Автор: Люсиль
Фэндом: Legend of the Galactic Heroes
Пейринг: Магдалена фон Вестфален/Хильда фон Мариендорф
Рейтинг: PG-13
Отказ от прав: все права - у Танаки
Предупреждение: фемслэш.
Примечание: окончание в комментах
читать дальшеГрафиня Мариендорф выезжает редко и только на малые вечера: она не любит света. Давным-давно она была представлена ко двору - тогда ее мужу еще прочили блестящую карьеру; но с тех пор минуло много лет, карьера его не сложилась, а графиня испугалась придворной суеты. Слишком много сияния и шума для ее расшатанных нервов. О ней никогда не вспоминают в высоких кругах, и лишь иногда, в беседе о старинных и высокородных семействах, кто-нибудь называет имя графа Мариендорфа и добавляет: "А жена его, по слухам, замечательная музыкантша, но очень странная особа: представьте себе, преподает музыку, и не от бедности, а для души".
Нынче не в моде занятия благотворительностью, безвозвратно прошли времена, когда почтенные дамы покровительствовали сироткам и беднякам, бесплатные столовые организовывали и навещали неимущие семьи, позвякивая монетами в шелковых кошельках. Каждый выкручивается, как может; и лишь "странные особы" упрямо спускаются с ледяных аристократических высот в суетливый и беспокойный мир: одни даруют утешение, а другие ищут утешения себе, спасаются от скуки.
А Магдалена фон Вестфален, единственная наследница баронского титула и богатых владений, еще не достигнув совершеннолетия, прибирает к рукам разрозненные филантропические начинания легкомысленного своего отца и бросается в меценатство, как в воду: довольно дышать земным воздухом, русалочья кровь течет в ее жилах. За два или три года она создает сеть школ для детей с художественными талантами и для всех сословий открывает двери: классы живописи, классы скульптуры, балетные классы, классы сольного пения, музыкальные классы переполнены, и нет в них преграды между учениками высокого и низкого происхождения. "Вы стихийная демократка, милая баронесса", - замечают, шутя, дамы, наслышанные о ее проделках, и улыбаются кисло.
В одной из музыкальных школ, в классе фортепиано, второй год преподает графиня Мариендорф, прилежно и строго, ни одного занятия не пропуская. У нее хороший характер, она с учениками ладит и с другими учителями: ее замкнутость никого не тяготит, с нею легко молчать. И молодая Магдалена привыкает к ней, и однажды, на пороге осени, отправляется в загородное поместье Мариендорфов - по делам, только по делам, - с такою радостью, будто едет на свидание.
- Здравствуйте, баронесса, я очень рада вас видеть, - мягко произносит графиня, встречая ее, и вплетает в стертую формулу вежливости странную интонацию - словно и в самом деле рада ей, как развлечению в череде августовских тихих дней. - Вы не откажетесь выпить со мной чаю, не правда ли?
- Здравствуйте, графиня. Надеюсь, вы не рассердитесь на меня за то, что я отнимаю у вас время?
- Нисколько не рассержусь, ведь я ждала вас.
Вопросы мелки, и ради них не стоило, наверное, проделывать двухчасовой путь. Но разве не сладко вырваться из города, прикрывшись, как щитом, важною работой, и проехать мимо полей со скошенной и убранной травою, мимо золотистых лесов, откуда пахнет грибами и падающей листвой, мимо тихих и гладких в безветрие рек? Правы проповедники старого культа природы: надо жить в поместье и свежим воздухом дышать, гулять по саду и возвращаться домой с букетом алых георгинов или пестрых астр. Сельская жизнь полезнее городской... и только графине она, наверное, уже не поможет.
О здоровье ее Магдалена не спрашивает, это тема-табу: и так видно, что графиня медленно угасает, от встречи до встречи бледнеет и тает, как свеча. И если в гостиных кому-то приходит в голову посудачить о бедняжке, то все соглашаются, что она больна либо чахоткою, либо тайной тоскою. Но что за тоска может точить женщину, окруженную счастием: муж не чает в ней души, дочь здорова и даже, говорят, недурна собою, и умна (пусть это нынче повод для тревоги, а не для родительской радости), разорение им не грозит, положение семьи Мариендорф достаточно прочно, а состояние не так мало, чтобы внушать опасения, и не так велико, чтобы пробуждать зависть. Все одно - блажь да фантазии, легкомыслие девицы, выросшей в захолустье; графиня Мариендорф в юности начиталась старинных романов, и от этого все ее беды.
У Магдалены свои источники информации, ей кое-что известно - и может быть, она видит дальше сплетниц и кумушек, глубже постигает тайну тихой графини. Преподавание ненадолго утоляет ее истинную страсть, усмиряет нетерпение сердца: в музыке она живет и доживает последние дни и годы. Судьба обманула ее, поманив огоньком, завела в болото: отголоски давней истории доносятся к Магдалене через два десятка лет. Талантливая девушка из бедной дворянской семьи надеялась достичь успеха, любовь к музыке пылала в ней, сжигала ее (и теперь последние искорки вспыхивают, когда она садится за рояль, не на уроках, нет, но рядом с Магдаленою, которой неведомо почему доверяет больше, чем другим), ей прочили большое будущее. И если бы деспотичный отец своею властью запретил ей и думать о сцене - все было бы легче, и если бы надменная мать прокляла ее - она бы и это перенесла, захваченная своей мечтою. Но все окончилось быстрее и скучнее: с нею никто не захотел связываться. Концертирующая аристократка - какой скандал, даже псевдоним бы ее не спас. Ей оставалось одно: бренчать по гостиным до замужества, заглушая мысли о славе.
Она должна быть счастлива - муж любит ее, и все умиляются, глядя на эту любовь, даже сама Магдалена, приезжая, согревается у чужого очага. Но музыки он не понимает, и маленькая дочь растет вся в него, не унаследовав и тени таланта графини. И может быть, сгорая от безысходной тоски, погружаясь в музыку все глубже, графиня уже год за годом думает (под Себастиана Баха), что лучшим исходом, единственной победой в ее жизни станет распад, вычеркивание из зеркал. Глубоко-глубоко, под слоем супружеской и материнской нежности, природной доброты, привитых хороших манер, зарыт в ней скрытый, подавленный эгоизм - и Магдалена сознает, что лишь за него симпатизирует графине больше, чем просто подруге и коллеге. Ее покоряет тайное душевное родство, близость, которой никогда не суждено проявиться. Они заключают молчаливый союз и без слов обещают друг другу поддержку - и странно даже, что их разделяют полтора десятка лет: они нечаянно разведенные во времени ровесницы, живые ошибки мирозданья.
Они пьют чай из тонких чашечек старинного фарфора, мягкий осенний свет струится в окна, переламывается печеньице в спокойных пальцах графини. С черной крышки рояля сметена пыль, на пюпитре раскрыты ноты: когда гостья уедет, графиня вернется к своим занятиям, разучит трудный отрывок, заранее приготовится к урокам; а под конец дня, глядя в гаснущий закат, как в каминное пламя, заиграет шубертовского "Шарманщика", предсмертную тихую песню, пройдет по последнему отрезку зимнего пути. Магдалена рассказывает ей о гастролях феззанского скрипача, зовет на концерт, контрамарку сулит, и свою ложу, и видит так же отчетливо, как все в комнате, тот час, когда ей подадут конверт с траурной каймою, и на прямоугольнике плотной бумаге она прочитает: "Граф Франц фон Мариендорф с прискорбием извещает о кончине своей жены..."
- Благодарю вас, - произносит графиня и мягко покачивает головой, предваряя словесное отрицание - жестом, не оставляющим никакой надежды, - вы очень любезны, но боюсь, мне придется отказаться от вашего приглашения.
- Очень жаль. Отчего же, графиня?
- В последнее время я чувствую себя нездоровою. И кроме того, - добавляет она поспешно, чтоб Магдалена не подумала, будто болезнь может ее сломить, - мой муж не сможет сопровождать меня, он слишком занят.
- Но право, графиня, я почту за честь составить вам компанию. Я не прощу себе, если вы пропустите его выступление, поверьте, я буду чувствовать себя обездоленной, если вы не услышите его вместе со мною.
Что за глупые предрассудки: отчего замужней женщине нельзя, неприлично поехать в концерт в одиночестве? К чему ей держаться мужа, не имеющего ни времени, ни сил на то, чтобы слушать музыку и изображать удовольствие? Имперских женщин вечно стерегут, словно зверей в клетке, оберегают их от неизвестных напастей, и грозят ославить бесстыдницами, если они вздумают сделать шаг влево или шаг вправо. Магдалена - редкая счастливица, закинувшая свой чепец за мельницу, ее саму спасает от пагубных сплетен завидное состояние (а титул лишь укрепляет оборону). Но бедная графиня Мариендорф не так богата и влиятельна, она держится за внешние приличия - не ради себя, конечно, ради карьеры мужа. Героическая и незамеченная самоотверженность, трогательная и... бесплодная. Ее муж благороден и добродетелен, такие худо продвигаются по службе. Так стоит ли страдать и хоронить себя в глуши?
- Нет, баронесса, я не могу. Простите меня.
- Мне будет вас недоставать. Может быть, вы все-таки передумаете? Моя ложа всегда будет открыта для вас.
- Вы очень добры, но я едва ли смогу принять ваше приглашение. Мне очень жаль.
- Мне будет вас недоставать, - повторяет Магдалена, - поверьте мне.
В разговоре внезапно наступает пауза; приятное, приличное молчание затягивается и смутно тревожит. Они украдкой взглядывают друг на друга и опускают глаза, но Магдалена замечает, как розовые пятна проступают на щеках графини. В большом обществе извинительны такие припадки смущения, их снисходительно объясняют нелюдимостью или болезнью; но в беседах наедине куда как странно видеть онемевшей и растерянной - не девушку, но даму. Магдалена не может найти за собою вины, она не пылкий влюбленный, не коварный Ловлас, она не подпускает в речь тонкие намеки и не мечет, вздыхая, томные взгляды из-под длинных ресниц. Графине нечего опасаться - но она отчего-то приходит в смятение и, пытаясь скрыть свои чувства, берет салфетку и начинает складывать ее на коленях: вдвое, вчетверо, в восемь, в шестнадцать раз. Не затмевается ли у нее рассудок?
И в эту секунду, когда Магдалена открывает рот, чтобы прервать тишину любым вопросом, самым никчемным и мелким, - в эту секунду раздаются приглушенные шаги, дверь распахивается, и на пороге появляется невысокий подросток. Он худенький и коротко стриженный, он быстро смотрит на Магдалену и кланяется, как мальчик, изящно и привычно, извиняясь за вторжение. И она понимает с удивлением, что этот подросток - девочка, верно, единственная дочка графини, которую она ни разу не видела прежде. Не ребенок уже, но еще и не девушка, в костюме для верховой езды, с удлиненным и умным лицом, стройная и серьезная, она удивительно мила, словно выходец из другого мира - оттуда, где девочки не всегда вырастают в воспитанных и робких невест. Как же ее зовут? Кажется, Хильдой.
- Здравствуйте, - звонко произносит она и замирает на пороге, в комнату не идет, точно боится, что потом не сможет уйти, и торопится куда-то. В руках у нее тоненький хлыстик, и она нетерпеливо постукивает себя по сапогу - настоящий жокей, а не барышня.
- А это моя дочь, - говорит графиня и улыбается, пытаясь улыбкой скрыть любовь и гордость: там, где другая мать смутилась бы еще больше, она, наоборот, находит спасение, она гордится - смотрите, какая у нее странная, ни на кого не похожая дочка. - Хильда, поздоровайся с баронессой фон Вестфален.
- Здравствуйте, - быстро повторяет девочка-мальчик и оглядывает Магдалену с ног до головы. Взгляд у нее внимательный и любопытный. - Очень рада вас видеть, баронесса.
- Здравствуйте, Хильда, - отчего бы и не ответить ей, как взрослой? Магдалена все равно не знает, каким тоном надо говорить с детьми, фальшивая сердечность нехороша в любых беседах. А ей не хочется ронять себя даже в глазах подросточка, маленькой, ловкой и равнодушной девочки. Да простится ей это тщеславие.
- Что такое, в чем дело? Не стой в дверях, посиди с нами, - но Хильда негодующе дергает головой, чай с дамами ее не прельщает. - Ну, чего тебе надо?
- Мама, можно, я возьму Деяниру?
- Деяниру? Полно, ты упадешь с нее, - и графиня добавляет, легко оборачиваясь к Магдалене, третьей вводит ее в семейную беседу: - Деянира - это двухлетка, она чересчур резва.
"Кобылка с норовом" - думает Магдалена, улыбаясь неуместной двусмысленности: жаль, нельзя ее произнести вслух, шутка слишком вольна для этой гостиной. Но Хильда, нет сомнений, оценила бы ее; вот она переступает нервно, боясь отказа, и хлыстик чаще ударяет по голенищу. Подавленная энергическая дрожь пробегает по худому телу - о да, она и дрожит, как породистый жеребенок, боясь, что ее не выпустят на волю. Какая забавная девочка. И как почувствовала она, когда ей надо войти, нарушая нехорошее уединение (точно подслушивала под дверью, точно невидимого знака ждала, как актриса)? Удивительная чуткость для таких юных лет - и неудивительное упрямство в придачу: ах, будь она постарше, с нею можно было бы подружиться, как с равной. Как жаль, что она - всего лишь дитя.
- Не упаду, она меня слушается.
А запрети ей, она все равно сделает по-своему, она непослушна и взбалмошна. Графиня должна уступить: ей неприятно спорить при гостье, ей не хочется удерживать дочь, ей ясно, что надо было прежде загонять ее в стойло и приучать к узде, а теперь уже поздно. Хильда молчит, непреклонно сжав губы, застыв в дверной раме, словно персонаж живой картины. И, почувствовав взгляд Магдалены, внезапно улыбается бегло и нежно, как, наверное, улыбалась сама графиня давным-давно. Эта улыбка взрослее Хильды на несколько лет, девическая улыбка, говорящая без слов: "Вы мне интересны, вы нравитесь мне". Но Магдалена не обольщается: в таком возрасте мало знают о тайном языке улыбок и знаков. Она для Хильды не союзница и не соперница, а просто взрослая важная особа, "мамина подруга". Хильде нет до нее дела.
- Ну, иди, иди, - отпускает ее графиня, - все равно не усидишь на месте, иди, бог с тобой. Только будь осторожна, не свались.
- Не свалюсь. До свидания, - одними глазами смеясь, сдержанно говорит Хильда и исчезает за дверью, проваливается в проем, как в кукольном спектакле доктор Фауст проваливается в ад.
- До свидания, - в пустоту отвечает Магдалена.
- Извините меня за эту сцену, - произносит графиня с легкою, наигранною, быть может, досадой. Матери положено просить прощения за неверно воспитанную дочь. - Граф избаловал ее, он слишком много ей позволяет.
- Право, графиня, у вас очаровательная дочка.
Графиня поджимает губы, и внезапно в ее лице проступает сходство с маленькой Хильдой: старушечья мимика странно молодит ее, превращает в упрямого сорванца - о, всего на секунду, но и этой секунды довольно Магдалене. Потаенный огонь вырывается и освещает увядающую, умирающую женщину, тлеющие угли вспыхивают - может быть, в последний раз. Что проносится перед нею, в мыслях и в воспоминаниях - ее ли собственная юность, верховые прогулки в темной старенькой амазонке, скрип ставней, низкая луна, и музыка, музыка без конца? Все отступают от нее - и упорхнувшая, как кукушонок, Хильда, и занятой добрый муж, и сама Магдалена; графиня сидит одна, уронив на колени белые руки с коротко остриженными ногтями, и прислушивается, склонив голову, к невидимому оркестру, проходящему где-то вдали. Она не жалуется и не обижается, она не оплакивает судьбу, что переменилась к ней, обманутые надежды и неудачи, о нет, она наслаждается каждою нотой, звучащей у нее в голове и в сердце. И Магдалена понимает, что ни сегодня, ни в иной день, никогда не разделит с нею это наслаждение, и неделю спустя одна будет сидеть в своей ложе, комкая программку в руке. Они не могут думать об одном и том же, незримая процессия увлекает графиню все дальше, как река увлекает листок. И во второй раз мучительное видение посещает Магдалену: медленно ступают кони в султанах из черных перьев, медленно катятся траурные дроги, и медленно, невыносимо медленно свершается растянутый и старомодный похоронный обряд. Удушливо и сладко пахнет цветами, и виски сжимает мигрень.
- Вам пора, не правда ли?
Часы бьют пять раз, перегоняя ее, и лишь по движению губ можно догадаться, о чем она спрашивает. Она права: Магдалена задержалась дольше, чем хотела, бессмысленно растянула деловую, не дружескую встречу. Теперь надо встать, шурша строгим платьем для дневных визитов, произнести несколько пустых и сердечных фраз, и распрощаться, не целуясь. До начала занятий осталось еще три недели, и вероятно, они увидятся в следующий раз только в школе.
- Как только расписание будет составлено, я немедленно пришлю его вам.
- Благодарю вас.
- И все-таки если вы решите посетить концерт, я буду рада увидеть вас в своей ложе.
- Хорошо. Вы очень добры.
- Графиня, если вам понадобится моя помощь, достаточно лишь одного слова, - говорит она, не замечая, что ведет себя по-мужски, не думая, что берет на себя слишком много. - Прошу вас, не забывайте об этом.
Магдалена слишком молода, Магдалена еще не смеет сказать откровенно: "Не забывайте меня". А графиня кивает покорно, утомившись ее настойчивостью, пресытившись бесплодной суетой. Никто ей уже не поможет, ее не спасти; она одна знает об этом, но обманывает других из жалости, притворяясь, будто болезнь ее не смертельна, будто это всего лишь тихое недомогание, слабость от перемены погоды. И только взгляд неумолим и безнадежен - взгляд путника, который видит перед собою дальнюю дорогу и без сожаления оставляет дом.
- О нет, - отвечает графиня, - я не забуду. Вы верный друг, баронесса. Прощайте.
За верность вознаграждает ее графиня, в одном слове открывает правду - и выдает себя, прощаясь навеки. Магдалена отвечает, себя не слыша, оглушенная прощанием, как приговором. И в последний раз бросаются в глаза эти голубые жилы под глазами, эта белая, как бумага, кожа, эта тонкая рука со сваливающимся обручальным кольцом. Страшнее язв и гнойников, страшнее ярких отметин болезни оказывается этот скрытый распад, это необратимое превращение человека в тень. Ей уже ничем не поможешь.
Магдалена уезжает, примиряясь со своей беспомощностью. Она ничего не может сделать, она не имеет права вмешиваться в жизнь и умирание графини. Если бы та хотя бы намекнула, если бы сказала с отчаянной откровенностью: "Но любите меня, любите, помешайте мне умереть" - о, тогда Магдалена первая бы кинулась к ней, позабыв о благоразумии и сдержанности. В юности простительно предаваться безрассудствам и с ума сходить. Но не будет ни знака, ни зова, графиня слишком горда. И тем лучше для всех - и для Магдалены тоже. Она и так прекрасно все понимает, она сдается, не сражаясь.
Но за шумом ветра в ушах она не слышит топота копыт - и вдруг откуда не возьмись вылетает сбоку белая тонконогая лошадь, а на ней, согнувшись, припав к холке, как обезьянка, галопирует графинечка Хильда. Солнце прорывается сквозь облака и обливает ее золотою краской. И она не боится упасть, отчаянная девчонка; ах, в тринадцать лет не так-то просто поверить, что можно в шалостях и приключениях шею сломать. Нет, не доктор Фауст она, а чертенок - прекрасно сидит на коне и погоняет нещадно, смерть опережает - раскрасневшаяся, растрепанная, счастливая, живая. Внезапное бессмертие блещет посреди осенних полей, внезапное утешение послано Магдалене неведомо кем. Маленькие крепкие руки натягивают поводья, гибкая Хильда выпрямляется в седле, закидывает голову и кричит звонко:
- Баронесса, до свиданья! Приезжайте к нам еще, - и бросает Магдалене сорванное на скаку яблоко.
***
По вечерам воздух прохладен и по-осеннему легок: до календарной осени еще жить и жить, а листья уже подсыхают и редеют, и холодные голубые звезды густо осыпают небо. Лето едва переваливает через середину, устремляется вниз с горы, ускоряя движение, и дни сыплются, как костяшки со сломанных счетов (музейная игрушка, сезонная мода, под стук красных и черных плашек на спицах проходят май, июнь и июль). В городе нет безвременья и мертвых сезонов: летние балы гремят, в Опера дают милые одноактные балеты, в ложах дамы обмахиваются веерами, а кавалеры счетами трещат, стараясь попадать в такт музыке. И двадцатипятилетняя баронесса Магдалена кружит бесцельно по улицам, час за часом, наслаждаясь сумерками и надеясь (надеясь ли?) настичь в сумерках кого-то, кто развеет ее скуку.
Первую осечку быстро искупает новая встреча: с удачной охотой она может себя поздравить, едва увидев, едва узнав в длинноногой девочке на тротуаре - Хильду Мариендорф. Ах, как давно они не видались! - легче всего произнести бездумно эту фразу, разговор завязать. Вот уже больше трех лет в музыкальной школе (одной из многих, что финансирует Магдалена) совсем другая женщина ведет класс фортепиано. И дочь прежней учительницы, покойной учительницы, из прошлого выходит к Магдалене, переменяя роли охотника и добычи. Смешной кулончик висит на цепочке, смешные короткие волосы путает ветер, вся она смешна и юна - и Магдалена окликает ее, как окликнула бы незнакомку (случайно узнав ее имя заранее):
- Вы ведь Хильда? Хильда Мариендорф?
А девочка оборачивается на зов без страха, с любопытством, и отвечает радостно, ни секунды не помедлив и не потратив на узнавание:
- Здравствуйте, баронесса фон Вестфален. Рада вас встретить.
Хорошая память у нее. Когда они виделись в последний раз? Уже не вспомнить, может быть, после похорон, или где-то еще, у кого-то, на детских праздниках, у общих знакомых. И тем удивительнее, что они начинают разговор так, будто на днях расстались, с полуслова - минуя и неловкость, и взрослые условности, и осторожное нащупывание путей: что можно сказать, что нельзя. Преграды не сметены - их просто не существует; с поразительной легкостью они болтают, словно в одном классе учатся, за одной партою сидят - и вот, встретились в каникулы на улице и затрещали обрадованно. И скуки больше нет: о да, охота удалась на славу.
- Хотите прокатиться со мною? Отвезу вас куда угодно.
"Никогда не разговаривай с незнакомцами", - помнит ли Хильда эту заповедь? Но с Магдаленой она знакома, отчего бы и не поговорить? "Никогда не садись в машину к чужим людям", - но что ей может сделать женщина? И Хильда, почти зримо отбрасывая все предостережения, отвечает весело:
- С удовольствием, баронесса, - и садится рядом с нею.
Дверца захлопывается, как люк в мышеловке. Как быстро и легко можно похитить девицу прямо с улицы - без крика и без борьбы, стоит только взяться за дело женщине. Ведь Хильда с виду вовсе не глупа и не доверчива, ее не соблазнить красавцем кавалером. Или все-таки и ей уже кружат голову мужчины - особенно в мундирах, мужчины при власти, к которой она сама не прочь приобщиться?
- А скажите, Хильда, вы еще не обзавелись поклонником?
- Нет, баронесса. А вы бы хотели кого-нибудь мне представить?
Магдалена, сама не замечая, пускается по накатанной колее: с незамужними она всегда начинает беседовать об ухажерах, шутливым тоном и с притворною ласковостью выпытывает, что у собеседниц на сердце, не оттого, что так ей интересны их невинные увлечения, но оттого, что она втайне любит прикасаться к чужим страстям, коллекционировать чужие нежные чувства. А сводни из нее не выходит: она легко обещает Хильде интересное знакомство - и тут же забывает о своем обещании. Маленький Мюзель не стоит потраченных усилий, в конце концов - как сладко забавляться предсказаниями! - он от настырных женщин сбежит на войну, как ошпаренный; его надменная красота - это красота эфеба, и пусть им занимаются мужчины, им больше повезет. Ведь и Хильда, кажется, пропускает намеки мимо ушей: что ей до женихов, даже очень умных, она сама умна за двоих.
Хильда щебечет весело - она все тот же задорный полуребенок, за четыре года вытянулась, а нрав остался прежним. Ее приятно слушать, она ни внешностью, ни характером не походит на воспитанных барышень, она близка, пожалуй, к бойким актрисам и балеринам, что выбились из низов и за словом в карман не лезут. Что за удивительный кукушонок, можно подумать, что ее подкинули благополучным и благонравным родителям - да только глаза у нее мамины, нос и рот папины, и как ни старайся, а не придерешься: и документы в порядке, и на лице все написано - в этих жилах течет кровь Мариендорфов. Магдалена слушает ее, кивает, вставляет пару слов и снова смотрит на дорогу: они едут под фонарями, по длинной аллее городского парка, не хватает только совы, что вспорхнет из-под колес и опрометью метнется в сторону. Легкое беспокойство копошится в сердце: никакой опасности нет и в помине, но что-то идет не так, как будто в моторе что-то постукивает и скрежещет (рациональное объяснение для иррациональной тревоги). Хильда оживленно говорит:
- И тогда фрау Тютель-Мейер мне заявила: "Нет, фройляйн Мариендорф, с таким поведением я не могу допустить вас на вечер, что подумают о вас кавалеры? Как вам не стыдно?". А я сказала, что мне и не нужны никакие кавалеры, я прекрасно без них обойдусь.
- Узнаю вас в этом ответе, - хмыкает Магдалена. - И что же вы сделали, не пошли на вечер?
- Вот еще. Тогда бы отец решил, что меня наказали, и расстроился бы, ну уж нет. Я просто пришла в сюртуке, и меня сначала пропустили, приняли за приглашенного кавалера, а потом уже было поздно, не выводить же меня со скандалом. Так им и надо!
- И вы танцевали?
- Ну конечно, и мне было очень весело.
Магдалена сильнее сжимает руль. Что за беспечное существо эта девочка, как может она так легкомысленно болтать и смеяться, и вертеться на сиденье рядом, не чувствуя тревоги? А сама Магдалена поступает с непростительным безрассудством, кружа по вечерним аллеям, точно надеется, что ее неспокойствие выветрится вот так, растает в сумеречной прохладе. Напрасные надежды.
Ее чарует восхитительная юность Хильды. Она знает за собою эту слабость к юным, не девочкам и не мальчикам, но к третьему полу, к переливам юношеского и девического, странным сочетаниям жесткости и мягкости; проходит время, и андрогинность исчезает, таинственные существа становятся обычными мужчинами и женщинами, и Магдалена утрачивает к ним интерес, отправляется на поиски новых увлечений. Источник никогда не иссякнет: в артистических кругах отбоя нет от юных дарований. И тем смешнее, тем тревожнее, отступив на шаг от привычных маршрутов, вдруг встретить воплощенный идеал, забавный каприз природы - и тем слаще дразнить себя и бередить душу, фантазируя о том, что могло бы быть, если бы все было иначе.
Магдалена вспоминает графиню-музыкантшу - как жаль, что дочь не унаследовала таланта матери, не захотела исполнить ее мечты; тогда она смогла бы, прикрывшись завещанием умершей, взять Хильду под крыло, повести ее по закулисью, сделать своею - и отпустить потом, как всех отпускает, соскучившись постоянством. Но Хильда не нуждается в чужом протежировании, Хильда слеплена из редкого теста: она рассчитывает только на свои силы. Рано оставшись сиротою (полусиротою - при живом и добром, но близоруком отце), она обречена на самостоятельность, ей дарована, возможно, чрезмерная и развращающая воля. И Магдалена любуется ею, как редким и странным животным, как дикаркой: восхитительно соединяются в ней свобода души и свобода тела. Эти легкие тряпки - брюки, рубашка, жилетка - неприличны; девушка без корсета и зонтика, девушка, разгуливающая не в платье, а в мальчишеских одежках - опасная девушка, бунтарка, революционерка. Удивительно, что за нею еще не учрежден тайный надзор.
И вдвойне забавно воображать ее в стайке гимназисток, угловатую и коротко стриженную, точно вставшую после тифа или кори - среди строгих кос и гладких головок; в форменном платье и в пелеринке, наброшенной кое-как, заколотой на груди. Озорница и умница, с сумкой через плечо, битком набитой книгами (а не учебниками и тетрадками), как хороша она в мечтах - и сколько гранов истины, как кокаина, примешано к этому образу? Не следует преувеличивать ее непокорность: она не так проста, она наверняка еще в школьные годы овладела начальными навыками притворства. Что ж, тем лучше, в имперском мире разумнее действовать исподтишка. А на весенний танцевальный вечер можно явиться и в сюртучке, выкинуть фокус напоследок, повеселить самое себя. И Магдалена с едва заметным усилием слышит издалека голос Хильды, со смехом говорящей робкой подруге в чем-то воздушном, в облаках белой кисеи: "Ты думаешь, фрау Тютель-Мейер выскочит в зал и прикажет мне сесть в карцер?". Слегка измененные книжные слова легко и гладко льнут к ее устам. Ассоциативное мышление не обманывает Магдалену: пожалуй, в маленькой Мариендорф есть сходство с маленькой Шарп - пусть сглаженное благородством и принципиальностью; но она цепка, и умна, и ловка, она умеет нравиться и знает, когда надо промолчать. Через пару лет шлифовки, если все пойдет благополучно, в империи появится еще один интриган и инакомыслящий. Сейчас им раздолье: в воздухе носится что-то, и даже лукавые царедворцы чуют, что император Фридрих протянет недолго. Партия власти сильна, но Фортуна изменчива, и ветер может перемениться. А тогда - каждому воздастся по уму, и Хильда, если только не разочаруется и не выскочит замуж, непременно урвет свою долю влияния. Да, до чего же весело заниматься предсказаниями и загадывать - сбудется или не сбудется? Она снимает руку с руля и прикасается к колену Хильды, к теплой штанине, пальцы сжимает чуть-чуть, точно хочет оставить метку.
- Что? - удивляется Хильда. - Я испачкалась?
- Нет, это просто ночная бабочка, Noctuida. Я ее прогнала.
Издали, с парковой эстрады, слышатся звуки оркестра: там играют Баха. Покойная графиня Мариендорф любила его. Что теперь чувствует Хильда - узнает ли мелодию, как "то, что мама играла", вспоминает ли об умершей матери, о своем оконченном детстве? Магдалена косится на нее украдкой - нет, юное лицо все так же светло, его не омрачает ностальгия. Хильда наслаждается прогулкой и свободой, Хильда слишком горда, чтоб выдавать свои печали, ее воспитывали в сладкой вольности, но привили королевскую сдержанность в чувствах. Заглушая чужую тоску, она стрекочет, как сверчок, о занятиях и о книгах, о скачках и лодочных состязаниях, об университетских преподавателях - у одних хорошая репутация, у других дурная, одни всегда готовы помочь своим студенткам, а другие говорят: мол, девицам науки ни к чему, им бы замуж выйти, детей нянчить, мужа ублажать. C ними не уживешься, они смотрят свысока - волос длинен, ум короток; из старых аргументов выбивают пыль: у женщин, вещают они с академических кафедр, мозг меньше, чем у мужчин, а потому они не способны заниматься общественными науками.
- И вы боитесь, что вам придется у них учиться?
- Нисколько не боюсь, я даже хочу этого, - заявляет Хильда самоуверенно. - Кто-то ведь должен доказать им, что женщины не глупее мужчин. И потом я еще сто раз столкнусь с такими же людьми, так лучше узнать и изучить их пораньше.
- Изучить? Ох, берегитесь, прослывете людоведкой и синим чулком, и тогда уж вам точно не сыскать возлюбленного, - пугает ее Магдалена, шутя - уж кто-кто, а Хильда не останется старою девой, если сама этого не захочет. Счастливы беспечные хорошенькие девочки, богатые наследницы, канареечки в клетках - и как не посочувствовать профессору старой закалки: видно, в мире и вправду все перевертывается вверх дном, раз эти птички больше не хотят ворковать и порхать, а хотят учиться. И то ли еще будет, мой дорогой мэтр, - думает Магдалена и с ветерком проносится мимо тюремного библиотечного здания, закрытого спецхрана: туда без пропусков вход воспрещен, не зря же его скрыли в парке, подальше от любопытных студенческих взоров.
- А я хочу быть синим чулком, а не возлюбленной.
- Тогда вам придется закатать брюки, чтобы я смогла полюбоваться вашими синими ножками.
- Ах, баронесса, все-таки у вас армейские комплименты.
- Штабные комплименты, Хильда, привыкайте, если хотите пробраться в начальники штаба. Все ваши подчиненные будут у ваших синих ног.
А может быть, вздыхает Магдалена, гораздо умнее было бы сейчас обнять ее за плечи и поцеловать: в семнадцать лет на это смотрят просто, особенно оставив позади девичью школу и танцы с подругами, галантные поклоны и переплетения рук под партой. Но что легко сносят юные хористки, актерочки и музыкантши, то не примет девушка из хорошей семьи: как ни старайся, а метки воспитания не смоешь холодной водой, не выбьешь из головы занесенные когда-то правила - что можно, а что нельзя разрешать на первом свидании. Полно, у них не свидание, и если она позволит себе вольности, маленькая Хильда либо не поймет, либо испугается, нахмурит брови и выскочит из машины, пешком отправится домой через весь город. На это у нее хватит храбрости и злости. Нет, нет, лучше не искушать судьбу, лучше довольствоваться малым. Магдалена склоняет голову и заставляет себя вспомнить о балетной танцовщице-провинциалочке, талантливой стипендиантке, которой она покровительствует - и, увы, небескорыстно. Балериночка сторонится мужчин, но с радостью льнет к Магдалене, рассуждая не по годам мудро: за малые услуги она получит гораздо больше, чем от кого бы то ни было. Рассеянно отвечая трещотке Хильде, Магдалена думает, что можно, пожалуй, не переодеваться, а отправиться к балетному училищу и подхватить девочку там, приятно закончить милый вечер. И в этих мыслях есть что-то романическое и мужское: так джентльмен, проводив невесту под родительский кров, спешил к какой-нибудь Мадлене из Опера и покупал ей розы, потому что она не любила целомудренные фиалки. И встречи с Мадленой нисколько не мешали ему мечтать о невесте и нежно пожимать ее перчаточные пальчики, унося в памяти улыбку, дрогнувшие ресницы, туманные и незначительные, наполненные бесконечным числом смыслов и умолчаний слова "До свидания".
- Я вас утомила, баронесса? - спрашивает Хильда, заметив ли, как молчалива ее собеседница? - Простите меня, я слишком много болтаю. А вы вынуждены это сносить, простите меня, я не хотела.
Тает образ балерины (а ведь ее зовут Мадленой, неслучайно это имя), свет встречных фар бьет в глаза. Магдалена улыбается и по волосам ее треплет, позволяет себе невинную вольность, ласку старшей и мудрой подруги. Как мила, холодно примечает разум, как мила и как беспечна: нераспустившийся бутон, красавица О-Морфи; в богемных кругах не встретишь такой чистоты. И лучше не пересекать ее пути: в конце концов, она тоже влюбится и выскочит замуж, отрастит волосы, родит, и даже изменит мужу через несколько лет. Сама Магдалена счастливо выскользнула из обыкновенной истории, отправилась бродить по глухим, кривым, окольным тропам; но как она может предложить Хильде отправиться тем же путем, и чем соблазнит ее - зарослями шиповника, терном, репейником? И при ее свободной жизни не все розы, а эта девочка с виду сильна, а внутри - отчего бы и нет? - тростиночка.
Ей вспоминается надкушенное яблоко, розовая, сухая и сладкая плоть, иголочки под красною кожурой. А помнит ли сама Хильда, как догоняла верхом ее, уезжавшую, и кидала ей вместе с прощанием - дар, залог возвращения? Нет, зачем же ей помнить об этом, если она и сохранила что-то в сознании о том дне, то лишь галоп и норовистую лошадь-двухлетку, золотую пыль, летевшую клубами по дороге. И не глупо ли возвращаться к детским играм, не глупо ли оборачиваться назад? Магдалена занята все дни, ей не втиснуть в расписание еще одного человека. Скрипачи и юные живописцы не ревнивы, но ревнива Мадлена, и стоит признаться себе самой - жаль оставлять ее ради ненадежной, опасной связи. От минутной прихоти Магдалена может наделать глупостей. И поглядывая искоса на Хильду (та глаза закрывает, подставляя лицо ветру), она решает раз и навсегда - не искать новых встреч наедине, не компрометировать девочку своею дружбой, не тревожить ее и самой не тревожиться. Не угонишься за всеми хорошенькими юнцами, а к двадцати пяти годам пора остепениться. Она богатая холостячка, покровительница девяти искусств, о ее выставках говорят громче и дольше, чем о ее любовных интригах, она ведет дела с мужскою осмотрительностью, она содержит хорошенькую балерину и целует ее изуродованные пуантами ножки.
- Наоборот, я рада поболтать с вами, Хильда, - отвечает она, тщательно подбирая слова. - Вы не утомляете меня, мне с вами очень легко. Не тревожьтесь, говорите о чем угодно, мне все интересно. Отчего бы нам с вами не встречаться чаще?
- С удовольствием, но, может быть, нам, отцу и мне, придется уехать за город на месяц-полтора.
- Но не прямо сейчас, не так ли?
- Нет, через неделю или через две. А может быть, мы и не уедем.
Хитрая Хильда и в семнадцать лет уже обучена премудростям беседы: ее разговор по-детски откровенен, но лишь на первый взгляд, а истину она скрывает искусно. Что кроется за скорым отъездом в деревню - денежные затруднения? страх разорения? усталость? болезнь графа Мариендорфа или опала? Тень от сплетенных ветвей ложится на ее лицо - или потайные печали все-таки омрачают этот чистый высокий лоб? Магдалена мягче и медленнее ведет, они скоро выедут из парка - а надо бы торопиться, уже поздно, как бы дома не заволновались, куда пропала молодая госпожа. Но еще на пятнадцать минут можно продлить уединение и очарование.
- Если вам понадобится помощь, Хильда, вы всегда можете обратиться ко мне, - помолчав, произносит она. - И вы не должны стесняться. Я верю, что вы не станете злоупотреблять моим предложением, но все-таки имейте в виду: мои двери всегда будут открыты для вас.
- Право, баронесса, вы слишком добры.
Хильда замолкает, и похоже, продолжения уже не будет: она не ахает и не отнекивается, не благодарит униженно - и не соглашается, она соблюдает нейтралитет, умница девочка. Магдалене хочется разуверить ее, хочется улыбнуться и успокоить снисходительно: "Фройляйн, я непременно приду вам на выручку, и знайте, что это вас ни к чему не обязывает!" - и завершить одновременно прогулку и беседу. Но не все вероятности учтены: игра продолжается, Хильда в уме прикидывает, с какой карты пойти, и договаривает внезапно:
- Но я надеюсь, в этот раз я не потревожу вас.
- Но вы все-таки уезжаете, - замечает Магдалена и с неудовольствием чувствует, как вплетается в эту фразу лишняя интонация - то ли намекающая, то ли жалобная, двусмысленная, как будто у нее право есть пенять Хильде за отъезд. Эти капризы следует приберечь для Мадлены.
- Поверьте мне, баронесса, я была бы рада остаться, за городом я превращаюсь в ужасную лентяйку.
- Слишком много соблазнов?
- О да, сельских. Но мой кузен болен, и врачи велели увезти его из города, ему полезнее дышать свежим воздухом. А одному, со слугами, ему будет скучно.
- Значит, вы хотите дежурить у изголовья больного?
- Вы говорите так, будто я готовлюсь в сиделки. Нет, честное слово, не думайте, я не буду при нем неотрывно, да и он и не выдержит, если я буду все время маячить поблизости. Но оставлять его надолго в одиночестве тоже не годится. Его и в городе мало кто навещает, а в сельском доме он будет все равно что в изгнании.
- А вы бы не отказались побыть отшельницей, а, Хильда?
- О, ну я - другое дело. И к тому же, не преувеличивайте, я бы выдержала дней десять, не больше.
- А я думала, вы одиночка и нелюдимка.
- Вовсе нет, баронесса, с чего вы взяли? Не знаю, надолго ли у меня хватит терпения теперь. Впрочем, отец тоже поедет со мною, ему надо отдохнуть.
- Втроем вам будет веселее?
- По крайней мере, мы не повесимся.
Больной кузен - это джокер, его прячут в рукаве и помечают крапом, он может принести немало пользы, а может и навредить, если выпустить его из виду. И если б Магдалена всерьез хотела приблизиться к Хильде, она бы непременно навестила и ее кузена и постаралась ему понравиться. Никогда не знаешь, где можно обрести союзника, никогда не угадаешь, кто поможет, а кто попытается утопить. Вот, она уже и мыслит как мужчина-ухажер - или, вернее, перестает делить поведение на мужское и женское. Она прежде не интересовалась родственниками Мариендорфов, возможно ли, что кузен - это племянник умершей графини, а не графа, возможно ли, что он унаследовал от тетушки болезнь, бледность и тоску? Впрочем, об этом лучше справиться у знатоков генеалогии: они откроют любые тайны за плату или без платы вовсе, окажут любезность славной баронессе, уважат ее древний род. Ей попросту страшно заговорить с Хильдой о ее матери.
- Ваш кузен очень болен? Знаете ли, Хильда, у меня есть знакомые в медицинских кругах, и вам не стоит стесняться...
- Я очень благодарна вам, баронесса, - перебивает Хильда, - но в этом нет нужды, уверяю вас, его лечат лучшие врачи. Или, скажем так, пытаются лечить.
- Чем же он болен?
- Никто не знает, в том-то и беда. И все говорят по-разному: малокровие, слабость, порок сердца, недостаток воздуха и движения, расстроенные нервы, неизвестное генетическое заболевание. Или просто скука.
- Скука?
- О да. У него не хватает сил, чтобы выезжать самому, а с визитами к нему почти не приезжают, он томится и скучает, и слабеет все больше. Порочный круг.
Похоже, она притерпелась к болезням своих близких: иначе у нее не хватило бы смелости говорить так легко и небрежно, точно о предметах, не стоящих внимания. Она не жалеет и не жалуется, и не стесняется - мимоходом приобщает Магдалену к домашним тайнам, и эта откровенность приятнее любых других. Удобный предлог подброшен, как адская машина: чем еще и заниматься незамужним особам из хороших семей, как не утешать больных и несчастных, озаряя их существование своею добротой? И бедному барону, без сомнения, будет приятно, если его навестит баронесса - большего равенства не придумаешь, ему не придется стыдиться либо слишком низкого, либо слишком высокого положения визитера. И может быть, у них еще найдутся общие знакомые.
- Ну, вот и все, - говорит Магдалена, останавливая автомобиль, - я вас доставила обратно в целости и сохранности. Ступайте домой, а я буду смотреть вам вслед.
- Вы боитесь, что я потеряюсь?
Здесь негде потеряться, и негде прятаться злоумышленникам и сладострастникам - да и какой сладострастник польстится на Хильду? Нет, в сумерках ее еще легче примут за мальчика и отвернутся равнодушно; иная опасность может подстерегать ее - но не в этом квартале, сюда проститутки не заходят и под покровом ночи. И все-таки - нет, она никогда не осмелится сказать об этом вслух, должны оставаться какие-то границы, - разнузданная фантазия легко подсовывает набросок, черно-белый эскиз: как припозднившаяся Хильда возвращается домой, и из тени, как из небытия, шепчет ей томный голосок: "Пойдем со мной, мой сладкий" - и белая нежная рука указывает путь. К чему лукавить - ведь Магдалена себя и видит этой бесстыдной зазывалой.
- Можете поцеловать меня на прощание, - небрежно предлагает она. - И не смущайтесь, это новая придворная мода: дамы целуются при встрече и расставанье, и только самые гордые кланяются по старинке. Но я не гордячка, а вы?
- О, я надеюсь, я ни в чем не смогу сравниться с вами. Даже в гордости.
- Тогда привыкайте скорее к новым нравам при дворе: как знать, может быть, вам придется начинать вашу карьеру в салонах. Не пренебрегайте ими, там собираются полезные люди.
- Я предпочту всем салонам ваш, баронесса.
- О! Боюсь, мои вечера покажутся вам скучными, там очень мало беседуют о политике и очень много - о вольных искусствах.
Хильда смеется и целует Магдалену в щеку, холодными губами прикасается звонко и невинно, не зная, видно, как еще отблагодарить - этот поцелуй выше вежливого прощания. И Магдалена задерживает в руке ее замерзшую ручку, сжимает хватко. Да не на ту напала - Хильда не знает намеков, отвечает простым и радостным рукопожатием, надеясь, наверно, что укрепляет зарождающуюся дружбу.
- Баронесса, спасибо вам. Это была чудная прогулка. До свиданья, приезжайте к нам еще, я и отец, мы будем вам очень рады.
- А ваш кузен? - игриво спрашивает Магдалена.
- И он тоже, - смеется Хильда, - приезжайте непременно. Мама вас очень любила.
И вот так, без предупреждения, со смехом, она говорит о своей матери, иголкой колет прямо в сердце. Магдалена не бледнеет и не меняется в лице - не с чего ужасаться и в обморок падать: это прошлое не прошло, и еще не раз ее настигнет, если только она не оборвет круто все связи и не уедет прочь. Но слишком многое удерживает ее - музыкальная школа и музей изящных искусств, скрипачи, арфистки, художники и Мадлена; и слишком мало мучающее ее воспоминание. Надо смириться, надо утешить себя обыкновенною сентиментальною фразой: графиня Мариендорф была чересчур хороша для этого мира. Только слабо это оправдание, очень слабо: еще в древней земной Пляске Смерти говорится на разные лады - хорош ты будешь или плох, а в свой черед пойдешь плясать в хороводе. Некоторые заметы не устаревают и за тысячелетия. Довольно сокрушаться о графине, что ей теперь в чужой скорби и чужой любви?
- Ну а вы - вы меня любите? - спрашивает Магдалена и улыбается тут же, обращая все в шутку. Если Хильда ответит "да" - что прикажете делать с ее любовью? - Идите, идите, уже очень поздно, ваш отец, наверное, с ума сходит. Передавайте ему мой привет.
- Баронесса...
- Нет, идите же. А я буду на вас смотреть.