пока симпатичная журналистка расспрашивала Фана, времени зря не терял. — Это по распоряжению какого-то другого князя. Мне одна из помощниц режиссера сказала. Приказ, мол, с самого верху, но не от нашего победоносного командующего.

Валенков неодобрительно поморщился. Других князей он пока не видел — да и Ариабарта им до сих пор удалось увидеть только мельком, — но они ему заранее не нравились.

Фана они нашли в одном из парков на третьем уровне. На любой планете это называлось бы большим двором, но на космической станции любую территорию, на которой больше двух деревьев, гордо именовали «парком». По вечерам тут было почти безлюдно: рядом стояли в основном административные здания, пустевшие точно в срок.

Фан был не то чтобы пьян, но очень к тому близок. Увидев друзей, он замахал им сразу обеими руками, приглашая сесть рядом.

— Я стал самым героическим безработным во Вселенной! — судя по уровню пафоса, он сидел в обнимку с выпивкой уже не первый час.

— Да что вы, адмирал, — Пажес видел, как Валенков оценивающе посмотрел сначала на уровень пойла в бутылке, стоящей рядом со скамейкой, а потом на Фана, явно прикидывая, как будет тащить его домой. — Уж вы-то трудоустроены всем на зависть.

— Ха! — радостно сказал Фан и тут же помрачнел. — Ха-ха-ха. Я тут выполняю такую же функцию, как тот розовый цветок в горшке. Только когда князь Ариабарт на цветок смотрит, он душой радуется, а когда на меня — совсем наоборот. У меня есть должность, но нет работы. И даже если бы была! — он стукнул бутылкой по собственному колену и поморщился. — У меня цели нет. Вот у тебя, Валенков, есть цель?

Валенков задумался:

— Есть. Посмотреть, что будет дальше. Дожить до того, как «Грачи» попадут в первую лигу.

— Хорошие цели, — одобрил Фан. — А у меня цели нет. У каждого она должна быть. Раньше у меня — была. У Ариабарта и сейчас есть.

— Вот этого я сейчас не понял, — честно признался Пажес.

— Какой смысл в солдате в идеале? Защищать свою страну или служить гарантией, что при необходимости будет кому это сделать. До Цербера я знал, ради чего ношу форму, — Фан с отвращением посмотрел на свою новенькую серую. — Не эту! А выяснилось что?

— Это не ваша вина, адмирал.

— А выяснилось, что меня продали. Но самое смешное, что и Ариабарта продали. Меня продали за гарантии и пожизненную ренту нашему дорогому правительству, а его — за нашу технологию. Вот так мы с ним и узнали себе цену, — Фан вздохнул. — Но ему проще: он как за клан воевал, так и продолжит. А что делать мне? Я не Титания, я хочу… Жить спокойно и интересно.

— Либо одно, либо другое, — Пажес все ближе подбирался к Фану, чтобы отобрать у него бутылку. — Это взаимоисключающие понятия.

— Да? Тогда я хочу жить интересно.

Валенков вздохнул и поднял его со скамьи.

На следующий день Фан сделал вид, что ничего не помнит.

***

Победоносный флот Ариабарта вернулся через четыре дня. В штабе по этому поводу устроили попойку. Довольно благовоспитанную, надо сказать. Валенков хмурился, глядя, как офицеры искренне сияют из-за того, что их князь разнес в пыль несколько сотен кораблей какой-то мелкой планетки, и ушел, как только позволили приличия. Пажес остался и не пожалел: господа офицеры в подпитии болтали так же, как и все остальные люди, из разговоров можно было узнать много интересного.

Три недели на политическом и военном фронтах царила тишь да гладь. Днем Пажес трудился на благо клана, попутно разнюхивая все, что только мог, для своего личного пользования, а в свободное время развлекался, исследуя станцию и ее обитателей. В сущности Титания были такими же людьми, как и все остальные, если смотреть сквозь их головокружительные привилегии и связанную с ними заносчивость. Был, например, один граф, по уши влюбленный в дочку одного маркиза, вот только любовь его, как выяснил Пажес, не имела никаких шансов: граф по меркам клана был бедноват и бесперспективен, близким родством ни с кем из правящей верхушки похвастаться не мог: это на людях все Титания одного поколения считались кузенами, а вот внутри семьи очень тщательно высчитывалось, кто с кем в какой степени родич. Дочка же у маркиза была красавицей, и гордый и, что еще важнее, состоятельный папаша рассчитывал выгодно устроить ее брак. Возможных кандидатов хватало. В конце концов кто знает — ни один из князей до сих пор не был женат! Идрис постоянно менял любовниц, дам сердца Залиша было не счесть, Жуслан взял себе какую-то девчонку чуть не со школьной скамьи, вот только была та девчонка не Титания уже в третьем поколении, так что ей, разумеется, ничего не светило, как сходилось во мнениях многочисленные сплетницы. А Ариабарт был то ли тайно в кого-то влюблен, то ли вообще предпочитал мужчин, во всяком случае ни об одном его романе с женщиной никто ни разу ничего не слышал. На фоне таких конкурентов графу оставалось разве что вздыхать в уголке.

Одна из маркиз переживала за своего оболтуса-сына, которому никак не давалась математика в университете, другая — таскала маленькую дочку по врачам, пытаясь выяснить, отчего же та все время падает в обмороки, и сама чуть не лишаясь чувств от страха. Виконт Лука в последнее время ссорился с женой, граф Леонид собирал коллекцию марок и переживал, что особо редкие все время достаются кому-то другому, графиня София поругалась с невесткой и, поскольку та была родовитее ее, лишилась доступа к внукам, отчего страдала.

Если забыть, какие они на самом деле сукины дети, то можно было представить, что Титания ничем не отличались от всего остального человечества.

* * *

Через три недели и два дня Ураниборг загудел от слухов и пересудов.

Учитывая, что дело касалось родного брата одного из князей, обитатели станции сплетничали тихо, то и дело оглядываясь через плечо. Те, кто занимал положение повыше, говорили погромче, но суть высказываний была одинакова у всех.

— Милочка, но именно за такую несдержанность его и выслали.

— Князь Жуслан никогда себе такого не позволил бы!

— Даже князь Идрис себе такого не позволил бы.

— Конечно, она совершенно незначительная особа. Но надо же соблюдать правила приличия!

Пажес сидел в парке на втором уровне. Он обнаружил, что если прийти туда после работы и сесть в определенном уголке с книгой потолще, то на тебя не обращают никакого внимания, а ты, если как следует навостришь уши, можешь узнать много интересного. В этом парке — который можно было назвать парком даже по планетным меркам — гуляли Титания, но не того уровня, чтобы за и перед ними ненавязчиво гуляла охрана, выпроваживая ненужных посетителей. Интересно, думал он, прячась за толстым томиком стихов, под «правилами приличия» они имеют в виду, что нельзя приказывать солдатам насиловать маленьких девочек или что нельзя на этом попадаться?

Даже в официальной версии произошедшего на Эментале, куда чуть было не улетел Фан, из всех щелей лезли несуразности. Альзес Титания, младший брат князя Залиша, доблестно зачищаюший планету от бунтовщиков, мятежников, террористов и прочих преступных элементов, сумел точным ударом обезвредить группу отщепенцев из бывшего герцогства Касабианка, которые до сих пор не смирились с тем, что планета перешла под руку Титания, ох, простите — Империи и жила богато и счастливо. К сожалению, без жертв не обошлось. Одна экзальтированная девица, потеряв голову, тяжело ранила Альзеса и при этом сама погибла в результате несчастного случая.

Неофициальная версия, услышанная Пажесом в штабе, была откровенно гадкой. Альзес, случайно заполучив в руки одного из беженцев с Касабианки, решил прибавить себе политического веса, раскрыв заговор против клана, и, если ничего похожего на заговор не наблюдалось, он не погнушался его придумать. Бывшие подданные герцогства вполне годились на роль заговорщиков. К его удовольствию, во время допроса выяснилось, что небольшая часть беженцев действительно собиралась время от времени в каком-нибудь укромном месте, планировала борьбу против Титания и даже иногда помогала пиратам провозить на Эменталь контрабанду. Опасность они представляли разве что для самих себя, но Альзес вознамерился поймать террористов, чего бы ему это не стоило.

Одной из беженцев был девушка лет семнадцати, на допросе державшаяся особенно нахально. Ее-то Альзес и решил сломать, приказав своим солдатам — группе из тридцати человек — для начала ее изнасиловать. А девушка, не будь дура, тут же прыгнула в бассейн, где обитали разводимые Альзесом хищные рыбы. И — тут тон собеседника Пажеса стал откровенно довольным — утащила его за собой.

Девушка погибла, Альзеса немного погрызли его же любимые рыбки.

Собственно, как понял Пажес, смерть девушки никого из Титания не волновала. А вот то, что один из них повел себя настолько глупо и поставил репутацию семьи под удар, простить было гораздо труднее.

Да уж, если забудешь, какие Титания сволочи, они живо тебе об этом напомнят.

Через три дня после того, как стало известно о происшествии — так это называли в новостях, «происшествие», как будто речь шла об автомобильной аварии без серьезных последствий, — Фан пришел к ним совершенно потерянным. Они как раз готовили ужин. После Валенков собирался провести вечер в компании хорошей книги: местные каналы он не одобрял, а Пажес планировал отправиться на очередную вылазку по второму уровню. Хорошее место этот второй уровень: и люди интересные, и охраны еще не так много.

— Альзес попросил убежища в Ураниборге, — сказал Фан. — Боится, что на Эментале до него доберутся мятежники, а он, видите ли, ранен.

— Какие мятежники? Он же всех их вывел.

— Ну, мало ли, — Фан отобрал у Пажеса морковку и принялся сосредоточенно ее грызть. — Может, под кроватью у него кто спрятался.

— И черт с ним, — Валенков стряхнул овощи в кастрюлю. Да, тот, кто обставил им квартиру, не поскупился: посуда и кухонные принадлежности были высшей марки.

— Мне приказано доставить его на станцию в целости и сохранности.

— Что?!

— Ну да. Я, как гениальный стратег и блестящий полководец, должен обеспечить доставку черной овцы клана Титания в крепкие объятия семейства, — Фан вздохнул. — Слова бы не сказал, если бы они собирались его судить. Но ему же даже пальцем не погрозят.

Они переглянулись.

— Я бы его своими руками удавил, — расстроено сказал Фан. — А теперь мне о нем заботиться надо.

* * *

К великой радости Пажеса, их с Валенковым на время прикомандировали обратно к Фану. В принципе, это было логично: операцию по доставке Альзеса он разрабатывал лично, и ему нужны были доверенные люди, с которыми он уже работал и которым мог доверять. Валенков, узнав о скором отлете, деловито собрал необходимые вещи и, похоже, еле удерживался, чтобы не начать зачеркивать дни на настенном календаре, ему очень не нравилось в Ураниборге. Пажес тоже был рад возможности уехать, но честно признавался себе, что будет не прочь вернуться. Ураниборг вполне заслуживал титула «одного из чудес Вселенной»: за прошедшие недели Пажес не облазил и десятой части станции, но и то, что он успел увидеть, восхищало. А еще на ней жили люди со своими мелкими секретами и крупными интригами, и все это можно было разузнать. Его с детства интересовали чужие тайны, не для личного обогащения, не для контроля над людьми, а ради чистого знания. В свое время он колебался, не пойти ли в журналистику, чтобы сделать хобби профессией, но в итоге он все-таки поступил в военную академию. И в каком-то смысле все так же занимался любимым делом, только еще и в форме.

За три дня до отлета, теплым ураниборгским вечером — не то чтобы на станции бывали какие-то другие, — Пажес как-то незаметно уснул в своем любимом парке.

Пробуждение оказалось приятным: диван был удобным, на столе рядом стояла бутылка с минералкой и лежали таблетки от головной боли. Нне пригодились. Кто-то явно давал понять, что Пажес тут гость, а не пленник, которого вот-вот начнут пытать.

Комната оказалась гостиной в небольшой квартире, по планировке похожей на его собственную. Пажес пошел на кухню: оттуда пахло едой и доносились звуки. Зачем ждать, пока хозяин соизволит его проведать, если можно прийти самому?

Человека, сидящего за столом, он даже не сразу узнал, настолько не ожидал его здесь увидеть. Отсутствие привычной серой формы тоже сыграло свою роль.

— Прошу прощения, что так невежливо пригласил вас к себе, — сказал князь Жуслан Титания, поднявшись навстречу. — Но повидаться в официальной обстановке нам бы не удалось. Особенно сейчас, когда за вами наблюдают.

— В самом деле, — сбоку что-то запищало, Пажес покосился – оказалось, микроволновка. Он даже не слишком удивился, когда Жуслан, пробормотав «прошу прощения», выключил ее, достал какой-то контейнер и убрал его в холодильник.

— Мне сказали, вы проспите еще как минимум час. Должен признаться, что пообедать как следует, или хотя бы просто пообедать, мне сегодня не удалось.

— Вы сидели тут, ожидая, пока я проснусь? И как я попал сюда?

Жуслан пожал плечами:

— Эта квартира принадлежит моему хорошему знакомому. Он любезно предоставил мне возможность поговорить с вами без свидетелей. Оставить вас одного я не решился: вы могли бы… повести себя, скажем так, нервно, очнувшись в одиночестве в незнакомом месте, — он глянул на стол с разложенными бумагами и включенным коммом. — Я нашел, чем заняться, не волнуйтесь. Сюда вас привел мой друг. Он на правах вашего доброго приятеля доставил вас к себе домой после того, как вы уснули в парке, чтобы вы смогли выспаться.

Пажес оценил еле заметное колебание перед словом «знакомый». Этот таинственный друг явно один из офицеров штаба Ариабарта, других общих знакомых у него с князем Жусланом быть не могло. А чужой человек, утаскивающий его на себе, наверняка бы насторожил наблюдателей или вообще заставил вмешаться.

Значит, у Жуслана есть свои шпионы среди людей Ариабарта. Интересно…

— То, что вы хотите мне сообщить, должно быть очень важным, — Пажес ожидал чего угодно, например, что ему сейчас предложат шпионить за князем Ариабартом, или за Фаном, или прикажут сливать информацию из штаба, или наоборот — приносить дезу.

— Я хотел сообщить — садитесь, не стойте, — что Альзес не долетит до Ураниборга. Он и его корабль будут уничтожены.

Вот это было неожиданным.

— В самом деле? — выдавил Пажес. — И что же с ним случится?

— О, его уничтожат пираты, союзники бунтовщиков на Эментале. Крайне неприятная история. Собственно говоря, Альзес меня интересует меньше всего. Гораздо больше меня заботит то, что Фан Хьюлик, повинуясь приказу Безземельного Лорда, будет вынужден лететь с Альзесом на одном корабле и поэтому погибнет вместе с ним. Полагаю, как и вы.

Жуслан совершенно спокойно принялся складывать документы. Пажес моргнул, подумал и моргнул еще раз.

— Так запланировал князь Аджиман, — Жуслан искоса глянул на него, не иначе, чтобы убедиться, что собеседник не свалился с сердечным приступом. — Как вы, наверное, догадываетесь, я с его планом не согласен.

— Меня это радует, — наконец вышел из ступора Пажес. — Могу я узнать, почему?

— Вы поверите, если я скажу, что считаю такую гибель Фана Хьюлика бессмысленным расточительством ресурсов?

— Нет.

Жуслан улыбнулся.

— На самом деле я раздумываю, не использовать ли мне его для моих собственных целей. В последние недели князь Аджиман внимательно наблюдал за Хьюликом и пришел к выводу, что он никогда не станет искренне служить Титания. Разумеется, он будет выполнять возложенные на него обязанности, но это максимум, что мы можем от него ожидать. Он крайне невыгоден как враг клана и скорее всего, рано или поздно, снова им станет. Именно поэтому, по мнению князя Аджимана, его необходимо убрать. То есть, — Жуслан сложил ладони домиком, — Фан Хьюлик — замечательный дестабилизирующий фактор, который мне бы не хотелось потерять. Он может оказаться крайне полезным в ближайшем будущем. Или крайне опасным, такая вероятность тоже есть.

— Вы хотите убрать его на полку, чтобы потом при необходимости достать и использовать?

— Конечно, — Жуслан пожал плечами, его, похоже, удивило возмущение Пажеса. — Я и сейчас смог бы его использовать, если бы мне это понадобилось: Ариабарт с радостью одолжит мне своего талантливого подчиненного. Сейчас я хочу, чтобы от Хьюлика вообще осталось хоть что-то, что можно использовать в дальнейшем. И не как наглядное пособие, показывающее воздействие взрыва на корабле на человеческое тело, — он поморщился. — Не смотрите на меня так. Ему никогда не обещали, что с ним будут обращаться справедливо. Или просто хорошо.

— И как мы сбежим?

— Понятия не имею.

Пажес опять моргнул, похоже, общение с Жусланом отключало у него все мыслительные процессы.

— Я только даю вам шанс, — мягко сказал Жуслан. — Если Хьюлику удастся найти способ исчезнуть из Ураниборга до отлета — замечательно. Если нет… Я, как вы понимаете, не пойду против приказа Безземельного Лорда.

— А если мы банально не успеем придумать, как сбежать?

— Это будет… досадно.

Пажесу стало смешно, не по-настоящему, а тем нервным весельем, которое появляется, когда ты видишь на радаре приближение превосходящих сил противника.

— Князь Жуслан, что мне мешает сейчас же отправиться к Безземельному Лорду и рассказать о вашем предательстве? Я мог бы попробовать спастись таким образом.

— Во-первых, вас к нему не пустят, — Жуслан, похоже, искренне развеселился. — Во-вторых, я навел справки. Люди, чьему мнению я доверяю, считают вас достаточно честным авантюристом. Вы не пойдете доносить на меня, потому что это было бы неспортивно. И попробуете убежать, потому что это будет интересно.

— Да, — Пажес до сих пор понятия не имел, кто же из людей Ариабарта стучал Жуслану, но они, похоже, хорошо оценили его. — Тогда последний вопрос, князь Жуслан. Почему вы не рассказываете все это самому Фану?

— Вы более практичны. Он попытался бы спасти весь экипаж корабля Альзеса. Вы попытаетесь спасти его и вашего второго друга.

— Вам не жаль экипаж?

Жуслан вздохнул.

— Я никогда не называл себя хорошим человеком.

Пажесу было не слишком приятно, что Жуслан посчитал его таким же сукиным сыном, как и себя. Но расстройство по этому поводу он решил отложить на потом, когда они будут в безопасности.

* * *

Валенков предсказуемо разозлился и долго прочувствованно рассказывал, что именно он думает о всех Титания и их уважаемых предках, а потом спросил:

— Ты уверен, что он не соврал?

Пажес не был уверен. Жуслан вполне мог выдумать всю эту историю, например, для того, чтобы избавиться от Фана. Мало ли чем тот помешал князьям в Ураниборге? Проблема заключалась в том, что найти доказательства было невозможно — если Жуслан сказал правду, то «пиратов» наняли люди такого уровня, что Пажесу до них было попросту не дотянуться. Вот если бы он прожил на станции чуть подольше, то уже знал бы, к кому можно подкатить с нужными вопросами.

— Выбора у нас нет, будем исходить из того, что такой план действительно существует. Если станет ясно, что у него просто слишком богатое воображение — вернемся в Ураниборг, и все.

— Хм…

— Как думаешь, надо рассказать обо всем Фану?

Валенков задумался.

— Пока не надо.

Они переглянулись. Фан, которому откровенно претила идея обеспечивать безопасность Альзеса, мог устроить какую-нибудь глупость: начать рассказывать направо и налево о том, что Безземельный Лорд убивает членов своего клана не хуже тех же пиратов, или вообще самому застрелить Альзеса, чтобы избежать лишних жертв. Жуслан был прав, мрачно подумал Пажес, я ничем не лучше его.

Бежать из Ураниборга было, как выяснилось, невозможно. Простые жители станции могли купить билет на корабль и улететь в любом направлении. Фан же был подчиненным Ариабарта и без его разрешения не мог и шагу ступить за пределы четко обозначенного пространства. С отчаяния Пажес придумал довольно дикий план: Фана якобы отравит кто-то, из родственников, погибших в битве при Цербере, они выкрадут «труп» и доставят на Эурию для торжественных похорон: адмирал так любил свою родную планету, так любил, он ни за что не согласился бы лежать где-нибудь еще! Валенков в ответ на эту идею просто покрутил пальцем у виска.

— Зачем убегать тайно, когда мы можем улететь открыто? — спросил он тоном, которым обычно разговаривают с маленькими детьми. — Ты сам сказал, что убрать хотят не только Фана, но и Альзеса, значит, нападение произойдет после того, как мы его заберем. До Эменталя мы будем в безопасности, а на планете гораздо проще исчезнуть. Я прав?

— Прав, — смиренно согласился Пажес. — И куда же мы исчезнем на планете?

— А вот этим ты и займешься, — Валенков похлопал его по плечу в полной уверенности, что свою долю в их спасение он внес, а дальше все сделает кто-нибудь другой, например, тот же Пажес.

* * *

Получить материалы по пиратам, контрабандистам и прочим веселым людям, действующим в районе Эменталя, оказалось довольно легко. Поразмыслив, Пажес понял, почему его интерес показался всем совершенно оправданным: в конце концов как раз в пираты и контрабандисты шли многие, обиженные Титания, и Альзес боялся мести именно таких людей. Прочитав файлы, Пажес загрустил. Похоже, в Империи клан контролировал даже разбой на космических путях. О многих контрабандистах знали все, вплоть до их тайных стоянок. Клан позволял им проявлять недовольство и сопротивляться таким относительно недорогим способом: сколько сможет перевезти один, самое большее, два корабля? Тех, кто пытался расширить бизнес, либо убеждали работать на Титания, либо… убеждали вообще бросить контрабанду.

Им нужен был кто-то, известный Титания, чтобы его прибытие на Эменталь не вызвало особых подозрений, и в то же время достаточно незначительный, чтобы его еще не успели или просто не потрудились склонить к сотрудничеству. Пажес полдня копался в документах и в результате составил список из пяти возможных кандидатов, после долгих размышлений сократил его до трех, а окончательно выбрал, просто закрыв глаза и ткнув в список пальцем.

— «Честный старикашка», — прочитал он. — Тоже неплохо.

Владельцы — те же беженцы с Касабианки, но ни в чем, кроме контрабанды, не замеченные, от содействия бунтовщикам подчеркнуто отстраняющиеся. Особых причин любить Титания у них не было, а самому клану на них наплевать.

Вместе с Фаном летел один из замов Ариабарта, Болдрен. Его назначили чуть ли не в последний день, и Пажес чуть с ума не сошел, пытаясь понять, в чем дело. Ариабарт был не в курсе, что для того это окажется билет в один конец? Или наоборот рассчитывал, что после героической смерти Фана Болдрен за него отомстит? Он хотел избавиться от подчиненного или наоборот дать ему возможность проявить себя?

Валенков, услышав новость, многозначительно посмотрел на приятелей, а Фан пожал плечами и сказал, что Болдрен, конечно, сукин сын, но приличный сукин сын.

Пажес плюнул и просто на всякий случай послал сообщение человеку, который был указан как контакт на Эментале для команды «Честного Старикашки».

* * *

— Я правильно понимаю? — Миранда Казимир, владелица корабля, смотрела на Пажеса поверх стакана, и под ее взглядом он чувствовал себя крайне неуютно. — Вы предлагаете, чтобы я поставила под удар и корабль, и команду лишь потому, что вам кто-то что-то наплел? С чего бы знаменитому Фану Хьюлику, которого в Титания чуть не облизывают, убегать?

— Я предлагаю вам помочь человеку, который хочет стать свободным.

Миранда расхохоталась.

— Пока Титания им интересуются, свободы ему не видать. Они раздули целую историю из того, что Хьюлик перешел на их сторону! Его побег будет такой оплеухой, после которой им просто ничего другого не останется, кроме как снова его поймать и показательно казнить, чтобы другим было неповадно. И если моя команда окажется поблизости, то тоже попадет под горячую руку. Думаете, нам это надо?

— Я думаю, да, — Пажес поболтал соломинкой в своем бокале. — Я думаю, вы примерно догадывались, о чем пойдет речь, когда получили мое предложение встретиться. И я думаю, вы обсудили это со своей командой, иначе просто не пришли бы. Бар вы выбрали такой, где все просматривается, куда ходят только свои и где нас нельзя подслушать.

Он глянул на нее, ухмыльнулся в ответ и продолжил:

— А еще я думаю, что вам хочется натянуть нос Титания после того, что они сделали с вашими друзьями здесь.

— А я думаю, — Миранда махнула бармену, — что вы мне нравитесь. Правда, не совсем уверена насчет того, понравится ли мне Хьюлик. Кстати, почему его здесь нет?

— За ним… присматривают. Он покинет корабль в самый последний момент.

Бегом убежит, подумал Пажес. Он немного волновался по поводу того, как Фан отнесется ко всей его затее, не разозлится ли за то, что все переговоры и планы велись за его спиной. Но Фан, к его облегчению, чуть не запрыгал от радости, услышав, что у них появился шанс сбежать. «Будет нелегко стряхнуть с хвоста солдат. Ну и ладно, я же говорил, что хочу пожить интересно. Зато потом осяду на какой-нибудь отдаленной планете и буду с удовольствием вспоминать мою короткую карьеру».

— Хорошо! — Миранда с размаху поставила бокал на стойку. — Когда флот с Альзесом улетает?

— Завтра вечером.

— За полчаса до отлета мы похитим вашего Хьюлика, — она подмигнула. — Есть у меня знакомый, все болтает, что Титания можно будет свалить, если все недовольные найдут вокруг кого объединиться. Я уже связалась с ним, он нам поможет.

— Поможет убежать? — уточнил Пажес.

— И убежать тоже, — Миранда снова подмигнула. — До завтра.

Из бара Пажес вышел почти счастливым. Конечно, Ураниборг был интересным местом, но жизнь на планете, где не было Титания, тоже имела свои преимущества. Завтра вечером, в крайнем случае послезавтра, они отделаются от этих сумасшедших, и к черту все возможные планы Жуслана!

Если бы он знал, как ошибался.

@темы: фанфики, джен, Tytania

---

[М-ль Люсиль]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Совершенно неожиданно

[Миры Танаки]

не прошло и тридцати лет, как Танака дописал последнее предложение в последнем томе "Титании". Теперь осталось подождать всего ничего, до начала февраля, и мы все, все узнаем!
А пока что - ваши ставки! В прошлый раз почти никто не угадал, кому в книге не повезет. Ну как, кто у нас сможет в полном праве участвовать в пост-канонных фиках без приписки "АУ"?

Вопрос: А кто не сможет?

1. Жуслан		2	(3.85%)
2. Аджиман		14	(26.92%)
3. Идрис		9	(17.31%)
4. Фан		3	(5.77%)
5. Доктор Ли		2	(3.85%)
6. Балами		1	(1.92%)
7. Теодора		1	(1.92%)
8. Франсия		1	(1.92%)
9. Миранда		3	(5.77%)
10. Да после того, как он Ариабарта убил, пусть хоть всех грохнет!		16	(30.77%)
Всего:		52 Всего проголосовало: 27

@темы: Tytania

---

Друзья, а помните ли вы те битвы? (девиз ЛоГГ-гайдена "Долина белого серебра")

[Tara Aviniony]

Собратья, а помните ли вы как когда-то кипела жизнь в нашем сообществе?
Фикатоны, обсуждения, обмен информацией...

Потом Фэндомные битвы оттянули творческие силы.

Друзья, может нам всем имеет смысл попытаться вдохнуть жизнь в место, которое когда то было для нас Домом, где нам были рады, где всегда можно было встретить единомышленника, а несходство взглядов не было поводом становиться смертными врагами?

Давайте принесем сюда хотя бы по две-три своих работы, созданных за последние два с половиной года.

И, может быть, снова загорится огонь в очаге, затеплится свеча в окошке...

@темы: матчасть, фанарт, анимэ, фанфики, клипы, Heroic Legend of Arslan, Legend of the Dragon Kings, обращение, Ryoko's Case File, разное, жизнь Сообщества, романы, Tytania, Legend of the Galactic Heroes, сайт, персонажи

---

Приглашаю вас в команду на летнюю ФБ

[fandom LoGH 2014]

В правилах не сказано, что "рекламу" нужно обязательно согласовывать, поэтому я не стала беспокоить администрацию. Но если всё-таки надо было, то извиняюсь и прошу хотя бы 2-3 дня не удалять запись.

Зимняя фан. битва окончена, а сборы на летнюю уже идут, и я предлагаю продолжить традицию "ЛоГГ на ФБ".
Это будет наш третий летний поход, говорят три - хорошее число. И пятый в "общем зачёте". Пять тоже хорошее число)

Приглашаю всех желающих. Независимо от "лагеря", "сезона" и прочего деления. Если у вас есть идеи, время и желание, приходите!

У нас НЕ будет жёстких предпочтений, можно реализовать всё желаемое. Ведь, по-хорошему, и джен, и гет, и слеш, и ёрничество и суровый пафос, и лёкомыслие и буквоедство - всё это имеет право на место в контенте. И у всего есть шанс на востребованность.
Один раз мы уже так делали. Давайте ещё раз составим такую мозаику?

Итак, я приглашаю всех. Уверена, если захотим - сработаемся.

С уважением и надеждой на сотрудничество,
Беатрикс.

Если хотите обсудить, жмите на баннер. Ссылка ведёт на запись с открытым обсуждением в logh.diary.ru. Я не закрываю здесь комменты, но буду благодарна, если дискуссия сконцентриуется там, так не придётся дублировать информацию и растягивать обсуждение.

@темы: разное, Legend of the Galactic Heroes

---

Титания на WTF!

[WTF Tytania 2014]

Титанийский фандом завершил обязательные конкрурсные выкладки на WTF! Загляните посмотреть и почитать, будем очень рады всем гостям и откликам, особенно добрым и дружеским.

Познакомиться с миром и фандомом: Визитка
Почитать фанфики: Миди Мини Драбблы, а для тех, кто любит погорячее, рассказы с рейтингом от R и выше: Миди, Мини, Мини и драбблы
Посмотреть Арт и клипы, а также жаркий Арт рейтинга NC-17
Оценить работы Челленджа, где есть аналитика, хэндмейд, косплей и колоринг.
Прочитать статью и объявления Спецквеста

А за особенно понравившиеся работы можно проголосовать! Здесь: WTFC: voting

запись создана: 26.01.2014 в 12:47

@темы: Tytania

---

[Bernadett-e]

UPD: Уфф, извиняюсь. Ссылка на украинский сайт не спам, это просто ошибка копирования . Спасибо написавшему мне про неё, ввиду ФБ я бы сюда долго ещё не зашла.

Раздаю слонов Двойные Звёзды в хорошие руки.

Все вопросы и обсуждение - здесь, чтобы мне не бегать по 100500 записям, или в ю-мыле.
В теме письма прошу писать "карточки с Двойной Звездой".

запись создана: 24.01.2014 в 14:19

@темы: разное, Legend of the Galactic Heroes

---

WTF? WTF!

[WTF Tytania 2014]

Еще есть несколько дней, чтобы записаться в команду.
Мы ждем вас

Команда романов, аниме и манги "Титания" надевает валенки, смазывает лыжи и отправляется на Зимнюю Фандомную Битву. Присоединяйтесь к нам! К вашим услугам: клан Титания, повстанцы, космические пираты вместе с Фаном Хьюликом. Для вашего развлечения: джен, гет, слэш и даже фемслэш, политические интриги, битвы в космосе, дрессированные саблезубые рыбки Альсеса Титания. Не проходите мимо, записывайтесь в команду и отправляйтесь с нами в увлекательное путешествие по еще одной вселенной нашего любимого Ёсики Танаки. Мы будем рады всем: артерам и райтерам, виддерам и бетам, дизайнерам и бартерщикам, верстальщикам и болельщикам, читателям и зрителям!
Желающие могут писать в пост набора, на умыл сообщества или сюда в комментарии

Открыт пост заявок на Зимнем Инсайде. Команда с удовольствием рассмотрит любые идеи, пожелания и предложения:

запись создана: 03.10.2013 в 19:06

@темы: Tytania

---

[Миры Танаки]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

В ожидании четвертого тома.

[Миры Танаки]

Дорогой Танака-сенсей дописал четвертый том "Титании". И уже сдал в издательство.

Выпуск книги ожидается в сентябре.

Мы ещё не знаем, в чём сюжет и можем только трепетать в ожидании. Но факт уже свершился, что-то в застывшем на двадцать лет мире уже произошло. Узкопрофильная японская и русская блогосфера нервно грызет ногти, портя маникюр.

Чтобы чуть развеять напряженность ожидания, предлагается голосовалка: кто из героев попадет под традиционный танаковский плановый отстрел? Многовариантный выбор. Можно голосовать за наиболее вероятный исход, а можно не голосовать за своих любимых героев, как угодно. Уже ничего не изменить, роман уже готовится в печать. Можно только ждать и надеяться.

Вопрос: Кто из героев не доживет до последних строк четвертого тома?

1. Аджиман		10	(18.52%)
2. Идрис		9	(16.67%)
3. Жуслан		5	(9.26%)
4. Ариабарт		4	(7.41%)
5. Фан		4	(7.41%)
6. докта Ли		5	(9.26%)
7. Балами		0	(0%)
8. Теодора		4	(7.41%)
9. Миранда и/или её муж		4	(7.41%)
10. Вообще все!		9	(16.67%)
Всего:		54 Всего проголосовало: 29

@темы: романы, Tytania, персонажи

---

[М-ль Люсиль]

Сто лет ничего сюда не приносила, захотелось тряхнуть стариной.

Название: "Дни Александровы"
Автор: Люсиль
Фэндом: Legend of the Galactic Heroes
Персонажи/пейринг: принц Александр-Зигфрид, НМП, Аннероза/Хильда, Оберштайн/Райнхард
Рейтинг: PG
Отказ от прав: все права - у Танаки
Предупреждение: постканон, фемслэш, слэш, всевозможные цитаты.
Примечание: написано в подарок ко дню рождения  gr_gorinich

Принц Александр живет в тени своего отца - в тени парадного портрета, надгробия и трона. Едва научившись слушать и понимать, он впитывает рассказы о покойном императоре, о его подвигах, доблестях, милосердии и славе. Старые придворные и офицеры не скупятся на воспоминания, принц сидит возле них часами, молча, с недетским вниманием слушая их болтовню. Года четыре или пять он беспечен, ему позволяют играть, как вздумается, и не мучают уроками: пусть вдоволь наестся свободой, пока его не засадили за азбуку. И не нужна ему азбука, он уже умеет читать: сам выучился, подглядывая в чужие книги. «Какой вы умница, ваше высочество, - восхищаются старики и придвигают ему скамеечку: он не любит высоких сидений. - Ну, о чем же сегодня? О сражении при Вермиллионе? О последней битве за Изерлон? Или, может быть, о том, как его величество расправился с заговором Лихтенладе? Ах, какие это были славные деньки!..». Принц слушает о славных деньках, о тактических хитростях, обманах, убийствах и крови, а потом засыпает крепко и не видит дурных снов; у него, знаете ли, удивительно спокойная душа, ничем его не проймешь. Зато он не душит кошек и не отрубает головы оловянным солдатикам, не дразнит слуг, не капризничает за едой, он со всеми ровен и вежлив, а что ведет себя слишком тихо - тем лучше, не придется его усмирять. «Ну, полно, ваше высочество, - говорит воспитатель по вечерам, - уже поздно, вам пора, и вы отнимаете время у этих господ». Он считает, что ребенку вредны волнения, хоть принц вовсе не волнуется и послушно встает, не выпрашивая «еще минуточку», всем вокруг желает покойной ночи.
- Ему ведь и скучно, - извиняясь, объясняет воспитатель, - и уже пора в постель.
- О нет, мне не скучно, - возражает принц. - Благодарю вас, господа.
В шесть лет он лишается своей свободы: его жизнь распределяют в занятиях, чтобы он привык к строгой дисциплине, как девочки привыкают к корсету. Но он не восстает против ограничений и уроков, чем сильнее давление, тем легче ему дышать, а развлечения ему не нужны. «Чего бы вам хотелось, ваше высочество? - спрашивает воспитатель в праздничные дни. - Не хотите ли посетить цирковое представление, скачки или собачьи бега?». Принц пожимает плечами и говорит равнодушно: «Если мне надо там быть, господин Карл, я, конечно, туда поеду. Но если нет, то я лучше останусь дома и почитаю. Вы не возражаете? Ну и хорошо». К десяти годам он вытягивается и становится еще любезнее и холоднее, чем прежде; в нем нет ни пыла, ни веселья, ни лени, он напоминает куклу, а не ребенка. «Чему же вы удивляетесь, мой милый, сироты рано взрослеют. У него и детства не было, с утра до вечера зубрежка и муштра, - толкуют придворные между собой. - А бедный мальчик тоскует об отце, да-да, уверяю вас, очень тоскует». Они твердят, что воспитатель, как бы хорош он ни был, никогда не заменит родного человека, а императрица, хоть и сильна, и мужественна, а все-таки - только женщина, да еще и видит сына полчаса в день, ни минутой дольше. Что верно, то верно, но в главном они ошибаются: принц не тоскует ни о мертвом отце, ни о вечно отсутствующей матери, ему прекрасно живется без них. И по утрам, перед завтраком, он привычно идет к ее кабинету, отсчитывая про себя шаги, кивает секретарю («Ее величество ожидает вас, ваше высочество») и отвечает: «Хорошо, благодарю вас». Дверь отворяется беззвучно, он входит в кабинет, и императрица встает ему навстречу из-за стола, рассеянно гладит по голове узкой белой рукой. Он не обижается на ее холодность: тем лучше, не нужно терпеть поцелуи, ему по наследству передалась сдержанность жестов и чувств.
- Что же, ты здоров? - спрашивает императрица. - Так садись.
Принц садится в кресло для просителей и посетителей, но ни о чем не просит и улыбается отстраненно, повторяя улыбку императрицы. Им трудно заводить разговор на этих ежедневных свиданиях, они оба молчат, пока часики тикают, отсчитывая минуты, и императрица невольно тянется к бумагам, чтобы отвлечься от этого стука. А принц не тяготится ни временем, ни безмолвием, и сидит в кресле, чуть-чуть не доставая ногами до пола, сложив руки на коленях. С чего бы начать, если оба здоровы, погода нехороша, и наперед известно все, что с ними будет? Коротко срезанные пряди одинаково и легко вьются у них на висках, черные галстуки завязаны одинаковыми узлами, они очень похожи друг на друга и очень далеки: родство не сближает, а разделяет их. Лишь на шее императрицы, над крахмальным воротничком, краснеет пятнышко, и это - повод для первого вопроса:
- Мамà, - спрашивает принц спокойно, - вас кто-то укусил?
Он говорит императрице «вы», едва выучившись первым словам, наверно, в подражание старшим. К ней никто не обращается на «ты» в этом мире: ее отец скончался скоропостижно, когда принц еще лежал в колыбели, а все остальные, знавшие ее девочкой, - все остальные умерли еще раньше. Теперь она живет в окружении взрослой вежливости и прекрасно себя чувствует: давно нет на картах той страны, где была ее молодость, и ее самой - тоже нет. Все ушло безвозвратно, эта книга закрыта навсегда. Она поднимает руку и прикасается пальцем к пятнышку, будто хочет стереть его, как грязь или грим, но оно краснеет сильнее, горит на белой коже, и его не стирать, его запудрить бы надо.
- Вас кто-то укусил, мамà?
- Да, - отвечает императрица, - меня укусили. Не волнуйся, это не опасно.
- Я не волнуюсь, - говорит принц.
Их разговор обрывист и странен, но они не замечают его нелепости, невозможности, они всегда так беседуют, ежедневно, ровно полчаса, пока императрица не взглянет на часы и не скажет: «Ну, ступай». Она не снисходит к нему, он не стремится к ней; они перебрасываются словами через стол, как мячиком, не чувствуя больше неловкости. Все идет, как надо, как давно заведено. Императрица спрашивает принца о занятиях, об учителях, об отметках, и он отвечает, не скрывая неудач, не хвалясь удачами: математика дается ему легко, физика и география скучны, а история - о, никто не знает, как преподавать историю, но из нее уже не смеют вырывать страницы ad usum delphini, и на том спасибо.
- А твои уроки верховой езды? Ты доволен ими?
- Доволен, мамà. Вы же сами пожелали, чтоб я брал их.
- Тебе не нравится? - быстро спрашивает она и дергает подбородком, морщит губы в брезгливой улыбке. - Ты боишься?
- Нет, не боюсь, мне только не хочется этим заниматься. Мне скучно, и вы все равно ездите лучше.
- О, но ведь я тоже не сразу научилась. И если твой берейтор позволит, я буду брать тебя с собой на прогулки по утрам, хочешь?
- Нет, благодарю, мамà.
Принц не любит ни лошадей, ни автомобили, ни космические корабли; ваше высочество, спрашивают его, посмеиваясь, почему вам не нравится - ездить, вы боитесь? Я не боюсь, отвечает он без смущения, но мне нравится - ходить. Как скучно заставлять лошадь нести себя куда-то, когда можно пойти пешком, ни о чем не волнуясь, кроме себя самого. Принцу родиться бы не сейчас, а пару тысячелетий назад, на старой Земле, да не наследником престола, а бродяжкой, чтоб скитаться до упаду, не зная скитаньям конца. Когда смотришь в небо снизу вверх, мир кажется очень большим: за всю жизнь не обойдешь одну планету, а облетишь - за день, много за два. Расстояния сокращаются, и это скучно, думает принц, опускает ресницы, замыкаясь в самом себе. Зачем нужна империя в несколько солнечных систем, кому под силу справиться с такою бесполезною громадой? Хватило бы маленького государства, старого города в крепостных стенах, с подъемным мостом, с поросшим травою валом. Владеть вселенной - все равно что не владеть ничем, попусту растрачивать силы. «Ваш долг - сохранить завоевания вашего отца, - объясняют принцу умные и восторженные взрослые, смертельно раненные славой и войной, - вы должны удержать империю в новых границах, укрепить ее, умножить ее богатства, вы должны быть мудрым и рассудительным правителем, вы должны быть достойным вашего отца, вы должны...». Ах, оставьте, обрывает он, какое мне дело до границ и завоеваний, я не хочу править, я не хочу никого побеждать, не хочу, я еще маленький. Шаткое оправдание, дурное оправдание, и ему не прощают эти слова, ведь он знает давно, что у наследника престола нет возраста, и все с него спросится сполна.
- Ты не скучаешь?
- Нет, мамà. Мне некогда, вы же знаете.
- Мне тоже некогда, - произносит она доверчиво, - и все-таки я скучаю.
Нет в ней уже ни брезгливости, ни разочарованности, ни печали, она молода, и никто ей не нужен, оставьте только ее в покое. Когда-то она, наверно, была властолюбива, но теперь ей и власть опротивела; ей тяжело? да нет, не тяжело, но скучно, и по утрам не хочется вставать. Если б принц сильнее любил ее, то, наверно, спросил бы сейчас: «Кажется ли вам иногда, что все кончено, и вы никогда уже не будете счастливой? Боитесь вы этого чувства или принимаете его с облегчением: лучше покой, чем надежды, сомнения, сокращения нервов? И можете ли вы, мамà, объяснить мне, отчего мне чудится, что я тоже давным-давно был счастлив, еще до того, как родился, и никогда таким не буду?». Но он знает: нечего ждать от нее помощи, мало ли у бедной императрицы своих забот. Вот она вновь сжимает перо, заточенное, грозное, бессмысленное оружие, и принц видит, что мысли ее убегают далеко, куда угодно, но прочь от этого мира.
- Ну, ступай, тебе пора.
- Прощайте, мамà.
- Прощай.
Колокольчик звенит, императрица вызывает секретаря, не дожидаясь, пока принц выйдет из кабинета - они попрощались, она больше не думает о нем, она думает об империи. «Вы составили сводку, как я вас просила? Прекрасно. Что с документами по земельной реформе? Они мне понадобятся сегодня, пожалуйста, подготовьте их и подайте через час», - вежливые слова не могут превратить ее приказы в просьбы, она бросает «пожалуйста», как кости, чтоб подданные грызли их и утешались. Холодный голос уравнивает наказания и награды; принц, не зная наверняка, легко воображает на ходу, как она произносит с восхитительною выдержкой и вовсе без гнева: «Если вам не трудно, выдайте, пожалуйста, госпоже маркизе единовременное пособие и передайте ей мои соболезнования в связи с кончиною ее мужа. И если вам не трудно, расстреляйте, пожалуйста, господина маркиза, прежде чем отправитесь к его вдове». Как прикажете, ваше величество, суд уже утвердил приговор, и вы тоже всего лишь повинуетесь его решению. «Закон есть закон, а в ваших оправданиях я не нуждаюсь, ступайте же и расстреляйте его, будьте так любезны», - улыбается она и трогает колокольчик указательным пальцем: до свидания, вы свободны.
Принц живет час за часом, не отклоняясь от заведенного порядка: завтрак, занятия, прогулка сменяют друг друга, он послушно съедает все, что лежит на тарелке, отвечает на вопросы учителей, быстрым шагом ходит по аллеям, пока воспитатель не позовет домой. Нынче ветрено, моросит мелкий дождь, но принцу, при его малокровии, полезно дышать воздухом, и погода не так дурна, чтоб оставаться в четырех стенах. Он переступает через лужи, смотрит вверх, на затянутое небо, и молчит, глубже засовывает озябшие руки в карманы плаща. Ему по наследству передана империя, а заодно и скучная инерция войны, он не боится, но на открытом пространстве ждет выстрелов из-за угла, с неведомой «той стороны». И возвращаясь обратно, снимая промокший плащ, он испытывает разочарование оттого, что с ним опять ничего не случилось.
После обеда дождь усиливается, тучи опускаются ниже. На письменном столе горит лампа под зеленым абажуром, освещая согнутую спину принца, острые локти, исписанные страницы. Он не привык сидеть прямо, и воспитатель одергивает его: «Не горбитесь, ваше высочество», - но и сам невольно сгибается над книгою, ослабляет натянутую узду. Капли стучат по стеклам, принц готовит уроки: как бы хорошо он ни отвечал сегодня, завтра его вызовут вновь, это издержки домашнего обучения, в гимназии можно хоть под парту нырнуть. Но ему не страшны дурные отметки, за них не наказывают и не ругают; императрица пожимает плечами и замечает рассеянно: «Попробуй разобраться в том, что не понимаешь, попроси учителя объяснить еще раз», - а воспитатель, вздохнув, поправляет пенсне на шелковой ленте и говорит: «Хорошо, ваше высочество, смотрите внимательно, здесь нет ничего сложного, подставляете формулу и решаете, вот так».
- Господин Карл, можно мне пойти к кронпринцессе? Я закончил уроки.
- В самом деле? Тогда оставьте мне ваши тетради, я проверю. Ступайте, но возвращайтесь через тридцать минут, обещаете, ваше высочество?
- Обещаю.
- И постарайтесь не докучать ее высочеству кронпринцессе.
- Я постараюсь, - отвечает принц, улыбнувшись коротко и презрительно.
Его улыбки пугают почтенного воспитателя, нарушают привычный ход вещей, отмыкают бездну. Ребенку нельзя так улыбаться, даже принцу, всему есть предел. Слюна блестит на его маленьких зубах, лицо становится асимметричным: на левой нежной щеке появляется ямочка, а на правой - нет. Он мил, воспитан и вежлив, но что-то темное, что-то опасное таится в его душе, и не разобрать, что это такое: злоба, порок, любострастие или пустота, вакуум, которого не существует. Он прожил недолго, а уже устал, и ничего не ждет хорошего: путь определен, надо идти и не обижаться, что за него все решили, едва он родился. Свобода достанется другим, кому-то надо быть несвободным. «Все это оттого, что он растет без отца, - думает воспитатель, раскрывая его тетрадь с сочинением, - да, и еще от замкнутости натуры». Дурно, очень дурно, в старые времена о таких детях говорили, что они рано умрут. Но принцу ни в коем случае нельзя умирать, ведь у него нет и не будет никогда ни брата, ни сестры, жалкой замены, дублера на троне. И он знает сам, прекрасно знает, что даже через силу должен жить.
Он идет на половину кронпринцессы и слышит издали приглушенную музыку. По средам и пятницам, между тремя и пятью часами, кронпринцесса играет на фортепиано, прилежно повторяет давно разученные пьесы, чтоб пальцы не огрубели, не утратили гибкость. Она тоже подчиняется расписанию, тщательно исполняет свои официальные обязанности, и сильнее всего на свете страшится праздности - как другие страшатся болезней, тоски и огня. «Как я завидую тебе, - серьезно говорит она принцу, - ты можешь учиться. А я слишком много перезабыла, и сейчас не успеваю заниматься, как следует, а мне очень хочется. Я столько времени потеряла, потратила впустую, и теперь никак не могу наверстать. Очень жаль». Да, очень жаль, думает принц и приоткрывает дверь, входит в гостиную и останавливается на пороге, ждет, пока кронпринцесса не поднимет голову и не увидит его.
Она старше императрицы, бледна и худа, и все-таки хороша, очень хороша сейчас - в синем домашнем платье, с золотыми волосами, сплетенными в косу. Пальцы ее легко бегут по клавишам, нежное лицо строго, почти сурово, точно она сердита на себя и на свою музыку. Что ж, она сбивается или фальшивит? - нет, но игра холодна, и нечем согреть ее; кронпринцесса давно расточила свой жар, сосуд опустел, ничего не осталось. Не всем же порхать и пылать. Пять минут проходят, и принц помнит о своем обещании, принц знает, что легко оторвется от нее и вернется к воспитателю. Может быть, она и вовсе не заметит, что он заглядывал к ней, что ж, тем лучше, значит, он не помешает ее занятиям. Но прежде чем принц успевает уверить себя, что все к лучшему, - она обрывает сонату и говорит:
- Как тихо ты всегда входишь, Александр. Я не слышала тебя, прости.
- Здравствуйте, Аннероза, - говорит он и кланяется ей.
Кронпринцесса приходится ему родною теткой, но он зовет ее только по имени; невозможно и про себя прибавить «тетушка», немыслимо произнести вслух. Она не обижается, она протягивает тонкую руку и гладит его по волосам, точь-в-точь как гладит императрица. Он узнает этот повторенный, отраженный жест, но не удивляется: все привычно и просто, его окружают зеркала. Кронпринцесса пахнет сухими, нежными цветами, и в этом запахе смешаны, как в венке, фиалка, подснежник, резеда, горицвет, маргаритка. Впрочем, он ошибается, принимая приятные названия - за сами цветы, книжное воспитание подводит его, и легче всего, не гадая, спросить у кронпринцессы, какими духами она смазывает шею, запястья и виски. Но он не смеет и молча прикасается губами к ее ладони, крадет крупинку аромата, чтоб до вечера носить с собою и знать назубок.
- Ну, что же, садись, посиди со мной, я прикажу подать чай.
- Не надо, я не хочу. Я пришел ненадолго.
- Жаль. Я скучала без тебя.
- Вам некогда скучать, вы заняты с утра до вечера. Совсем как мамà.
- О, нет, не сравнивай нас.
- Отчего же? Вы очень похожи, я давно замечал. Я виделся с мамà, она сегодня очень хорошо выглядит.
- В самом деле? Надеюсь, ты сказал ей об этом, ей было бы приятно.
- Нет, я не стал говорить, она и так об этом знает. Скажите ей об этом сами, если хотите, вы же видите ее чаще, чем я.
- Ты скучаешь о ней, Александр?
- Нисколько не скучаю, мне тоже некогда. Но знаете, Аннероза, что я сегодня заметил? Кто-то ее укусил вот здесь, - он прикасается пальцем к своей шее, как прикасалась императрица, и удивляется на миг, что у него нет этого красного пятнышка. - Неужели сейчас еще остались комары, как вы думаете? Мне казалось, для них уже слишком холодно.
- Да, слишком холодно, - соглашается кронпринцесса. - Но отчего ты...
- И для мошек тоже, и для ос.
- Александр...
- Но не для людей, правда?
- Причем тут люди?
Теперь не лучшее время, чтоб говорить с нею начистоту и тревожить ее своим пониманием, ей, как всем взрослым, проще думать: ах, он ребенок, он ничего не понимает, - а если поймет, то непременно разболтает где попало. Принц развит не по годам, в этом его беда: встречаясь с императрицей и кронпринцессой на официальных обедах и приемах, он перехватывает их взгляды на полпути, он замечает, как они стоят рядом и коротко сплетают пальцы, беседуя с другими, он собирает наблюдения и делает выводы - то, что должно быть тайной для всех, давно ему известно. Но нельзя же однажды утром просто и светски обратиться к императрице: «Ах да, мамà, я знаю о вас и Аннерозе, и я очень рад», - и снова свернуть на отметки, учителей, уроки в манеже; нельзя откровенничать с нею, они оба привыкли к скрытности. С Аннерозою он держится проще - и тем сильнее раздражают его маленькие притворства, тем мучительнее кажется навязанная роль несмышленыша и слепца. Пора закончить с этою игрой, расстаться с мнимою наивностью: живете с мамà, как супруги? прекрасно, живите дальше. И все-таки странно, что ее мягкие губы могут кусать кого-то, оставляя следы, похожие на ожоги. Но принц много читает и помнит из книг, что от любви иногда причиняют сильную боль - пострашнее ласковых щипков и укусов.
- Вы любите мамà, Аннероза? - он обдергивает рукава курточки: слишком коротки, он быстро растет. - Пожалуйста, скажите честно.
- Да, люблю. Как ты догадался?
- Вы зовете мамà по имени, вы пишете ей записки, вы целуетесь с ней. Трудно не догадаться. Я рад, что вы ее любите.
- Ты странный ребенок, Александр, - кронпринцесса качает головой, не укоряя его, но сожалея о нем. - Не обижайся, но не слишком ли рано ты все понимаешь?
- Мне кажется, я понимаю совсем немного, - отвечает он. - Но мне жаль мамà. Ее очень мало любят, я сам мало люблю ее, и я рад, что вы цените ее. Она очень хорошая.
Кронпринцесса улыбается печально и вдруг притягивает его к себе, обнимает и зажмуривается. Ему кажется, она вот-вот заплачет, но он заблуждается - она легко сдерживает слезы, у нее даже сердце бьется не чаще, чем всегда. Наверно, она и императрицу берет так в объятия, не то утешая, не то надеясь на утешение, и шепчет ей что-нибудь на ухо, и смахивает бремя с ее усталых плеч. «Моя милая Аннероза, если вы будете не очень утомлены сегодня вечером, я хотела бы лечь у вас или с вами, как вам больше понравится. Мне кажется, сегодня я не усну одна». Такие записки стоит сразу запирать в шкатулку или в ящик стола, а не оставлять где попало, не только принц, но кто угодно узнает почерк императрицы, запустит сплетню в небо, как воздушного змея. Впрочем, не все ли равно? Принц шепчет: «Ничего, что мамà меня не любит, я знаю, что так бывает, в этом нет ничего страшного. Но мне жаль, если она чувствует себя виноватой, я не хочу, чтобы ей было плохо из-за меня. Мы с ней похожи, я тоже никого не люблю, не «мало», а никого, но притворяюсь, что люблю, чтоб не расстраивать вас, Аннероза. А мне даже вы не нужны, и мамà, и никто не нужен, я хочу быть один, но мне нельзя, и никогда не будет - можно. И все-таки я рад, что вы не такая, как мы, и вы любите ее, должно быть, от вашей любви ей немного легче». Но кронпринцесса, не слушая, целует его в голову, и он умолкает, покорно принимая этот поцелуй, словно медицинскую процедуру: неприятно, но придется потерпеть.
- Как ты похож на своего отца, - говорит она, отпуская его. - Как ты похож на него.
- Это дурно?
- Нет, но это очень грустно. Он был несчастен.
- Отчего?
- У него был друг, который очень рано умер... погиб на войне. Твой отец никогда не забывал его.
Принц давно знает об этом погибшем друге, соратнике, одноколыбельнике императора, знает о неутешном горе, о рыжих волосах в медальоне, - но из вежливости кивает, словно слышит о нем в первый раз. До чего странна эта любовь: «через вас, для вас, о вас дышу я, живу и вижу»; он никогда не дорастет до такого чувства (или он уже - перерос?). Кронпринцесса смотрит мимо него, широко раскрыв блестящие сухие глаза, и, забывшись, прижимает руку к груди, ловит в ладонь воспоминание о медальоне, о своей юности, о всех, кто был моложе нее, но уже истлел в земле. Она не смеет носить это траурное украшение, она хранит его под замком, вдали от чужих взоров, и не раскрывает, чтоб не мучиться. «Вам больно?» - спросил бы принц, а она бы ответила: нет, но лучше поостеречься, хоть болеть уже нечему, все вырезано и залечено, нерв убит. И может быть, сейчас она мечтает не об императоре и не об императрице, а о мальчике маленьком и неловком, которого она встретила много лет назад, о бедном мальчике, которого она так любила.
- Аннероза, как вы думаете, отец хотел, чтобы я родился?
- Что за странные вопросы ты задаешь, - отвечает она быстро, - как же он мог не хотеть? Он был очень рад, и ее величество тоже. Все радовались, когда ты родился.
- Потому что империи был нужен наследник, - произносит принц. - Наследник для укрепления новой династии.
- Александр!
- Это же правда.
Кронпринцесса молчит и вновь сжимает и разжимает руку у груди, вновь повторяет чужой жест - не императрицы, а, наверно, самого покойного императора. И принц внезапно чувствует жалость к ней: в конце концов, она же не виновата, что все так вышло. Не все ли равно, зачем ему дали жизнь - от нерассуждающей страсти, от беспечности, по обещанию? - он был бы неблагодарен, если б тяготился этой жизнью. «Лучше всего человеку вовсе на свет не родиться и не видать никогда зоркого солнца лучей», - надо читать про себя, не смущая взрослых, надо прятать старые строчки глубоко-глубоко, чтоб никто до них не добрался. Оставьте в покое книги, ваше высочество, займитесь математикой, подставляйте формулы и решайте, это очень легко. Незачем вам думать о таких вещах, вы еще маленький, - а он уже в четыре года понимает, что не бессмертен, и в десять лет ощущает, что к смерти готов. В его душе свершается напряженная, пытливая работа, он судит не мир, но себя в этом мире, пробует, крепки ли эти упругие прозрачные стены, и признает - да, слишком крепки. Ему не вырваться, он заключен в свою судьбу: уходя из нее, на земле никуда не уйдешь. И он старается смириться и говорит тихо:
- Простите меня, Аннероза. Я сказал, не подумав, я вас расстроил. Прошу вас, не рассказывайте мамà об этом, мне очень жаль, я больше не буду.
- Неужели ты думаешь, что ты был нежеланным? Неужели ты действительно считаешь, что тебя не ждали и не хотели, чтоб ты родился?
- Я родился... очень вовремя. Не будем об этом, пожалуйста. Лучше скажите, отчего мамà так редко вспоминает отца? Все считают, что ей больно от воспоминаний.
- А ты сам как думаешь? - спрашивает кронпринцесса.
- Я думаю, она просто не хочет вспоминать вслух. Это было бы не похоже на мамà. Вы тоже так считаете?
- Да, ты прав. Но не думай, что она забыла твоего отца, она помнит о нем... но не так, как помню я.
Принц делает шаг назад - прилично, размеренно, как подобает воспитанному человеку. Ему нужно немного воздуха и свободного пространства, чтоб поклониться и распрощаться: грудь давят чужие чувства, и нечем дышать. А лицо кронпринцессы изменяется быстро и неуловимо, оживает, розовеет - и теперь становится ясно, что прежде она была почти мертва, покрыта воском, будто кукла. Злость и ревность поразительно красят ее, она выпрямляется еще сильнее, и распустившаяся коса рассыпается по ее плечам. Вот в чем дело: она любит императрицу, но не может простить ей забывчивость и равнодушие, не может простить, что она тосковала так мало и утешилась - так быстро, пусть и в объятиях самой кронпринцессы. «Я ошиблась в ней, я думала, она будет верна императору, а она изменила ему со мной», - вот-вот сорвутся с губ непоправимые, комичные признания, и принц поднимает руку, заслоняясь от них: не надо ничего, он в стороне, его не касаются измены и клятвы. Любите друг друга, сводите счеты, оглядывайтесь назад, ревнуйте мертвых и ревнуйте к мертвым, целуйтесь тайком, старейте, разбрасывайте записки на всех столах, он пройдет мимо, он не захочет за вами следить. Ему пора назад, в классную комнату, к отмеренным ломтикам наук: от сих и до сих, ни страницей больше; за тридцать минут пылинки легли на его учебники, припорошили серым письменный стол. От него никакой помощи, никакого облегчения, он всего лишь ребенок, не умеющий ни ласкаться, ни утешать, и он уже не ребенок вовсе, потому что нет в нем невинности - и тайн для него тоже нет.
- Я должен идти, господин Карл меня ждет.
- В самом деле? - холодно произносит она. - Конечно, ступай, не заставляй его ждать, это невежливо.
- Прощайте, Аннероза.
- Прощай, Александр.
Сегодня пасмурно, в комнатах рано зажигают лампы, нарочно сгущая сумерки, усиливая тоску. Принц возвращается к книжкам, конспектам, географическим и звездным картам, в свое ненадежное убежище, и кивает воспитателю, предчувствуя упреки: он не опоздал, но все равно что-то сделал не так, должно быть, ошибся ответом в задаче. Обычная история, с кем не бывает; принц знает, чего ждать, когда воспитатель хмурит брови и сокрушенно покачивает головой, и не боится наказания - ведь его нельзя поставить на колени или отхлестать линейкой, как обычного мальчика. О нет, можно лишь пристыдить: ах, ваше высочество, как же вы так, я от вас такого не ожидал, вы ли это? Конечно, это он, его не в первый раз бранят за нерадивость, за грязь в тетради, за дурной почерк, пора бы привыкнуть. Маленькие пороки трудно исправить, как ни старайся, как ни грози пальцем, - да и не стоит их исправлять, пусть и в принце пока сохранится что-то человеческое, он еще успеет окаменеть.
- Дурно, очень дурно, ваше высочество. Вы сегодня рассеянны и невнимательны, вы меня разочаровываете. О чем вы только думаете?
- Не сердитесь, господин Карл. Я знаю, что был невнимателен, я перепишу решение. Но скажите...
- Что вам сказать?
- Не смешно ли, что вы требуете от меня хорошего почерка? Зачем он сейчас? Лучше бы вы учили меня печатать десятью пальцами.
- В свое время, - наставительно замечает воспитатель, смягчаясь, - вы обучитесь этому, а пока что извольте следовать программе, ваше высочество.
- Что за странные люди составляли эту программу!.. Они еще велят мне учиться фехтованию и верховой езде, как это глупо.
- Эти занятия развивают силу и ловкость, они полезны вам для здоровья.
- Да, конечно, но я хотел бы лучше учиться музыке, почему мне нельзя?
- Потому что...
- Ах, неважно, нельзя - ну и пусть нельзя. Знаете, я вчера прочитал об одном императоре на Земле, он жил в конце второго тысячелетия нашей эры. Нет, он был не императором, а королем, - поправляется принц, - но это тоже неважно. Он любил музыку и оперу, и еще лунный свет, он строил удивительные замки, и не хотел воевать, не хотел присоединять новые земли, а хотел только одного - чтобы его оставили в покое. Прекрасно, не правда ли?
- Эгоистично, а не прекрасно. В конце концов он разорил свою страну, сошел с ума и утопился.
- Вы знаете о нем? Вы читали? Я думал, о нем все забыли.
- Как видите, еще не все. Нет, дитя мое, нет, ваше высочество, не стоит брать с него пример. Вы правы, музыка и опера лучше войн и захвата чужих земель, и все-таки вы не должны тратить на них свое время. Вы не имеете права.
- Что же я должен делать?
- Поддерживать мир так же, как ее величество. На вас лежит тяжелое бремя, с вас много спросится. И лучше вам не учиться музыке, чтобы потом не сожалеть о ней. Все равно вы не сможете посвятить ей жизнь.
Что ж, думает принц, значит, кто-то после меня сможет спокойно учиться музыке, если я от нее откажусь. И еще он думает, что покойный император, наверно, не верил, что есть на свете вещи лучше и прекраснее войны. Если б он остался жить, они бы не поняли друг друга; где им договориться, если один мечтает о сражениях, а другой - о лебеде или льдине, приплывающих из темноты. Отсюда нельзя уйти в бега или сойти с ума, и в Штарнбергское озеро тоже не броситься - нет его на планете, а вырытые пруды слишком мелки, как будто архитектор предвидел, что однажды принц забудет об отвратительности воды и захочет утопиться, не в припадке безумия, а в безжалостно ясном сознании. Нет, лучше не рисковать, не шутить с этой жизнью. «Дитя мое», - называет его воспитатель, и так странно, невыносимо странно слышать эти нежные и небывалые слова не от императрицы и не от кронпринцессы, а от сухого наставника, педанта в сером сюртуке. Они существуют бок о бок год за годом, но принц ничего не знает о нем наверняка, не гадает, где и с кем он проводит свои вечера и свободные дни. Дистанция никогда не сокращается, вежливость превыше всего, и даже прикосновения редки и случайны, но сейчас принцу хочется - у всех бывают безрассудные желания, - сжать ладонями его седую, гладко причесанную голову и услышать хоть на секунду, о чем он думает, ощутить, как бьется кровь в его висках.
- Мне лучше ни к чему не привязываться, верно? Потом придется отрываться, и будет слишком больно.
- Нет, что вы, не в этом дело. Нельзя увлекаться, терять голову, но простые, человеческие привязанности нужны всем, и вам тоже. Вы слишком много времени проводите в одиночестве...
- Не в одиночестве, а с вами.
- Но вам нужно иногда играть со сверстниками, - возражает воспитатель, - вы еще ребенок, вы должны видеться с другими детьми. Нельзя же все время быть среди взрослых, это вредно для вашего развития. Вам надо больше бегать, шалить, дружить с кем-нибудь...
- Да мне не хочется.
- Когда у ребенка в вашем возрасте нет друзей, это дурно.
- Но мы ведь с вами друзья, не так ли? - спокойно отвечает принц. - Я очень люблю вас, господин Карл.
Он чувствует: это не то, что нужно, - но все-таки выговаривает до конца и наклоняется над учебником. Жизнь проста в математических задачах: изволите ли видеть, по трубам течет вода, космические корабли следуют навстречу друг другу с неодинаковой скоростью, торговец продает зерно и вино по завышенной цене, решение укладывается в пять, шесть или семь действий, ответ всегда кругл и красив. Но его раздражает эта гармония, ему тесно и душно, и он оттягивает пальцем воротник, как петлю, дергает подбородком. Музыка, звучащая внутри, однажды его погубит: надо сдерживать ее, заглушая скрипом пера, надо быстро писать цифры в столбик, чтоб не сорваться - в стихи, в бесполезное сумасшествие. Он должен жить по расписанию с рождения до смерти, он должен сам ломать себя и укрощать - и он ломает, будьте покойны. А несчастье - это его личное дело, государство здесь ни при чем; если мантия давит на плечи, велите сшить новую, ваше высочество, из легкой ткани, только и всего.
- Господин Карл, я закончил задачу. Можно мне уйти?
- Опять? Куда на этот раз?
- Я хочу побыть один, - объясняет принц. - Хотя бы до ужина, если можно.
- Не выходите на улицу, там дождь. Оставайтесь дома.
- Хорошо.
- И не опаздывайте к ужину.
- Да, господин Карл. Я помню.
Как просто теперь добиться крохотных поблажек: что-то меняется между ними, и воспитатель опять отпускает его - не оттого ли, что тоже хочет быть один, устав от вечного надзора? Просторная комната становится чересчур тесна для двоих, надо ее проветрить, чтоб стены раздвинулись, и потолок поднялся выше. Ступайте, ваше высочество, но не попадайтесь, нарушайте порядок украдкой, и тогда вас никто не поймает. Вот так устраиваются заговоры: почти без слов, когда не то что страшно себя выдать, но нечего обсуждать, все ясно, все уже произнесено. Больше нельзя жить по-старому - и хоть надежды нет, а дышится легче, и в шуме дождя слышен барабанный бой. Лестницы и переходы ведут в другое крыло, этот дом огромен и ужасно мал, в нем не заблудиться, из него можно выскользнуть тихонько через окна или через зеркала. Но принц обещал не выходить на улицу - и, сдержав обещанье, остается внутри, прикасается к стеклам, проверяя, прочны ли они. Он не боится встретить кого-то, он знает, что отвечать на удивленные вопросы: куда он идет в этот неурочный час? о, никуда, всего лишь навестить отца. На кладбище? Нет-нет, до кладбища далеко, и там ничего нет, некого навещать, от мокрой земли не дождешься отклика и участия. И от парадного портрета тоже - но давно подмечено, что проще беседовать с портретом, чем с надгробным камнем.
Когда он переступает порог и затворяет дверь, дождь утихает, ветер гонит листву и тучи, очищая небо. Эта сцена хороша лишь в природном, а не в искусственном освещении: маленький принц стоит в зале и смотрит снизу вверх на холст в золоченой раме. Никто не отвлекает его, не бормочет умиленно: «Ах, изумительно, до чего тонкая работа, его величество как живой, как живой». Живой? как бы не так, мертвее не бывает: лицо отца прекрасно и непроницаемо, губы изогнуты в улыбке, а взгляд ускользает, как ни лови, с какой стороны ни подступайся. Он не хочет видеть сына, он не знает, чем помочь этому мальчику, потому что сам навсегда остался мальчиком, которому никто так и не дал советов. Что ж, принц, выпутывайся сам, - и принц выпутывается, идет ощупью, не держа никого за руку, и с отстраненным любопытством постигает все подряд: историю и литературу, алгебру и геометрию, рассказы старых придворных, музыку кронпринцессы, наставления воспитателя, любовь, разочарования, чужие давние несчастия. С ним ничего не случится, он чувствует, что проживет долго и не сойдет с ума, не прыгнет в воду, различив там, на дне, очертания лебединого замка, резные стены, башни и шпили. «Зачем я нужен людям? - спрашивал он раньше, когда был мал. - Отчего они не могут жить сами, отчего не хотят выбирать себе правителей и менять их, если они окажутся дурными? Я совсем не хочу командовать и повелевать, это слишком тяжело, я не справлюсь». Вы справитесь, ваше высочество, отвечали ему, ведь люди не хотят никого, кроме вас, и ждут, когда вы подрастете и возьмете власть в свои руки.
- Как глупо, - вслух произносит принц, - что мне за дело до них? Они не любят меня, они просто не хотят ни за что отвечать. Им удобнее слушать мамà или меня, кого угодно, кто решит, как должно быть. Они привыкли, что им приказывают, а я вовсе не хочу никому приказывать, это ужасно скучно.
Другие отрекались от престола, уходили в отставку и в монастыри, жаловались на немощность, болезни и усталость, симулировали слабоумие, устраивали скандалы; а нынче нет монастырей, и деваться некуда: не запугаешь обывателей причудами и неравными браками, они всего навидались. Лишь бы все тянулось дальше без серьезных перемен, они рады стабильности, привычным формам и ритуалам. Когда они в праздник проходят с букетами по площадям, принц думает, что в цветах - такое же вранье и та же жажда будущего; полторы чужих строки помогают ему стоять, он опирается на них, как на трость. Надо выучить побольше стихов, чтоб перебирать их потом на бесконечных церемониях и аудиенциях, парадных обедах и ужинах, оглушая себя самого: ну как, помогает? да, ничего вроде, жить можно. Только скучно, так скучно, но от скуки рецептов нет, другие выдерживают, выдержит и он - там, в будущем, где «ни ваз, ни разговоров о воде, один гербарий». И в этот миг кто-то отзывается издали:
- А вы считали, что я заскучаю после коронации? Хорошего же вы мнения обо мне, Оберштайн.
- Я рад, что ошибся, ваше величество.
В глухой стене открываются двери, ниоткуда выплескивается свет, и вместе с этим светом входят двое, беседуя между собой. Привести бы сюда старых придворных, болтунов и шаркунов, доблестных адмиралов в отставке, чтоб они поприветствовали своего мертвого императора: давно не виделись, ваше величество, с самого дня похорон, мы-то не молодеем, а вы прекрасны, и даже ваш хмурый спутник сегодня не так уж хмур. Какое нынче число на календаре, какой год новой эры? Ах, неважно, раз вы считаете, что коронация была только что, мы не станем спорить, мы согласимся и пожелаем вам править долго и счастливо. Десять лет пронеслось, вспыхивали, затухали войны (на окраинах, на отдаленных планетах), рушились семьи, в газетах мелькали... да кто же там не мелькал? Он проходит своей дорогою, и руки его принц не трогает, не бросается навстречу и не отшатывается прочь. Вам страшно, ваше высочество? Да нет, нисколько, он не знает, что мертвецов надо бояться, его не научили. Не страшно, а немного странно, что император явился сюда, ведь его короновали в другой зале, в другом городе, на другом краю вселенной. Относительны все расстояния, но не так-то просто преодолеть их, даже увлекшись беседою: она должна быть особенно хороша. А впрочем, теням все равно, где идти, в конце концов, все дубовые паркеты одинаковы, и в сумерках зеркала мерцают так же, как мерцали много лет назад.
- Отец! - окликает принц.
Император оглядывается, услыхав его голос, но не видит принца, между ними воздвигнута неодолимая преграда: из будущего можно глядеть в прошлое, но не наоборот. В жизни - в смерти? в памяти? - он лучше, чем на портрете, стройнее и тоньше, с капризным и милым лицом. И он юн, поразительно юн, он ступает легко и чуть-чуть неуверенно, отвыкнув не от плоти, а от твердой земли. Наверно, ему странен неочищенный прохладный воздух, насильственный упор паркета под ногами; наверно, он слаще спит под тихий гул моторов, чем под пение цикад, и за его окнами должны летать не стрекозы и ласточки, а метеоры, кометы, космический мусор. На земле он скучает и томится, места себе не находит; ему бы в небо, а подданные пусть живут, как хотят, не маленькие уже. Но так нельзя, он император, он обязан управлять своим государством, иначе о нем дурно подумают. Ну, ваше величество, потерпите немножко, надо и отдохнуть, вам вредны эти вечные перелеты и битвы. И он отдыхает сейчас, прогуливаясь по затемненной зале, незаметно нарушает границы времени и пространства и кивает своему спутнику: все в порядке, продолжайте. Ему так сложно бояться того, кто всегда стоит за его левым плечом; теперь о нем не любят вспоминать, о нем говорят коротко: он был дурной и строгий человек, этот военный министр в сером плаще. Но император его отличал, но император его - отличает и прислушивается к нему, не отдаляет, не обрывает на полуслове. Волосы его пробиты сединой, он худ и очень прям, но не стар: рядом с императором все кажутся молодыми. Ах, велика ли разница между ними? Не очень, всего пятнадцать лет; а между императором и принцем - намного больше: двадцать пять.
- Ну, что вы замолчали, Оберштайн? Продолжайте. Ах, да, ведь вы уже договорили.
- Что случилось, ваше величество?
- Ничего, - отвечает император без страха, с досадою. - Мне что-то послышалось, вот и все, и я отвлекся. Наверное, эхо.
- Вы переутомлены, вам надо отдохнуть.
- Да, пожалуй. Мы продолжим завтра.
- Хорошо, как вам будет угодно. А сейчас...
- Сейчас останьтесь, и не будем больше говорить.
- Это неразумно, ваше величество, - сухо замечает Оберштайн. - Я говорил вам, что эта связь...
- Замолчите, Оберштайн.
- Вы совершаете ошибку.
- Я не совершаю ошибку, я приказываю вам остаться, вы слышали?
- Да, ваше величество.
Они не пишут друг другу письма и не целуются, и, конечно, не любят друг друга, это осознает даже принц, нетвердо разбирающийся в любви и нелюбви. Но он чувствует иную связь между ними, неприятную, угрюмую, почти преступную связь, - и принимает ее без возмущения, примиряется с нею. Они останутся вдвоем до утра, проспят ночь в одной постели, но не сблизятся сильнее, не научатся слышать и осязать. И когда для них наступит утро? Принц постигает еще кое-что - взрослые скажут, что слишком рано, - безысходность плотского влечения, недостижимость, недосягаемость того, кого желаешь по-настоящему. Император смотрит на Оберштайна, но теребит и ласкает медальон, зовет уснувшую навеки, любимую тень, не зная, что сам уже стал тенью. Может быть, ему и после смерти нельзя соединиться с другом, нельзя поймать зовущую руку. Это его расплата, и все вокруг тоже платят по своим счетам: так кронпринцесса уверяет, что любит императрицу, а сама мучается и тоскует о ком-то избранном и утерянном; так императрица приучает себя к любви, но никого уже не хочет, всеми тяготится и мечтает об одиночестве, как о свободе. И сам принц заперт не в доме, а в себе, в собственном детском теле; ему не ускользнуть и не уйти пешком далеко-далеко, чтоб не нашли ни всадники, ни шоферы, ни летчики. Он будет несчастен, он сживается со своим несчастьем, с угаданной судьбой: что поделать, нельзя же всем быть счастливыми.
- Останьтесь, - повторяет император. - Я так хочу.
Оберштайн коротко кланяется и предлагает императору руку, не как возлюбленному или другу, а как больному; но император не замечает чужих чувств, не умеет читать между строк и не хочет быть для него возлюбленным. Не оттого ли так легка его походка, что болезнь, от которой он умрет, уже совершает свою страшную, кропотливую работу, постепенно завоевывает тело завоевателя, укрепляет свои позиции и двигается дальше. А он ничего не чувствует, он отмахивается, если о нем волнуются, и говорит презрительно: «Вздор! Это всего лишь лихорадка, в космосе ее не было, она пройдет, как только я уеду отсюда». Ему кажется, что яд разлит в воздухе, и стоит уехать - он выздоровеет и успокоится, и проживет еще очень долго. Бедный, бедный, он не знает, что ему придется именно здесь умереть, он сжимает пальцы Оберштайна и идет прямо и гордо, не различая официальную и частную жизнь, аудиенции в кабинете и в спальне. Тени мелькают и множатся в зеркалах, золотые волосы вспыхивают и гаснут - видно, там, в мире императора, спрятана горящая свеча. Она бросает тусклый свет, озаряя обратный путь; принц смотрит им вслед, а они уходят вдвоем, исчезая во тьме, бесшумно закрывают за собою двери. Все кончено, зала опустела, и принц рассеянно бормочет вслух:
- Но новый мир твой будет потрясен лицом во тьме и лучезарной тенью, - повторяя прочитанное где-то или приснившееся стихотворение. Ему зябко в черной курточке, он потирает ладони и ловит в зеркале последний всполох гаснущей свечи. Лунные квадраты лежат на полу, дрожат и переливаются. Принц подходит к ним ближе, наклоняется, окуная руки в луну, и упирается в преграду из дубовых дощечек. Где вы, отец, где вы, мой император? - а он повешен на стене, вздернут, как преступник, он идет в постель с министром Оберштайном, как мальчик для утех, и он истлевает и разлагается в гробу, под черною плитой; все одно - до него не дозовешься, он неуловим, как эти лунные лучи, и ничего не хочет знать о своем сыне.
- Ваше высочество! Вот вы где, наконец!
Воспитатель быстро входит в залу, пересекает белые квадраты, не промочив ног, и пенсне срывается с его носа, а он, не глядя, привычно ловит стеклышки на лету. Неужели он думал, что принц убежал, неужели тревожился заранее и прикидывал, где искать его ночью - в саду? в полях? в пригородах? или сразу на небе? И дрожал за свое место и свою шкуру, и перебирал в памяти старые и новые законы: ну-ка, что ему влепят - штраф, заключение или пулю в затылок, с конфискацией движимого и недвижимого имущества? Какое счастье, ложная тревога, вот он, милый принц, надрать бы уши паршивцу, чтоб не пропадал без спроса. Воспитатель снова жалеет, наверно, что нельзя на него прикрикнуть, оттрепать за волосы, розгой пригрозить - и не оттого, что зол или жесток, а оттого, что испугался за принца, как за простого ребенка, и никак не может совладать с этим страхом. «Если с вами что-нибудь случится, что будет со страной?» - о, ничего с ней не будет, найдет другого наследника, только и всего, не сам ли покойный император уверял, что преемник по духу лучше преемника по крови? «Если с вами что-нибудь случится, что будет со мной?» - ничего, господин Карл, вы не виноваты, вас не тронут, вы тоже найдете другого ученика и привяжетесь к нему еще крепче, чем к принцу. Они стоят друг против друга, разделенные лужей луны, и чувствуют, что уже зашли слишком далеко по бездорожью, и если что-то все-таки случится с принцем - ни страна, ни воспитатель не сумеют жить, как прежде. А свеча опять разгорается в зеркалах, и принц угадывает блаженно, что не один теперь - нет, они оба видят это слабое, неповторимое, потустороннее сияние.
- Вот вы где, ваше высочество, - повторяет воспитатель. - Вам пора ужинать, неужели вы забыли? Восемь часов и пять минут, вы опаздываете уже на пять...
- Извините меня, господин Карл. Извините меня, пожалуйста. Я смотрел на портрет его величества и забыл о времени.
- Вы никогда не должны забывать о времени, сколько раз вам говорить...
- Не сердитесь, - просит принц и берет его за руку. - Не надо. Я больше не буду.
- Ну хорошо, хорошо. Но все-таки надо идти, а то все остынет.
- Еще минутку. Господин Карл, скажите, ведь жить очень страшно, да? Как вы думаете?
- Нестрашно, если выполняешь свой долг. Отчего вы спрашиваете, ваше высочество?
- Мне кажется, его величеству, моему отцу, было очень страшно и скучно жить. Не сердитесь, что я так говорю, я очень уважаю его, но мне кажется, он умер не от болезни, а от скуки. Ему было здесь нечего делать, когда кончилась война.
- Я не знаю, - помолчав, отвечает воспитатель. Он не сердится, не укоряет принца, он будто рад, что можно вспомнить о мертвом невосторженно и просто. - Я никогда не был близок к нему, вы знаете, в его окружение входили военные, а не штатские. Я не могу судить, но мне кажется, вы в чем-то правы. Он скучал без войны. А вы... правду говорят, что и вы скучаете без него, без вашего отца.
- Неправду. Я совсем не скучаю, я не знаю его, не хочу знать, он для меня чужой. Как можно любить того, кого никогда не видел? Господин Карл, хотите, я вам одному скажу, что я сделаю, когда сам стану императором?
- Что же? Отречетесь от престола? Разработаете конституцию? Построите Линдерхоф?
- Да, но это потом. А сначала я прикажу сжечь этот портрет.
Воспитатель смотрит на него и вдруг обнимает так же, как обнимала его кронпринцесса, неловко и крепко, слишком сильно сжимая руки. Кого он ловит сейчас, о ком вспоминает - о ком, ускользнувшем навеки? У него за спиной горести, надежды, желания, а впереди - болезни и старость, скучная служба при дворе, пока его не поблагодарят и не скажут: спасибо, ступайте в отставку, мы не нуждаемся более в ваших услугах. Принц зарывается носом в серый сюртук и вдыхает запах жареного кофе, мела, коньяка, принц наконец-то понимает, как грустно живется бедному воспитателю, как он одинок, неудачлив, немолод. И страшная жалость пронзает сердце: никого ему не жаль - ни императрицу, ни кронпринцессу, ни императора, ни самого себя, ему жаль лишь воспитателя, сухонького господина Карла, который так любит его.
- Бедный мальчик, - бормочет воспитатель, - бедный мальчик.
- Да отчего же я бедный? Отчего... и что со мной не так? Вы же знаете, объясните мне, ну пожалуйста.
- Оттого, что вы нужны всей империи, бедный мальчик...
- Да, я знаю, и что же...
- Вы нужны всей империи...
- И?
- ...и не нужны никому.
Он сожжет портрет своего отца, построит Линдерхоф среди лип, разработает конституцию, отречется от престола, сейчас перед ним открыты все дороги. И все-таки он ничего не доведет до конца, решив однажды, что не только он сам, но и его мечты, его указы, его реформы - не нужны империи, а значит, ни к чему и стараться, незачем что-то хранить. Молодое государство ветшает вместе с ним, и объятия дряхлеют тоже, холод поднимается снизу вверх, заполняя тело, словно пустой сосуд. Все заняты своими делами, все плачут над тем, что касается именно их, и как смеет принц винить других за то, что они позабыли о нем, если сам никого не помнит. «Бедный мальчик», - бормочет воспитатель, а он вовсе не бедный, он просто не чувствует боль так, как чувствуют все вокруг. Но этот маленький изъян не очень страшен, хоть его и нельзя излечить, он не помешает принцу прожить долго-долго, без операций, без поддерживающей терапии. И пока воспитатель обнимает его и жалеет, привычное одиночество гаснет в душе: можно двигаться дальше, по расписанию, до конца дня или до конца дней.
- Это ничего, - говорит принц, улыбаясь, - нет, право, совсем ничего. Ведь я нужен вам, господин Карл, и этого достаточно. Я больше ничего и не хочу. Мне тоже больше никто не нужен, только вы. Пусть так и будет, я рад, что вы со мной. Я очень рад.

@темы: слэш, фанфики, фeмслэш, джен, Legend of the Galactic Heroes

---

[Bernadett-e]

Здравствуйте.

Вам интересна инфо о новом проекте Танаки, в соавторстве, как я поняла?

@темы: разное, романы

---

[Ариабарт пушистый и в фуражке]

Фaндом: Tytania
Рейтинг: PG-13
Примечание: драбблы по заявкам к дню рождения братиков. Ну и что, что прошло)))

Заявка раз: Идрис победил, теперь его преследуют призраки AJ

Персонажи: Идрис, Жуслан, Ариабарт
Предупреждения: упоминание смерти персонажей

Каждый год он ждет этой даты. Обманывает себя, пытается забить голову делами, а ежедневник - встречами. Для того, чтобы отвлечься, сгодится что угодно, хоть встреча с библиотекарями, до которых ему в обычные дни нет дела - лишь бы не быть одному. И каждый год встречи срываются, люди опаздывают, у домашних находятся другие заботы, все идет наперекосяк, Идрис оказывается в одиночестве и видит их. Неважно, где он находится: в парке на верхнем уровне, в собственном кабинете, в столовой, в шаттле, они все равно появляются рядом.
Было бы легче, если бы они, как и полагается лишенным покоя мертвецам, пытались как-то добраться до него, причинить ему вред - опасность будоражит Идриса, он ждал бы их с нетерпением, чтобы еще раз одержать над ними верх. Но они просто не обращают на него внимания. Он для них пустое место, даром, что убил их в этот день много лет назад.
Каждый раз они выглядят на год старше. У Жуслана появляется все больше седины, у Ариабарта другая прическа и вокруг глаз морщинки . Они находятся в своем, в неправильном мире, где победу одержал не Идрис. Жуслан идет рядом с Ариабартом по парку, что-то рассказывая, сидит с ним за одним столом, пока Ариабарт показывает ему что-то в документах, смеется с ним, кладет ладонь ему на плечо, держит за руку. В этом неправильном, несуществующем мире они счастливы, и это зрелище каждый раз наполняет рот Идриса едкой слюной - там они уже забыли о нем, а он здесь помнит о них каждый день.

Заявка два: Ариабарт в подводной битве попал в плен к мятежникам, а Жуслан переживает

Персонажи: Миранда, Фан, доктор Ли, Алан, Ариабарт
Предупреждения: AU, целое одно нецензурное слово.

- Ну и как их сиятельство? - поинтересовался Фан.
- Сидит, читает. За еду поблагодарил, - Миранда с размахом поставила пустой поднос на стойку. - В следующий раз сами к нему идите! Трусы несчастные, пленного боятся!
- Мы не боимся, - со всем возможным достоинством человека, который и правда... опасается, возразил Фан. - Мы просто считаем, что его сейчас хоть чем-то надо радовать, а что может порадовать нормального мужчину больше, чем прекрасная женщина?
- Фан, - от ласкового тона Миранды Фану захотелось залезть в корабельный реактор. - Еще пара слов - и я тебе помогу найти в себе женское начало, чтобы лорду Ариабарту было, с кого еще радоваться.
Фан мудро промолчал. Доктор Ли хмыкал, разбирая пришедшие сообщения.
- Что у нас там?
- У нас сообщение от лорда Идриса... Не от него лично, от одного из его людей - он предлагает избавиться от лорда Ариабарта. Неплохие деньги за это дает. Еще одно сообщение от подчиненных лорда Ариабарта. Требуют немедленно отпустить князя, иначе... - Ли на секунду замешкался, - иначе они помогут нам найти в нас наше женское начало. О, записка от лорда Жуслана.
- Тоже предлагает прибить конкурента?
- Напротив. Убедительно просит не делать глупостей. Хм... Кто такая Лидия? И откуда у нее информация о нашем канале связи? Как бы то ни было, она пишет, цитирую: "лорд Жуслан собирается к вам, лучше отпустите лорда Ариабарта и убегайте", - доктор тоскливо вздохнул.
- А я говорил, что не надо было его подбирать, - Алан стоял в позе Кассандры перед Троянским конем. - Я говорил - черт с ним, пусть тонет. Нет, надо спасти! это убийство! он не виноват, что Титания! - он чуть было не сплюнул - помешал только недобрый взгляд Миранды. - И куда его теперь?
- Может, правда, отпустить?
- Да я предлагала ему уже, - призналась Миранда.
- И что?
- Посмотрел на меня, как на дуру, улыбнулся и сказал "лучше, мисс Миранда, я буду вашей проблемой, чем все то, что меня ждет снаружи - моей".
- Титания, - вздохнул Фан.
- Сукины дети, - согласился Алан.

@темы: фанфики, джен, Tytania

---

Жесткие меры

[gr_gorinich]

ко дню рождения братиков

Полномочный представитель Республики Афродитас (чудесная курортная зона, оффшоры, экспортные вина) мнется и потеет. Жуслан Титания не предоставил ему широкого выбора. Либо оказать финансовую поддержку лордам Титания, наводящим порядок в Империи, либо продолжать держаться нейтралитета и после окончания войны вылететь в трубу со всей своей республикой.
- Потому что нейтралитет сейчас – это почти предательство, господин Грегор, вы ведь понимаете, - вежливо, но холодно говорит Жуслан. – Предательство интересов Титания, а, если я не ошибаюсь, девяносто три процента ваших доходов связаны именно с деятельностью нашего клана?
Вариант с поддержкой явно обреченного на провал мятежа Идриса Титания даже не рассматривается. После покушения на жизнь, а потом и смерти Безземельного Лорда в Ураниборге, да еще при таких сомнительных обстоятельствах… Да еще перед лицом набирающей обороты гражданской войны в Империи, большая часть Титания уже выразила свою преданность лордам Ариабарту и Жуслану. В них видят спасителей и организаторов, наследников семьи, двести лет предохранявшей галактику от хаоса.
Или поддержать мятежников и в результате увидеть что-нибудь миленькое, вроде тотальной экспроприации?.. А может быть, просто головой в воду?
- Но мы можем получить какие-либо гарантии? – спрашивает господин Грегор, прикладывая ко лбу клетчатый платок. – Возможно, клан Титания приобретет контрольный пакет акций нашего главного банка? Или подпишет соглашение…
- Извините, - обрывает его Жуслан. – Все, что вы можете получить сейчас – мои устные гарантии сохранения статуса кво на ближайший год. Новый Безземельный лорд, когда он будет избран, рассмотрит вопрос о банках республики в рабочем порядке. У вас есть шанс на его благоприятное решение. Но если сейчас вы не окажете нам поддержки, шанса не будет.
Представитель республики Афродитас нетвердой рукой подписывает огромный займ клану Титания, а Жуслан глядит на него без сострадания и думает уже о другом. Результат был предрешен заранее, битва была слишком неравной. Но нет никакой причины теперь не проявить сострадания к побежденному, и Жуслан вызывает референта с кофе и прохладительными напитками. Сам он не сможет составить господину Грегору компании, его день расписан по минутам.


Возле безымянной желтой звезды класса G2 второй по величине флот лорда Идриса постепенно превращается в воспоминание. Командующий, кто бы он ни был, попал в довольно простую ловушку и теперь ничего не может сделать против плотного лазерного огня, который ведется со всех направлений сферы. Заведомо обреченная позиция, и попытки прорыва захлебываются одна за другой. На «Золотом руне» лорд Ариабарт следит за экранами и коротко кивает, когда ему передают, что поступил вызов с Балгашью по прямой связи.
- Направьте в мою каюту, - говорит он связисту и покидает мостик. Нет необходимости наблюдать за агонией противника. – Полсон. Предложите им сдаться… когда процент боеспособных кораблей будет не больше десяти процентов. Нам сейчас нельзя рисковать.
В другое время, в другой битве Ариабарт послал бы предложение о сдаче раньше. Четверти боеспособного флота противника дают шанс спасти свои жизни, так написано во всех учебниках военного дела. Ариабарт Титания никогда не соблюдал даже этой пропорции, принимая капитуляцию в любой момент сражения: он всегда верил в благоразумие командиров, способных оценить свои силы и вероятный исход сражения. Когда-то это завоевало ему репутацию не только одного из лучших, но и самого гуманного военного лидера клана.
Но сейчас приходится действовать жестко. После известия о разгроме этого флота не один офицер Идриса задумается о том, стоит ли поддерживать заранее проигранное дело, в котором нет даже шанса остаться в живых. Фанатиков мало, к тому же, лорд Идрис никогда не отличался умением собирать фанатиков… да и вообще собирать людей.

Ариабарт забывает о лорде Идрисе в тот момент, когда перешагивает порог своей каюты. У стола стоит голографический Жуслан и салютует ему рукой. Они оба говорят одновременно:
- С днем рождения!.. – и смеются, потому что так совпали. Здесь и сейчас нет места ни для политики, ни для войны.

@темы: фанфики, Tytania

---

[М-ль Люсиль]

Название: "Кавалер роз"
Автор: Люсиль
Фэндом: Tytania
Пейринг: Жуслан/Ариабарт, Идрис/Теодора, Теодора/Франсия, Аджиман/Идрис
Рейтинг: PG-13
Отказ от прав: все права - у Танаки
Предупреждение: слэш, фемслэш, Идрис. Чужие идеи и невыдержанный таймлайн.
Примечание: написано к дню рождения Жуслана и Ариабарта.

Когда заканчивается заседание, и лорд Аджиман удаляется первым - так учитель выходит из класса после звонка, оставляя детей на свободе, - тогда Идрис думает злорадно, что с Ариабартом, пожалуй, покончено. От этой грязи он долго не отмоется: ах, бедняжечка, проиграл с треском заведомо выигранную битву. Никто другой не сумел бы, наверно, так "обдернуться", тут нужен особенный талант. И даже если Ариабарта не отправят в отставку немедленно, все равно Идрису он более не соперник, он сам себя закопал. До чего жалкое у него лицо - право, не будь Идрис занят, наверно, приласкал бы его ради смеха: ну-ну, лорд Ариабарт, не убивайтесь, успеете еще погибнуть в следующий раз, в следующем бою. Но стоит ли тратить время на утешение бесполезного человека? Пусть адъютант или горничная целует его синие глаза, а Идриса увольте, он не занимается благотворительностью, у него есть дела поважнее.
- Лорд Жуслан, - говорит Идрис, - я бы хотел побеседовать с вами. Помните, мы договаривались на прошлой неделе?
- Боюсь, я позабыл, лорд Идрис, - вежливо и холодно отвечает Жуслан. - Надеюсь, вы не откажетесь перенести нашу беседу на другой день? К сожалению, сегодня я занят.
На прошлой неделе Ариабарта не было в Ураниборге; стоило ему появиться - и у Жуслана отшибло память. Идрис глотает оскорбление и улыбается, Идрис знает: еще рано ссориться с Жусланом, он может пригодиться, он опасный противник. С ним хорошо жить в мире, раскланиваться, приглашать в гости, на чай, в постель; Идрис охотно протянет ему руку и перетянет на свою сторону, и отдаст ему половину власти, когда получит власть. Ну хорошо, не половину, треть, но ведь треть - это много, гораздо больше того, что сейчас есть у Жуслана. Как глуп он будет, если откажется от дружбы с Идрисом, если вспомнит о чести, о верности, об интересах клана Титания...
И как глуп он будет, если все-таки променяет Идриса - на Ариабарта.

***

Теодора приходит точно в назначенное время, снимает часы и кладет у подушки, снимает платье, туфли, чулки, белье и украшения, ложится голая на спину и берет книгу. От нее пахнет потом, чужими духами, лилиями, вишневым вареньем; даже Идрис может без труда догадаться, где она была и чем занималась: спала с девчонкой в гостинице, ела пирожные прямо в постели, рассыпала крошки по груди и давала девчонке облизать испачканные пальцы. А потом, попрощавшись нежно, явилась к Идрису - чтоб развалиться перед ним, раздвинув ноги, и перелистывать страницы, не притворяясь, читая внимательно, прилежно, с интересом. Он думает, что должен наказать ее за это презрение, должен отомстить ей, поставить на место; но у него не получается даже разозлиться по-настоящему, не то что захотеть ее. Что она читает так увлеченно, чему улыбается, приподнимая брови? Идрис не спрашивает, не опускается до вопросов, и садится в кресло: чем дальше от нее - тем лучше. Может быть, велеть ей прикрыться, все-таки она ведет себя непристойно. А впрочем, и так сойдет.
- Ты могла бы принять душ, - говорит Идрис. - От тебя пахнет.
- Поэтому ты сегодня не хочешь? - отвечает Теодора, не отрываясь от книги. - Ну-ну. Мне-то, собственно, все равно.
- С кем ты была?
- Какое тебе дело? Я же тебя не ревную к мужчинам, не ревнуй и ты меня к женщинам.
Идрис пожимает плечами: ревновать Теодору - пустая затея, она, того гляди, подумает, что он в нее влюблен. Какой вздор, он иногда почти сожалеет, что переспал с нею; приятно ставить твердые условия и покупать красотку за подачку, но если красотка оборачивается паучихой - грош цена ее ласкам. Она его не то что не боится - она над ним смеется, не стесняясь, и дразнит, шире раздвигая бедра: на, смотри, если еще не надоело. Идрису надоело, он закрывает глаза и откидывает голову назад, и думает о чем угодно, о ком угодно, лишь бы не о Теодоре.
- Малютка Франсия очень мила, - произносит Теодора задумчиво, - да, очень мила.
- Раз не получилось с Жусланом - спишь с его любовницей?
- А ты завидуешь?
- Еще чего, - отвечает Идрис, - что за радость - подбирать чужие объедки?
- Уж лучше так, чем голодать.
- В конце концов, на что ты намекаешь?
- Так, ни на что. Просто сейчас я ближе к лорду Жуслану, гораздо ближе, чем ты, мой милый.
"Но только он мне уже не нужен", - договаривает она и снова шелестит страницами. "Но только я уже ничего не могу от него получить", - додумывает за нее Идрис. Теодора мстит легко и празднично, развалясь на гостиничных подушках, целуясь с Франсией всласть; а ему такая месть не по плечу, он не женщина, он так не сумеет. Он ни за что не прикоснется к Франсии: да, у него тоже не получилось с Жусланом, но ему не нужны замены, он обойдется, он слишком горд. И кроме того...
- И кроме того? - спрашивает Теодора.
И кроме того, он знает, что Ариабарт все равно его не захочет.

***

- Это зависть, лорд Идрис, - говорит Аджиман. - Поверьте мне, это обычная древняя зависть.
Он очень бледен, но благосклонен и любезен, как всегда, он приподнимает руку и гладит Идриса по щеке. Разве не так же равнодушно и ласково он прикасается к своим любовницам, когда Идриса нет рядом? Нет, думает Идрис, конечно, нет, лорд Аджиман не станет равнять его с женщинами, вертихвостками, вторым сортом. Он видит в Идрисе соратника, может быть - преемника, и ни в коем случае не предателя, ведь Идрис чист перед ним, Идрис не умышлял против него, не пытался убить. Имена преступников известны, осталось лишь схватить их, с позором доставить в Ураниборг и осудить: пусть все видят, что перед законом равны все, даже князья Титания. Но Аджиман отчего-то медлит и не желает отдавать приказ об их аресте, преувеличивает слабость, отмахивается, когда Идрис пытается заговорить напрямую - или, как сейчас, затыкает ему рот, прикладывает пальцы к его губам. И Идрис целует - а что еще остается, Аджиман и на ложе болезни не только любезен, но еще и настойчив, самовластен, и не потерпит отказов.
- А теперь помолчите и выслушайте меня, лорд Идрис. Вы слишком торопитесь, и, право, мне начинает казаться, что вы заметаете следы.
- Лорд Аджиман!..
- Помолчите. Или вы заметаете следы, или вы смертельно завидуете лорду Жуслану и лорду Ариабарту. Между прочим, зависть - весьма опасное чувство, напрасно вам не объяснили этого раньше. Вы теряете голову, вы не хотите рассуждать логично, вы раздуваете конфликт, вы провоцируете гражданскую войну. Все это довольно глупо.
- Глупо преследовать тех, кто покушался на вашу жизнь?
- Древние придумали прекрасную штуку - презумпцию невиновности. Никогда не слышали о ней, а?
- Они виновны, им выгодна ваша смерть.
- Одно не связано с другим, моя смерть выгодна и вам, должен ли я обвинять вас?
- Что же мне делать, лорд Аджиман? - спрашивает Идрис и снова целует его прохладную руку. - Что вы мне посоветуете?
- Я бы посоветовал вам удалиться от дел, лорд Идрис, и выращивать розы вместе со мною.
- Убежать?
- Проявить немножко благоразумия. Поверьте, политика не для вас, вы можете погибнуть, если не уйдете.
- Но тогда я отдам свою жизнь ради клана Титания... и ради вас.
- Поверьте, ни мне, ни клану не нужны такие жертвы. Хотя, - с улыбкой добавляет Аджиман, - от маленьких подарков стыдно отказываться.
- Вы шутите, но я не шучу, - отвечает Идрис. - Но я не хочу ни умирать, ни уходить в отставку, я не могу отступить перед ними. Я не предатель, я нужен Титании.
Пусть Ариабарт выращивает розы вместе с вами, лорд Аджиман. Пусть он станет удобрением для ваших роз.

***

Клан Титания не припомнит таких странных похорон, новый Безземельный лорд, сам того не зная, вводит новую моду, учит проявлять милосердие к погибшему врагу. Идриса хоронят без речей и салютов, но на кладбище стоят бок о бок плачущие сестры, растерянный длинный Радомаз, Теодора в траурной вуали, как вдова, постаревший Аджиман, опирающийся на трость, и, рядом с ним, словно сыновья, Жуслан и Ариабарт, победители в последней войне. Охрана топчется поодаль, оглядывается - не лезут ли мятежники из-за памятников, не выпрыгивают ли из могил? Нет, вокруг ни души, посторонних не пускают на кладбище, пока могильщики не закончат свою работу, пока над Идрисом не вырастет аккуратный красноватый холмик. Прямая Теодора наклоняется, опережая родственников, и бросает горсть земли на гроб, прощается с Идрисом навсегда. Ей нечего бояться, теперь ее точно не тронут, не притянут к ответу за чужие проделки и преступления. А если и попытаются привязаться - что ж, она знает, что делать: шепнет Франсии на ушко, та замолвит словечко перед Жусланом, а он, так и быть, подойдет к Ариабарту, сидящему в кресле Безземельного лорда, обнимет сзади за плечи и скажет: "Давай оставим ее в покое, у нас есть дела поважнее".
- Бедный, бедный Идрис, - произносит Аджиман. - Умереть вот так, в двадцать четыре года, на пороге всего. Как жаль.
Он усмехается и постукивает тростью по плитам дорожки: ему нисколько не жаль глупого мальчика Идриса, не послушавшего добрых советов. Казалось бы, куда как проще схитрить, выждать, чуть-чуть потерпеть - и заставить врага первым допустить ошибку: это азы даже не боевого, а дипломатического искусства, главное оружие клана Титания. Но Идрис так и не сумел им воспользоваться, Идрис был чересчур порывист и молод, а теперь уже не состарится. Аджиман никогда и не рассчитывал всерьез на этого прелестного убийцу, что ж, приятно сознавать, что чутье его не подвело. И еще приятнее любоваться Жусланом и Ариабартом, затянутыми в черные мундиры: они ломают потихоньку и традиции, и иерархию, не скрывают равенства и братства. "Чего вы хотите? - говорят о них в прогрессивных кругах. - Они не просто партнеры, а товарищи, они создают новую эпоху".
- Жаль, но согласитесь, он умер очень вовремя, - откликается Жуслан, не стесняясь: все равно его почти не слышно за стуком лопат и женским плачем. - Живым он доставил бы нам слишком много хлопот.
- Я бы предпочел оставить его в живых, - замечает Ариабарт. - Хотя, разумеется, это было бы опасно.
- О, лорд Ариабарт, он бы вас не пожалел, поверьте мне.
- Да, я знаю, он меня не любил. Впрочем, я не знаю, кого вообще любил наш Идрис, кроме себя самого.
- А я знаю, - с усмешкой говорит Аджиман. - И лорд Жуслан, я думаю, тоже догадывается.
- В самом деле?
- Еще бы, это очевидно. И вы догадаетесь, лорд Ариабарт, если поразмыслите. Ну что ж, прощайте, господа, мне пора домой, мои розы требуют ухода, я рад был увидеться с вами.
Они кланяются и смотрят ему вслед: он идет легко, как молодой, и трость ему не нужна - он кокетничает, хвастается "стариковской палкой", как другие хвастаются седыми волосами. Удалившись от дел, он разводит розы, и, может быть, тайком вздыхает об Идрисе: бедный мальчик стал бы лучшей розой в его саду. Но что сделано, то сделано, и плакать о былом - смешно и бесполезно. Жуслан украдкой сжимает руку Ариабарта - просто так, чтоб почувствовать сквозь перчатку его живое тепло, отвлечься от мыслей о смерти. Не то чтобы он боится умереть, но он предпочел бы успеть раньше Ариабарта - если только не получится романтически скончаться в один день. Впрочем, что толку сейчас думать об этом, у них впереди еще лет сорок, разберутся ближе к делу.
- Пожалуй, мы сейчас хороним нашу смерть. Красиво звучит, как ты думаешь?
- Идрис любил тебя? - спрашивает Ариабарт.
- Если это можно назвать любовью. Но даже если бы тебя не было...
- ...ты бы все равно ему не ответил, да?
- Вот именно, - улыбается Жуслан. - Но как хорошо, что ты все-таки есть.
И как глуп бы он был, если б год назад поставил все состояние и свою жизнь на Идриса - а не на Ариабарта.

@темы: слэш, фанфики, фeмслэш, гет, Tytania

---

На лотерею

[Tara Aviniony]

Фанфик на Титанийскую лотерею.

Пара: Альсес Титания, Миранда Кашмир
Категория: джен, намек на гет
Рейтинг: PG
Предупреждение: мощнейшее AU! Автор честно и героически пытался отбиться от собственного фанона, не ничего не вышло…


Правду говорят – дурное семя живучее. Выродок, отвергнутый даже собственным семейством. Как эта тварь выжила в расстрелянном космолете?
Нет, она не может обмануться. Этого мерзавца она узнала и без зеленых волосенок, без фиолетовых губок, без изысканных тряпок. Мордашку смазливую ему, правда, собственные зверушки как следует попортили.
Но этого мало…
Она мечтала, всегда мечтала…
Чтобы он на своей паршивой шкуре почувствовал боль, ужас, беспомощность, унижение.
Страшась расправы, он сначала пытался укрыться в Ураниборге – но по пути угодил в раскинутую охоту. Тогда он неведомо как проскользнул сквозь сети.
И вот теперь он тоже скрывается здесь. Разбойничий район, в который и днем не всякий решится сунуться. Где дома-развалюхи злобно смотрят на всех выбитыми окнами, где подозрительного вида люди крадутся вдоль стен, исчезая в черных провалах подворотен, и где запашок стоит такой, что даже видавшие виды порой закутывают лицо набрызганной крепким уксусом тряпкой. Ха, каково этому маменькину сынку здесь, после роскошных резиденций?
Она бежала за ним по скользкой от помоев улице, загнала в темный тупик, сбила с ног, выхватила кинжал…
Рассчитанный, многократно отработанный на манекене удар – она не один месяц тайком, в одиночестве тренировалась.
Вонзить тонкий нож в ненавистную шею, повернуть - перебить гортань, перерезать связки, чтобы он тоже лишился голоса.
Скрываемая долгое время ненависть рвется наружу, Миранда заносит нож, целясь теперь в глаза. Во тьму его, во мрак!
Кто-то перехватывает ее руку:
- Остановись, это не он!
Кинжал со звоном падает на землю.
Худой юноша в потрепанном, заляпанном свежей кровью комбинезоне, поднимается, хватаясь за склизкую стену.
Булькающее дыхание, слова прорываются через хрипы…
- Лавка на углу… Сторож… Честный дядька… Карманы обчистит… Но умереть не даст…
Капитан «Почтенного Старикашки Младшего» одной рукой поддерживает на глазах теряющего силы парня, другой зажимает рану на его шее согнутым локтем.
- А кто же тогда? – ошалело спрашивает Миранда, какой-то частью разума соображая, что надо бы удивиться внезапно обретшему дар речи мужу.

* * *

Как много изменилось за эти годы, сколько всего произошло! Знаешь, и не веришь, что когда-то по этому району было опасно ходить даже при свете дня. Сейчас вокруг легкие светлые здания будто парят в воздухе, космопорт сияет огнями…
Миранда качает головой. Сказал бы кто семь лет назад, что прекрасным утром ***года они будут сидеть за столиком с Безземельным Лордом!
Темно-русые волосы до плеч, спокойный взгляд, ровный голос. Он избегает долгих речей, так как быстро устает говорить из-за поврежденных когда-то голосовых связок. Официальная версия – аккумулятор взорвался во время ремонта, тогда же и лицо повредило…
Альзес Титания, граф с чудовищной даже этого семейства репутацией – и Али Тейт, дерзкий, храбрый и умный как три тысячи чертей предводитель повстанцев! Не во всякой голове сразу уложится, что это был один и тот же человек. Люди шли за ним, как одержимые. И он не просто был благодарен каждому, кто хоть чуть-чуть в чем-то помог, но и считал своим долгом защищать и оберегать всякого, кто ему доверился.
И потому было неловко признаться в том, что сейчас, когда жизнь начала налаживаться, когда не надо выживать и спасаться, когда только-только заново выстроены отношения и с Варданской Империей, и с республиканским Союзом, эта размеренная, кропотливая повседневная работа тяготит…
А он первый завел непростой разговор, сердечно поблагодарил за все и даже подарил новый корабль. Но патент вольного торговца с правом перевозки почты они выиграли честно. И вот сегодня – первый рейс.
На браслете Комптона Кашмира загорается синий огонек – скоро взлет. Все встают, направляясь к указанному в сообщении выходу. Шаг на траволатор, и отмеченная синим цветом лента несет команду «Почтенного Старикашки IV» к одной из множества стартовых платформ.
- Командор Миранда!
Альзес окликает их с галереи, голос его по обыкновению негромок, но слышно каждое слово.
- Спасибо, что сберегли мое самое дорогое!

@темы: лотерея, фанфики, гет, джен, Tytania

---

Новости с твиттера

[Ариабарт пушистый и в фуражке]

Танака передал первую главу четвертого тома "Титании" в руки ответственного редактора. "Начало (содержит в себе) весьма закрученный сюжет"(c)
С Новым Годом, дорогой фандом!

@темы: Tytania

---

Фанарт

[Ариабарт пушистый и в фуражке]

Автор:  Viviena
Персонажи: Жуслан, Ариабарт
Рейтинг: G
Иллюстрация к фанфику "Кредит доверия"


Next Landless Lord by *VivienKa on deviantART

@темы: фанарт, Tytania

---

22 октября

[Миры Танаки]

Сегодня - самый главный Праздник нашего Сообщества: 22 октября!!!

С Днем Рождения, дорогой Танака-сенсей! От всей души желаем Вам счастья, здоровья и новых творческих успехов!

Две тысячи двенадцатый год - юбилейный, и пусть следующие шестьдесят лет будут ещё лучше предыдущих, принося новые впечатления и идеи! Желаем новых романов, новых героев, новых продолжений прежних историй.

И если Вам потребуется ещё двадцать лет, чтобы наконец-то продолжить Титанию - не страшно, мы подождем. Мы и три раза по двадцать лет подождем, лишь бы любимый Танака-сенсей был здоров, творчески активен и всегда в хорошем настроении.

Банзай!!!