Галактическое танго

[Сын Дракона]

Рискну начать...

У этого рисунка длинная и специфическая история появления.
Отправная точка – клип «Kaiser und Tod». Я вообще очень люблю немецкоязычные мюзиклы, а тут еще под ЛоГГ…
Разговорились с автором. С «Элизабет» плавно перешли на «Рудольфа». Моя любимая песня там – «Die Fäden in der Hand». Тут же вылезла ассоциация с Оберштайном. На что мне сказали, что Оберштайн, танцующий танго – это крышеснос.

И эта идея тут же запала мне в душу.
Первой кандидаткой в партнерши была Хильда…
*Мрачно*
Но герр Оберштайн с Хильдой танцевать отказался. Или это Хильда отказалась танцевать с ним?
Тогда я мысленно попробовал подсунуть ему Аннерозе - но тоже не прокатило (опять же не знаю, по чьей вине)

На этом у меня выбор имперских дам закончился (мелькнула мысль про Фредерику - но они даже не виделись, так что мысль очень быстро испарилась)

Рейтинга как такового нет, но на всякий случай

Короче, единственным, кто оказался достоин составить пару Оберштайну, стал кайзер О_о Сам он, похоже, не оценил выпавшей ему чести - но уже поздно, Оберштайн одобрил…

*Задумчиво*
Может, слеша тут никакого и нет… Может, кайзер просто танцевать не умеет, а военный министр взял на себя обязанность еще и здесь оказать поддержку своему повелителю.
С другой стороны – не просто же так Райнхард сердится и краснеет…

@темы: слэш, фанарт, Legend of the Galactic Heroes

---

Заявки на весенний фестиваль

[Миры Танаки]

открыт прием заявок на весенний фестиваль "Любимый герой жив!".

Тема акции: AU, в которой кто-то из погибших в каноне персонажей - жив. Любые идеи: от "спасалок", повествующих о том, как герою удалось выжить, до AU "вопреки канону", где герой жив, потому что трагедии с ним не случилось. Фанфики и фанарт в рамках темы акции.


Каждый участник может оставить три заявки в формате:

Персонаж(персонажи); тема или ключевая фраза; дополнительные пометки и пожелания.

Прием заявок проводится с 20 по 23 марта включительно. Заблаговременное предупреждение: просьба отнестись с пониманием, что не все и даже не большинство заявок будут выполнены. Это связано с временными ограничениями самой акции.

Фестиваль ограничен временными рамками: с 4 апреля по 5 мая. Можно создавать фанфики и арт по заявкам, а можно - по собственным идеям, лишь бы эти идеи отвечали теме акции.

По понятным причинам, в большей степени весенняя акция относится к миру ЛоГГ, но если кто-то в рамках фестиваля захочет спасти Лиру или наоборот Альсеса из Титании, или других героев из других Миров Танаки - то такие идеи приветствуются.

запись создана: 20.03.2011 в 09:52

---

Тур II

[Миры Танаки]

Тур закрыт, спасибо всем участникам!
Продолжать выполнять заявки нужно можно.

Однострочник должен быть оформлен следующим образом - сначала заявка, выделенная жирным, предупреждения (гет/слэш/фемслэш, рейтинг etc), затем текст под морем, вместо "читать дальше" должно быть указано количество слов. Если автор возражает против размещения однострочника на сайте - укажите, пожалуйста. В пост будут выноситься ссылки на фики. Заявки можно выполнять несколько раз.

Выполнено:

1. LoGH: Дочку Миттельмаерам! "Можно мне тоже подержать?"
2. LoGH: Оберштайн/Рейнхард. 25й эпизод. !ООС, !NH но со скидкой на специфический юмор Оберштайна. "Вы сами говорили, что Номера 2 быть не должно!".
3. Tytania: Ариабaрт/Идрис. На самом деле -всё- запланировано Идрисом и Ариабaртом, но покушения на Аджмана Идрис не одобрил, да и Ариабaрт его не спрашивал. Второй звонок Идриса Ариабaрту. Конфиденциальный. !ООС. Можно намеки на неуставные отношения. "Потому что я старше."
4. LoGH: Эрвин-Йозеф II, Ульрих Кесслер. ~10 лет или далее в постканон. "Никто никому ничего не должен".
5. LoGH: Розенриттеры, Линц, Блюмхард (можно Линц\Блюмхард). Безуспешные поиски идеальной девушки для Блюмхарда. H! А-. "При всем богатстве выбора..."
6. LoGH: Кирхиайс, Роейнталь по арту дважды трижды
7. LoGH: Оберштайн/Райнхард. Прикосновения слепого. дважды трижды
8. Tytania: Миранда и Комптон Кашмир. "Я его слышу". (роман или манга).
9. Tytania: Жуслан/Франсия, Ариабарт/Эдна, пост-канон. Семейная жизнь и связанные с нею проблемы.
10. Tytania: Жуслан Титания, Ариабарт Титания - наличие слэша или пейринга по желанию автора. "Только крылышки мне не помни"
11. LoGH: Кирхайс/Аннерозe возможны и другие персонажи, но только фоном, "Здравствуй", можно AU, !ООС, NH! дважды
12.Tytania/Doctor Who: Доктор Ли и Девятый или Десятый. "Окончательное решение вопроса".
13. LoGH: Шенкопф, Катерозе. "Папочка, поздравляю, ты стал дедушкой!" AU, H!
14. Tytania: свадьба Теда Полсона и Эдны Фредерикс, Ариабарт Титания, как друг и бывший любовник обоих. "У вас столько общего!"
15. Tytania: Утренние страдания совы-Жуслана. "Все вокруг так отвратительно жизнерадостны..." Ариабарт/Жуслан по желанию.
16. LoGH: Райнхард Лоэнграмм, собака Оберштайна. "Угости честную собаку!". H!
17. Tytania: Балами Титания, Франсия Титания, Балами влюблен, но понимает, как неуместны его чувства и что с Жусланом ему пока не соперничать. "Вы составите мне компанию?"
18. Tytania: Аджиман Титания/Ариабарт Титания, мимолетное воспоминание о давней связи на собрании. "Больше мы себе это позволить не можем"
19. LoGH: Дом маршала Миттельмайера, Эва и Вольфганг, плюс любые другие личности. "Заглянуть на огонек". дважды
20. LoGH: «Удачи тебе, Зигфрид Кирхайс!» Romance, допустимо AU. (Зигфрид Кирхайс – имя космолета)
21. LoGH: Хильдегард фон Мариендорф/Райнхард фон Лоэнграмм, постканон, "Так это и есть любовь - каждый день просыпаться и понимать, что его больше нет рядом?" !ООС, - NH! дважды трижды четырежды 1. 2.
22. Tytania: Доктор Ли, Ариабарт. "Компромисс здесь невозможен".
23. LoGH: Аннерозе/Хильда. "Но вы помните мое имя".
24. LoGH: «Как Герои Галактики возлюбленных своих из Хелль спасали» Н!
25. Tytania: Аджиман/Идрис. Пре-канон. Идрис узнаёт, что смерть его отца была совсем не случайностью, а устранением конкурента со стороны Аджимана. !ООС, !NH. "И что прикажете мне теперь чувствовать?"
26. Tytania: Бертье/Идрис. "Моё имя не «Берти»"
27. LoGH: Джессика не погибла во время путча, а сделала политическую карьеру и не без успеха выталкивает из премьерского кресла г-на Трунихта. "Наше дело правое". AU
28. LoGH: Айзенах с супругой за ужином. "И не молчи со мной таким тоном!"
29. Soryūden: братья Рюдо в полном составе. "Так как решим - кто все-таки женится на Мацури?"
30. Tytania: Залиш, Альзес. Оба узнают, кто именно будет назначен следующим главой дома и их реакция. А+, не инцест.

Не выполнено:

Legend of the Galactic Heroes

1. LoGH: Шенкопф, Ройенталь. Самые красивые ноги имперского флота. Н!
2. LoGH: Шарлотте Кассельн задали написать сочинение на патриотическую тему. Она (или Юлиан от ее имени) по очереди достает вопросами взрослое население Изерлона. H!
3. LoGH: Биттенфельд, Рихарт Ойген. "29 февраля". Что-нибудь доброе, светлое, "деньрожденное"
4. LoGH/ "Terra e": Любые герои, любая точка таймлана. "Даже самая надежная система рано или поздно ломается".
5. LoGH: «Любовью за любовь». Фридрих IV/Аннерозе фон Мюзель. Райнхард фон Мюзель, Зигфрид Кирхайс и прочие, кто потребуется для раскрытия темы. AU
Фридрих IV полюбил Аннерозе фон Мюзель - хоть и дворяночку, но из незнатного, небогатого и не имеющего влияния семейства, предложил и руку, и сердце, и колечко (в смысле законнейший брак), и все что положено.
Придворная знать и прочие «жадною толпой стоящие у трона» (Ц) чувство это не одобрили и начали строить козни. Они не учли того, что во-первых, сам влюбленный настроен решительно и намерен сражаться за свое счастье, во-вторых, у барышни есть зело пассионарный братец, а у братца – друг, готовый идти за ним и в огонь и в воду, и на трон и на плаху.
Что на уме у самой девушки, а также как развить и закончить историю – тремя (или более) свадьбами, как в «Двенадцатой ночи», или горой трупов, как в «Короле Лире» - на усмотрение автора.
6. LoGH, Райнхард, Кирхайс, "Разрешите доложить", времена гайденов, можно немного юмора, но не стеба.

Tytania

1. Tytania: Фан Хьюлик, доктор Ли и компания. "Каждый удар по Титании приближает ее конец". Героическая атака на титанийский мусоровоз.
2. Tytania: Фан Хьюлик и любой из титанийских герцогов. Заочный обмен любезностями через телеобращения к народу. "И когда по Ураниборгу загрохочут наши сапоги..."
3. Tytania: Ариабарт, Джуслан. "На это я не соглашусь никогда."
4. Tytania: Идрис. Последняя фраза в дневнике "Эта сволочь Фан Хьюлик..."
5. Tytania: «Как Принцесса Элбингская жениха себе выбирала». Н!, допустимо AU.
Пришла пора принцессе Лидии выходить замуж, и решила она выбрать достойнейшего… Ee высочество Миранда Кашмир в качестве консультанта. Число претендентов не ограничено, и не только с титанийской стороны.

Nana Toshi Monogatari

1. Сказание о Семи Городах: Альмарик/Гилфорд. !ООС. Северное море, дубак, фиговое кофе, идиоты-политики, серьезно проигранное сражение, "а враг сейчас бухает!". Поцелуй.
2. Сказание о Семи Городах: Альмарик/Лью. Как известно, оба Лью и Альмарик увлекаются паззлами. Лью так-же увлекается коллекционированием порнографии...

;

запись создана: 04.02.2011 в 00:04

@темы: Legend of the Dragon Kings, Seven Cities Story, однострочники, Tytania, Legend of the Galactic Heroes

---

[М-ль Люсиль]

Название: "Летние классы"
Автор: Люсиль
Фэндом: Legend of the Galactic Heroes
Пейринг: Оберштайн/Райнхард
Рейтинг: R
Отказ от прав: все права - у Танаки
Предупреждение: слэш, почти пвп, шаткий обоснуй, побочный пейринг.

"Летом свадеб" называют первое лето новой эры в империи: июнь без остатка уступают под коронацию, но в июле и в августе некогда перевести дух. Те, кто возвратились из битвы при Вермиллионе, отбою не знают от невест: они бросаются в браки еще отважнее, чем в атаки. Бедные веселы, как богатые, богатые беспечны, как бедные, великое смешение сословий начинается в империи - давно пора. Счастливым подданным сейчас не до большой политики: им чудится, что войны окончились навсегда, пришло время долгого, покойного мира. И счастье их достигнет высшей точки, когда они увидят женатым того, кто принес им славу и благоденствие.
Только этот довод не действует на самого императора ("нашего ангела" - умиленно зовут его некоторые экзальтированные особы): сколько бы его ни уговаривали, он непреклонен. Империя легла к его ногам, как укрощенный зверь, но ему мало этой покорности: Вселенная велика, и велики его аппетиты. В двадцать три года еще рано думать о семье; когда-нибудь потом ему, наверное, захочется уюта и тепла, оседлости и огня в очаге - если он не погибнет прежде. Земля и дом сейчас скучны, он создан для легкой кочевой жизни, незачем отягощать его обозы женщинами и детьми. Беспечные подданные не знают, что он уже мечтает о новых походах. И что, кроме досады, может пробудить в нем вопрос военного министра - издевательски штатский вопрос: "Но когда же вы женитесь, ваше величество?".
- Отчего вы не хотите подать мне пример? Женитесь, Оберштайн, а я, может быть, последую за вами, если удостоверюсь в том, что можно совмещать личные и государственные дела без ущерба для империи.
Император замечательно четко расставляет приоритеты: попробуйте-ка убедить его, что его личная жизнь и существование империи тесно переплетены и срощены между собою. В определенных вопросах он остается полуребенком: игры в солдатики нравятся ему больше, чем дочки-матери. Он почитает тяжким оскорблением любую попытку привлечь его к девчоночьим занятиям. Он еще слишком молод, чтобы быть отцом - вот его главный аргумент "против", аргумент неозвученный, непродуманный, но неотразимо сильный. К нему, как мелкие орудия в арсенале, приставлены доводы послабее: равнодушие к женщинам, страх перед светскими ухаживаниями, мужской круг придворных, девственность, наконец. Он думает, что сумел остроумно отбить атаку: преданность Оберштайна не так велика; он заслонит собою от пули, если понадобится, но жениться ради императора не станет - не тот склад характера. И его отказ - прекрасный повод закрыть раз и навсегда эту тему. У нововенчанного правителя найдутся дела поважнее.
- Ваше величество, вы напрасно сравниваете меня с собою: мы находимся в разном положении. Род Оберштайнов выродился и должен угаснуть, мое существование как нельзя лучше доказывает этот тезис. Ваш род лишь начинается, и вы не имеете права прервать его.
- О, вот как? Но вы рассматриваете брак лишь с одной стороны: отчего же непременно жениться ради детей? - насмешливо рассуждает император, притворяясь знатоком чувств и движений души. Он привирает, как любой логик, притягивающий отвлеченные предметы и понятия: на деле он ничего в них не смыслит, но умеет взять сведущий тон - и умеет сам поверить в свое мнимое знание. - Разве вы никогда не были влюблены?
- Влюблен, ваше величество? - переспрашивает Оберштайн. Голос заменяет ему скупую мимику, еле заметные модуляции в конце слова - это приподнятые брови, признак удивления. - Пожалуй, нет. Но я думаю, это явление - или уродство, называйте его, как вам угодно, - распространено шире, чем кажется.
Он признается в своей неспособности к любви так просто и спокойно, как... в неумении плавать: это данность, а не изъян. Император прочитывает и подтекст, едва уловимый намек на их сходство - намек, впрочем, вежливый и не нахальный, Оберштайн не видит дурного знака в том, что император не умеет влюбляться и любить. Сам бы он и не заговорил о любви, династические браки столь же далеки от романтики, как браки по расчету, только блеск короны немного украшает их. Любовь в его понимании - одна из многих эмоций, а эмоциями он владеет и орудует превосходно, и воли им не дает. Лишь налет уважения к лирическим условностям отличает императора от него - тоненькая пленочка над обидным тождеством.
- Право, - говорит император, слегка сердясь - зачем Оберштайн так глубоко заглядывает ему в душу, это несносно, - вы последний человек, с которым я завел бы разговор о любви.
- Понимаю, ваше величество. Поэтому, если вы позволите, я вернусь к вопросу вашего брака.
- Я сделал вас своим министром, Оберштайн, но, кажется, просчитался. Вы рождены для карьеры свахи.
- Вы вряд ли примете мою отставку под этим предлогом.
"Туше!" - так говорил учитель фехтования. Императора загоняют в угол, как мышь: нельзя отделываться шутками и булавочными уколами, беседуя с этим человеком. Он не опустится до мелкой пикировки даже с собственным государем, и скорее поставит его в неудобное положение, чем сам попадет впросак. Опасный тип, неприятный тип, чрезвычайно полезный тип. Но стали бы терпеть его на службе, если б он был просто бельмом на глазу, бесплодным раздражителем, аллергической реакцией.
- Итак, - продолжает император, упражняясь в невозмутимости, - вы не желаете жениться, но торопите меня, хотя прекрасно понимаете, что в настоящее время у меня нет времени на устройство брака. Кроме того, я не желаю, чтобы меня и мою жену связывали лишь государственные интересы.
- Это неразумно. Наследник нужен для укрепления вашей династии, супружеская любовь в данном случае не играет никакой роли. И вы, и ваша жена обязаны ставить государственные интересы превыше всего. Или я должен напомнить вам, что такова плата за титул императора?
- Я обойдусь без ваших лекций.
- Да, ваше величество, - Оберштайн кланяется легко: став военным министром, он все чаще позволяет себе партикулярные жесты.
- Женитесь первым, - миролюбиво повторяет император - никто не обвинит его теперь в раздражительности и капризах, вот, он может спокойно обсуждать даже неприятные и скучные вещи. - Вам пора бы остепениться.
- Прошу прощения, ваше величество, но я только что сообщил вам причины моего нежелания вступать в брак. Прикажете повторить?
- И все-таки вы никогда не влюблялись в женщин?
- Ни в мужчин, ни в женщин. Это не мешало мне вступать в сексуальные отношения и с теми, и с другими.
"Желаете узнать что-нибудь еще?" - вопрос повисает в воздухе. Круг замыкается, в третий раз император по нему не пойдет - да и не захочет, довольно новостей. Разумеется, Оберштайн все верно рассчитал: спокойный и откровенный ответ несколько смущает императора, не привыкшего к обсуждению постельных пристрастий, поэтому можно вновь обратиться к матримониальной теме. Ведь она актуальна, как никогда - идет июль, и "лето свадеб" в самом разгаре.
- Вернемся к вашему браку. Вам следует поручить доверенному лицу выбор кандидаток в невесты, разумнее всего было бы породниться с дворянским родом, перешедшим на вашу сторону еще до коронации. При этом я бы советовал вам не рассматривать вариант женитьбы на фройляйн Мариендорф. Ее отец занимает высокий пост, он может попытаться оказывать на вас влияние через свою дочь. Полагаю, вы не захотите разделять власть со своим тестем.
Только Оберштайн, вечно подозревающий самое худшее, может допустить, будто граф Мариендорф на самом деле - властолюбивый интриган. Но тогда ему не повезло с дочкой: это не слабовольная и покорная куколка, которую так легко подложить на императорское ложе. На стороне семьи Мариендорфов иные силы - проверенная временем верность и... отсутствие соперниц. Император целыми днями и неделями не видит других женщин, кроме фройляйн Мариендорф; что ж, будь она порасторопнее, она давно бы женила его на себе. Да видно, ей не очень-то хочется выходить замуж.
- Впрочем, - добавляет Оберштайн, - есть еще одна причина, по которой я вынужден выступать против этого брака.
- О, и какая же? Неужели у фройляйн в роду были сумасшедшие или эпилептики? Или, может быть, больные гемофилией?
- Нет, ваше величество, насколько мне известно, в семье Мариендорфов нет наследственных заболеваний. Однако, согласно некоторым сведениям из достоверных источников, фройляйн Мариендорф находится в связи с известной вам баронессой фон Вестфален, - Оберштайн опускает эпитет, связь эта не "порочна". Он на редкость снисходителен к преступлениям против нравственности.
- И вы опять свели все к гомосексуальности. А вы несправедливы, Оберштайн, не вы ли сами только что признались в том, что вступали в однополые отношения?
- Совершенно верно, ваше величество, но вы сравниваете несравнимые вещи. Я всего лишь считаю, что вам не стоит брать в жены женщину, недвусмысленно предпочитающую женщин. В отличие от армейских связей или связей в закрытых школах, ее выбор осознан и указывает на ее определенные предпочтения.
- Вы полагаете, что ваши связи на ваши предпочтения никак не указывают?
- Я бисексуален, ваше величество. Я не вижу разницы между мужчинами и женщинами. В армии, где женщины не служат, удобнее удовлетворять потребности тела с мужчинами. Чаще это признак здоровых желаний, а не врожденной гомосексуальности. До тех пор, пока подобные связи не становятся достоянием общественности, на них смотрят сквозь пальцы. Если вам интересны подробности, то могу вас уверить, что в последние десять лет в армии не было ни одного скандала, связанного с гомосексуальными отношениями между служащими.
- Вам не кажется, что вы говорите об отвратительных вещах?
- Ничуть, ваше величество. Эти связи не отвратительны, а совершенно нормальны. Полагаю, что вы и сами прекрасно это понимаете. Не всем удается снять напряжение в бою.
- Разве и... извращенцам не запрещено служить в армии?
- О, разумеется, запрещено, - холодно отвечает Оберштайн. - На бумаге. А в военное время на счету каждый солдат, и поэтому командование не интересуется, с кем он проводит последние дни в своей жизни. Я рассчитывал, что вам это известно, ваше величество.
- Я не занимаюсь подобными вещами! Я не заглядываю в постели к моим подданным.
- И это достойно уважения. Тем не менее, что касается фройляйн Мариендорф...
- Оставьте в покое фройляйн Мариендорф. Она совершеннолетняя женщина и имеет право поступать так, как ей нравится. Я не собирался на ней жениться так или иначе.
- Очень хорошо, ваше величество.
- Вы в самом деле не видите разницы между мужчинами и женщинами?
- Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду не физические различия, а психологические препятствия. У меня нет предубеждений против пола партнера, я лишь никогда не имею дела с людьми, не достигшими возраста согласия.
- И вы могли бы вступить в связь с мужчиной, если бы это было необходимо?
- Разумеется, хотя что вы имеете в виду под "необходимостью"? Я бы назвал вынужденной связь с женщиной только ради детей, но не связь с мужчиной ради секса.
- Если бы у вас не было иного выбора?
- Между связью с мужчиной и отсутствием какой бы то ни было сексуальной связи? Я не могу дать однозначного ответа.
- Значит, вы могли бы поцеловать даже меня?
- Если вы прикажете, ваше величество.
- Допустим, я приказываю вам, - забавляясь, говорит император. Любому терпению есть предел, и он не сомневается - Оберштайн не подчинится приказу, нарушающему личное пространство.
Оберштайн почтительно наклоняет голову и в два шага преодолевает расстояние, разделяющее их, обходит последнюю линию защиты - письменный стол. Он не переспрашивает, не уточняет - шутка ли это? или приказ отдан всерьез? - и застает императора врасплох. Никогда не стоит бездумно проверять, как далеко простирается власть - рискуешь свалиться в бездну. Оберштайн, опираясь рукою на стол, наклоняется и целует императора в рот.
Поцелуй холоден и сух, но поразительно интимен - так кажется императору, не знавшему прикосновений послаще. Прежде он старательно дозировал рукопожатия и дружеские объятия, короткие сближения пальцев были для него верхом нежности, высшим выражением доверия. Но два года миновали с того дня, когда навсегда отпала необходимость в подкреплении дружбы - физическим контактом; прикасаться больше не кому, император позабыл, как это бывает. К нему и врачи притрагиваются еле-еле, точно совершают святотатство. Пожалуй, ему не с чем сравнивать ощущения: Оберштайн срывает первый поцелуй. Будет о чем вспомнить в старости.
Через несколько секунд Оберштайн выпрямляется и смотрит на императора сверху вниз. На его лице застывает знакомое выражение - он совершенно спокойно ждет, что будет дальше, и заранее предвидит несколько возможных исходов. Ни одно продолжение не станет для него неожиданностью: в этой запланированной невозмутимости император чувствует особенное, тонкое унижение. Выпад не удался, надо записать очко на счет Оберштайна и взять следующую карту. Он еще не проиграл, он допустил просчет, но не без пользы: слабости Оберштайна ему пригодятся в будущем. Слабости ли? Беспрекословное подчинение неприятным приказам может обернуться скрытою силой.
Поклянется ли он в верности теперь? Ни к чему, он уже дал эту клятву при первой встрече, а сейчас продлевает срок действия, подтверждает ее сообразно с новыми требованиями. Частичка его холодного существа оседает на губах императора, подкрепляя связь. Кажется, Александр Великий награждал поцелуем своих соратников, не различая между ними ни перса, ни македонца, ни эллина - курьезный обычай, милая древняя наивность. Брезгливому императору гадко и подумать о неразборчивых поцелуях.
Но прежде чем попасть в объятия Александра, полководцы падали перед ним ниц: мера за меру, разумная плата. Оберштайна не заставишь встать на колени (и император подозревает, что, потребовав этого, унизит себя: налицо сходство с избиением - когда опозорен тот, кто бьет, а не тот, кого бьют), надо выдумать изящную месть, наказать Оберштайна за то, что он осмелился смутить своего императора. Пусть он не забывается впредь.
- Хорошо. Я доволен вами.
Император протягивает руку, по-женски выгнув запястье. Голденбаумы считали целование руки особой милостью, немногим приближенным дозволялось приложиться засохшими губами к нежной (или не очень нежной) коже. Со сменою власти должен бы исчезнуть и этот позорный обычай: императору-воителю рук не целуют. А Оберштайн, нет сомнений, сочтет это оскорблением. Или наградой за исполненный приказ.
- Благодарю за честь, ваше величество, - ровно произносит он. Ни тени сарказма нет в его голосе: он благодарит, и ничего более. Два пальца поддерживают ладонь снизу - императору тяжело держать руку на весу, а Оберштайн заботливо оберегает его от неудобств. Он считает, что это его обязанность.
Приличия нарушены: у Оберштайна есть оправдание - династия Лоэнграммов еще не выработала свой ритуал, и он смеет длить поцелуй. Он испытывает императора, заставляя его выпить чашу до дна. "Вы сами хотели этого, ваше величество, - читает император в поцелуе, в равнодушном взгляде, в ледяной деликатности, - терпите теперь". Губы так сухи, что от них не останется влажного следа: надо будет стереть только память. Как сносили Голденбаумы чужую слюну на коже, как не корчились от брезгливости, когда отличенные и отмеченные восхищенно тыкались в руку - с громким, влажным чмоком? Император никогда не видел, как это происходит на самом деле, он фантазирует - и чувствует невольное уважение к своим бесславным, бездарным предшественникам (в собственных выдумках он их облагораживает). Оберштайн выгодно отличается от слуг прежней эпохи: он еще и целует бесшумно.
Пора заканчивать игры, думает император, но опаздывает на секунду, не успевает произнести: "Вы можете идти, министр". Не на шаткой подпорке - рогатке из двух пальцев, а в ладони уже лежит его ладонь, и Оберштайн смотрит пытливо и пристально. В стальном взгляде впечатлительные люди различают самые разные чувства - от угрозы до насмешки; и сам император невольно поддается внушению, пытаясь предугадать действия Оберштайна - по скользнувшим алым искоркам в тусклой радужке. Но лучше предсказывать будущее по кофейной гуще или полетам птиц: кто же прочтет в микрокомпьютерах, замаскированных под стеклянные глаза, что сейчас Оберштайн легко поднимет императора из кресла и притянет к себе?
Левою рукой Оберштайн обхватывает его за талию - учтиво и отстраненно, как учитель танцев; придерживает, точно раненого, точно опасается, что без опоры император упадет. Напрасный страх - император крепко стоит на земле и даже не теряет равновесия, а ведь мог бы растеряться и пасть в объятия. Но он возмущен сближением без спроса и спрашивает резко:
- Извольте объяснить, что это значит, министр?
Как мелки и многообразны оттенки гнева: рассердившись на непочтительность, император назовет его по фамилии, хлестнет резко "Не спорьте со мной, Оберштайн!"; обидевшись на непрошеный верный совет, промолчит и переведет разговор; но если Оберштайн позволит себе сократить дистанцию, отделяющую его от великого императора, наказанием ему станет презрительное "министр": вы-то министр, напомнят ему - чтоб не забывал впредь, вы-то министр, но я - император. Он не вырывается, это ниже его достоинства, он застывает, негодуя, и ждет объяснений. Не признаваться же, что он сам спровоцировал Оберштайна - да он и не понимает в своей невинности, что проверка на прочность и верность обернулась заигрыванием. Император опасно невежествен в некоторых сферах жизни, и это очень, очень дурно.
- Осмелюсь предположить, ваше величество, что вы хотели бы получить теоретические сведения и практические навыки в области любовных отношений, - преспокойно отвечает Оберштайн. - Но вы не знали, как выразить ваше желание, и поэтому я счел возможным предупредить его и взять инициативу на себя. Если я ошибся, я прошу вас предать этот эпизод забвению и простить мне мою дерзость.
- Вы сошли с ума? Как вы смеете предлагать мне такое? Вы сознаете, что вы говорите? Вы делаете мне непристойное предложение.
- Боюсь, я не могу с вами согласиться. Мое предложение вполне пристойно, более того, оно логично и целесообразно в сложившейся ситуации.
- Вот как?
- Ваше величество, вы отказываетесь от брака, потому что недостаточно осведомлены об интимной стороне отношений и не желаете в этом признаваться. Ваше здоровье не вызывает сомнений, вы можете и должны дать жизнь наследнику династии Лоэнграммов, однако вы испытываете некоторые психологические затруднения и не можете с ними справиться в одиночку. Я готов предложить вам помощь в решении этой проблемы. К сожалению, насколько я могу судить, никто другой в вашем окружении не способен взять на себя задачу по обучению необходимым навыкам.
- Сомневаюсь, что эти навыки пригодятся мне в семейной жизни, - замечает император высокомерно. Ему неприятны обвинения в неведении: они справедливы, от них не отмахнуться, как от клеветы. Ведь Оберштайн всегда прямодушен, и сейчас говорит противную правду: император невинен, его ложе никто не греет. А преданность адмиралов и придворных не простирается так далеко.
- Напрасно, ваше величество, вы нуждаетесь в определенном опыте. Разумеется, было бы лучше, если бы вы получили его с женщиной, но мне известна ваша принципиальная позиция в этом вопросе, и я сомневаюсь, что для империи будет благом императрица-профессионалка, - только Оберштайн может позволить себе подобное - невозмутимый голос стирает оскорбительный смысл, он снова кругом прав. По обрывкам, обмолвкам императора он составил верную картину: платой за одну ночь, даже случайную, вынужденную, пьяную, может быть лишь законный брак.
- И вы готовы пожертвовать собой, потому что считаете меня недостаточно компетентным в... некоторых вопросах?
- Не стоит называть это жертвой, ваше величество, я не придаю сексу такого большого значения. Я предлагаю вам свои услуги. Можете посчитать это частью моей работы на вас.
- Вам не кажется, что ваше обучение мало поможет мне в браке? Знаете ли, существует определенная разница между мужчиной и женщиной.
- Ваше величество, прежде всего вам надо научиться не сексу, но прелюдии перед сексом. В данном случае пол партнера не имеет значения. По крайней мере, вы поймете, что испытывают два человека, оказавшись в постели.
Оберштайн рассуждает холодно и прозаично, остужая императору голову (а ведь тот уже готов вспылить и прогнать наглеца с глаз долой). Избранная тактика никогда не подводит: логичные, бесчувственные доводы в конце концов достигают цели. Он говорит разумно, он обозначает проблему и предлагает решить ее с глазу на глаз, не привлекая никого со стороны. Огласка губительна: в памяти общества еще свежи скандальные истории с фаворитками Голденбаумов, набеги на бордели - в плащах и масках, связи с женщинами самого низкого пошиба. Подданным нравится целомудрие нового императора - и они наивно верят, что он способен и зачать наследника, и соблюсти невинность, до старости сохранив юношескую чистоту и свежесть. Он приучил их к чудесам.
- Вы понимаете, что об этом никто не должен узнать? Я не могу поступиться своей репутацией.
- Разумеется. Но вам не о чем волноваться: об этом никто не узнает, и я могу вам в этом поклясться.
- Не берите на себя слишком много, иначе клятва вам уже не поможет.
- Очень хорошо, ваше величество, - говорит Оберштайн. - Теперь, если вы позволите...
- Переходите к делу скорее, - обрывает император. - У вас есть один час.
Если б он мог, он завел бы будильник, он отвлекся бы, слушая тиканье, наблюдая за мерным движением стрелок. Он считал бы минуту за минутой - пока не истекут все шестьдесят. О ночи и речи быть не может, император еще не сошел с ума. Само сексуальное обучение кажется законченной авантюрой, довольно бессмысленной и смешной: можно ли сравнивать совокупление с мужчиной и совокупление с женщиной? Впрочем, раздумывает император, Оберштайн способен обучить его искусству сближения; некоторые прикосновения, предшествующие механическому акту, наверняка и вправду совпадают, вне зависимости от пола любовника. Дальше в действие должна вступить природа, не зря в книгах о простодушных влюбленных дремлющие инстинкты в конце концов приводят их к свадебному покою. Тут нечего уметь.
Оберштайн не торопится, не сомневаясь, как видно, что уложится в отведенное время. Его пальцы рассеянно поглаживают волосы императора - не так ли мягко, раздумывая о чем-то другом, он гладит свою собаку, когда она приходит к нему приласкаться? Сравнение не слишком сладко, хотя - император не затыкает уши, оберегая душу от яда сплетен, - хотя о нем говорят, что он всю привязанность помещает в собаку. Может ли статься, что императору тоже перепадает некоторая толика этого тепла? Но он предпочтет преданность без сантиментальности, она надежнее и не тяготит того, кому преданы без лести.
Скользящая нежно ладонь вдруг прижимается к затылку, охватывает, словно шейный корсет - так, что император не может ни повернуть, ни опустить головы. Его заставляют держаться прямо, и он видит очень близко бледное лицо Оберштайна с едва намеченными в углах век и губ мимическими морщинками - их меньше, чем обычно бывает у человека его лет, врожденная слепота неожиданно сохраняет молодость. В его лице таится аскетическая, скупая красота: красивы впадинки под скулами, красивы тонкие черты, красив высокий лоб, и седина в пепельных волосах. Но ему недостает яркости - и тем лучше, в его работе нужна неброская, незапоминающаяся внешность, тень не должна быть обаятельнее господина. Едва ли какая-нибудь восторженная барышня способна увлечься им с первого или второго взгляда (не оттого ли он относится к вопросам любви с вежливым равнодушием?), едва ли в прошлом у него спрятаны компрометирующие интриги. Внимая тихому лепету тщеславия, император не без самодовольства сравнивает его с собою, отмечает и свою юность, и таланты, и дар очарования - все, чего лишен Оберштайн. И не забывает главное отличие: неприятное ощущение угрозы, исходящей от скромного министра; корректный и сдержанный, неброский и спокойный Оберштайн способен внушать тревогу. В нем есть что-то от "мастера Леонарда" - вот о чем могут заявить впечатлительные и начитанные дамы, наотрез отказавшись в него влюбляться.
Оберштайн на секунду закрывает глаза. Он никогда не моргает, но, вероятно, понимает, как тяжело императору выносить без передышки чужой неотрывный взгляд. Веки у него голые, без ресниц. Зажмурившись, он перебирает мягкие пряди, прикасается к шее легко и точно, подушечками пальцев. Сохранилась ли у него повышенная чувствительность с тех времен, когда он еще был абсолютно слеп? Вопрос непростительно интимен, и, что еще важнее, необязателен: императору нет дела до скрытой жизни Оберштайна. Он усилием воли заставляет себя не думать ни о прошлом, ни о будущем, он останавливается в определенной точке и ждет.
Ожидание не затягивается: Оберштайн притрагивается губами к его скуле и ведет линию вниз, преображая поцелуи в пунктир. Точки-прикосновения отрывисты и теплы, дыхание достигает губ. Он не проговаривает: "я поцелую вас", нет смысла озвучивать каждое действие; он просто целует мягче, чем в первый раз.
- Не будьте слишком настойчивы, ваше величество, настойчивость легко переходит в грубость и пренебрежение к ощущениям партнера. Первые поцелуи должны быть мягки.
- Я не целуюсь, - запоздало предупреждает император, не ведая, как двусмысленно звучат его слова. А Оберштайн серьезно кивает в ответ и откликается:
- Напрасно. Вы же не хотите, чтобы ваша жена подумала, будто у нее дурно пахнет изо рта.
Разрядка поспевает как нельзя кстати, император хмыкает, растерявшись, позабыв, что у него нет чувства юмора. И полно, шутит ли Оберштайн? У него несмеющиеся глаза, неулыбчивые губы; он мог совершенно серьезно предупредить императора, как не стоит вести себя в постели в первую брачную ночь. С него станется! Но император не успевает спросить: "Вы шутите или нет?" - потому что Оберштайн целует его вновь, настойчиво вторгаясь в его рот, требуя капитуляции и смирения. И даже неучу императору становится ясно, как искусен он и искушен в потаенных ласках; впрочем, он и не предложил бы своей помощи, если б не был уверен в себе. Он достаточно опытен, и опыт его далек от разврата: сумма навыков, абсолютное владение собой, тонкие реакции - вкупе с непременной острою чувствительностью, развившейся в темноте. Император едва ли сумеет достичь таких вершин, ему бы преодолеть ступень ученичества: принц-дурень дурнем остается, пока не вразумят его, иль сам за ум он не возьмется...
- Было бы разумнее перейти в спальню, - замечает Оберштайн. Деловитые ноты слышатся в его голосе, с той же интонацией он следует на совещаниях по повестке дня, от пункта к пункту, до заключения и общих выводов. Император и сам понимает, что нельзя стоя заниматься любовью, надо сесть или лечь, а рабочий кабинет не предназначен для посторонних занятий. Внутренний переход ведет из кабинета в спальню (Оберштайну, разумеется, известна планировка императорских покоев): тем лучше, никто ничего не заподозрит, никто не прервет нечаянно обучение.
- О времени не беспокойтесь, у нас еще осталось пятьдесят две минуты.
Часы у него на руке, под манжетою мундира, и к ним приложено завидное чутье, звериное чувство времени. Оберштайн способен, не глядя на циферблат, точно назвать час и минуту, механические часы ему и не нужны, но он носит их - по привычке? или в память о чем-то? Императору неинтересно, он не станет расспрашивать о таких мелочах. Еще мгновение - до тех пор, пока он не кивнет, соглашаясь: да, можно в спальню, - его обнимают за талию; затем Оберштайн отстраняется и пропускает императора вперед. Почтительность прежде всего. Этикет незыблем, это успокаивает.
Через маленькую гардеробную они проходят в спальню, обставленную с нарочитою скромностью: точно император, один в своем государстве, придерживается режима экономии. Это может произвести отрадное впечатление на подданных, привыкших к расточительности прежней династии; но разгадка проще, чем кажется - император-военный, император-солдат не привык к пышному убранству в походах. И стоит ли украшать комнату, куда он приходит в сумерках, ничего не различая от усталости, падает на кровать и засыпает мертвым сном?
- Если вы хотите, я помогу вам раздеться.
- Не надо, я разденусь сам.
- Хорошо, ваше величество.
Император методично раздевается догола и стопкой складывает одежду - ему не жаль потратить лишнюю минуту. Оберштайн спасает его от приступа неизбежного смущения, которое должен испытать голый человек перед одетым; когда император оборачивается, закончив с одеждой, Оберштайн уже стоит рядом с кроватью. Приглушенный свет падает из окна: лето, долгие дни, можно допоздна не включать электричество, а сейчас еще и не поздно. Он "не оставил на себе ни одной нитки" - именно так отчего-то думает император, может быть, припоминая подходящую строку из какой-нибудь книги. Раздевшись, Оберштайн кажется столь же неуязвимым, как и в одежде, его самообладание не исчезает, когда спадают тканые покровы. Можно лишь позавидовать этой выдержке. Худощавое тело очень спокойно и сильно - пусть это скорее душевная сила, чем физическая, но все линии соразмерны и гармоничны, и ни одного изъяна в сложении не находит император, хоть и рассматривает внимательно каждую пядь оголенной кожи.
- Ложитесь, - говорит Оберштайн, выдерживая изучающий взгляд так, будто не замечает его вовсе, - ваше величество.
- Сколько осталось времени?
- Около сорока пяти минут. Вы долго раздевались.
Последнее замечание - не упрек, Оберштайн никогда не позволяет себе упрекать императора. Но он принимает заданные правила игры и следит за их соблюдением: попусту растрачивать время - неразумно. В спальне очень тепло, они не замерзнут без одежды, босиком на полу. Но император медлит, не то испугавшись, не то наслаждаясь нарочитой и сладостной паузой; он сам не знает, что чувствует, ему всегда худо давался анализ собственных ощущений. Чем дольше он протянет сейчас, тем меньше времени займет неприятное, наполовину навязанное сближение. Он помнит, что императору надо быть взрослым и мириться с трудностями, надо изживать детские фантазии - будто власть сладка и приятна. Если б у него все-таки было чувство юмора, он непременно придумал бы каламбур: власть растлевает, и он сейчас станет первою жертвой растления. Но император не расположен к шуткам, как не стыдно зубоскалить над серьезными вещами? Оберштайн, как слуга, сдергивает покрывало и откидывает одеяло, это последнее приглашение - и от него нельзя отказаться. Император быстро подходит и ложится на кровать.
До чего же странно лежать в постели ранним вечером, как будто он болен, и ему прописан строгий режим. Он никогда не спит раздетым, прикосновение прохладной простыни ко всему телу пробуждает в памяти какие-то давние речные купания, может быть, воспоминания детства. Уже много лет ему не удается выкупаться в открытой воде, и теперь, наверное, не удастся никогда - негоже императору плескаться в речке, как мальчишке. Но ощущения воссозданы с удивительной точностью: свободное тело, не стянутое пижамою или нижним бельем, расслабляется и растягивается блаженно, и на миг императору чудится всерьез, словно он лежит на спине в мягкой покойной воде и смотрит в высокое небо: иллюзия убирает потолок, как крышу с игрушечного домика, открывает вертикальную перспективу и темнеющие легкие облака.
Видение мелькает и пропадает, возможно, он даже засыпает на несколько секунд, побежденный внезапной усталостью. Когда он приходит в себя, потолок над ним уже сомкнут, а Оберштайн лежит рядом, опираясь локтем на подушку. Вновь его худое лицо наклонено непривычно близко, и эта близость должна тревожить; но нежданно и противоестественно императора охватывает новый прилив покоя, и выравнивается зачастивший было пульс.
- Вы успокоились, это хорошо, - произносит Оберштайн и буднично убирает с щеки императора выбившуюся прядь. - Если вы будете волноваться, тревога передастся вашему партнеру, поэтому старайтесь держать себя в руках. Не торопитесь, начните с маленьких ласк.
Слова он подкрепляет делом; "маленькими ласками" оказываются короткие поцелуи, которым недостает подлинного жара - они сухи и легки, ненавязчивы. Уверенно и неторопливо он спускается вниз, под подбородок ныряет и прикасается к горлу, прихватывая кожу губами. Император фыркает нервно - он боится щекотки. В груди возникает резкое колючее чувство, разрастающийся клубок игл, похожий на ежа, занимает место сердца. Физический страх перерождается в незнакомое, злокачественное образование: он нисколько не похож на то душевное возбуждение, на тот азарт, который император испытывал, когда еще не был императором и участвовал в опасных, подчас контактных боях. Сейчас в нем смешаны недоверие, раздражение и стыд; ему кажется, что он вовлечен в дурацкое и бесполезное дельце, пустую затею. Пока Оберштайн медленно целует его шею, он твердо решает никогда в жизни не жениться.
- Вы напряжены, - замечает Оберштайн и проводит рукою по одеревенелым мышцам императора, по поджатому животу.
- Я совершенно расслаблен, - отрезает император, сознавая, что говорит ложь. - Вы уверены, что успеете вовремя?
- Еще тридцать девять минут. Не волнуйтесь, ваше величество, я слежу за временем.
- Я не сомневаюсь.
Последнее слово всегда остается за ним; Оберштайн молчит, не пытаясь начать бесплодный спор. Тень эта, как и положено тени, знает свое место, блюдет субординацию даже в постели. Но, отмалчиваясь вежливо, не пытается ли он низвести императора, как в ад, к прежним своим любовникам, не ставит ли он вровень со своим "учеником" - анонимных мужчин и женщин, некогда предлагавших и получавших "маленькие ласки" в обмен на разделенное одиночество? Нет, едва ли. Слишком неблагодарное занятие, пустая трата времени. Император все равно не отвечает на прикосновения.
Оберштайн возвращается к прерванному труду, мягко и неторопливо поглаживает императора по груди, по выпуклому и хрупкому своду ребер. Тонкие кости укрыты нежною белою кожей, под ярким солнцем она не загорает, а покрывается пятнами и веснушками. По веснам на императорскому носу высыпают конопушки - но сейчас их уже нет, у него чистое, точно молоком умытое лицо. И дыхание учащается, ежиные иглы сильнее покалывают изнутри. Он чуть-чуть ерзает на постели и ногами дальше сбивает одеяло, как в беспокойном сне, пока Оберштайн обследует его тело. Пальцы скользят сверху вниз, пальцы массажиста, а не возлюбленного, прощупывают тщательно, точно ищут изъяны или переломы, без стыда охватывают бедра и спускаются в пах.
Император вздрагивает и по-женски сдвигает колени. У него любопытные двусмысленные реакции, возможно, напрямую связанные с суровой, то ли девичьей, то ли монашеской невинностью, андрогинным обличьем, неосознанной самовлюбленностью. Он, как девственница, ценит свою красоту, и не может удержаться от нервного и бесплодного движения, защищающего, словно амулет, от посягательств. "Еще тридцать две минуты", - думает он очень уверенно, будто невидимая рука пишет на стене эти цифры. Но Оберштайн внезапно оставляет его в покое, напоследок мазнув открытой ладонью по бедру - и император тут же расслабляет ноги: не разум, но тело решает, что опасность миновала.
- Ваше величество, попробуйте обнять меня, - между тем говорит Оберштайн и одной рукою обнимает его за плечи, помогая приподняться и повернуться на бок. - Так будет удобнее, поверьте мне.
Объятиям тоже надо учиться: природная ловкость изменяет императору, когда он сначала растопыривает руки, а потом сводит их за спиною у Оберштайна, обхватывает скованно и неумело. Вдруг вспыхивает страх - а все ли он делает так, как нужно, а не больно ли Оберштайну? Вместе с ловкостью от императора сейчас отступается и привычный эгоизм, но на смену им, торопясь, приходит зависть - ведь Оберштайн умеет обнимать легко и гибко, так, будто это самое простое занятие на свете. Похоже, он даже не смущается, что обнимает не кого-нибудь, а императора.
Несколько минут ("осталось двадцать девять" - неумолимо щелкает в мозгу, он заразился от Оберштайна часовою болезнью) император недвижно лежит в объятиях, опустив ресницы. Сам того не понимая, он ждет дальнейших инструкций, но Оберштайн молчит, и нечего надеяться на его помощь. Вероятно, дальше придется действовать самому. В брачную ночь никто не станет подсказывать ему, как повернуться и как поцеловать жену. И, преодолевая последнее, самое тяжелое волнение, он одним пальцем проводит вдоль позвоночника Оберштайна, будто линию чертит по запотевшему стеклу. Оказывается, это вовсе не страшно.
Первая преграда пробита, теперь легче идти вперед. Император и не знает, что побеждает и убивает в себе один из самых дремучих страхов - страх перед сексом; он ничего не смыслит в психологии. Но чем смелее он прикасается к Оберштайну, тем скорее какая-то тяжесть исчезает, освобождая тело и душу. Он все еще смущен, но уже не скован: откровенное и детское любопытство ведет его и направляет. Влечение не возникает само собой, нужно бросить вызов: император начинает эксперимент - что будет, если прикоснуться к другому человеку вот так? что будет, если ущипнуть другого человека - сначала слабо, а потом сильнее? что будет, если крепче сжать пальцы у него на плечах или за волосы потянуть? что будет, если в конце концов поцеловать Оберштайна - а не безликого "другого человека" - в губы?
- Ваше величество, двадцать минут, - отрывисто шепчет Оберштайн.
Император не отвечает, ему некогда - он целуется, он внезапно отыскивает великолепный способ затыкания недовольных ртов. Жаль, нельзя употреблять его при большом скоплении народа, слишком быстро пойдут толки и шепотки, и он сотрет себе губы, добиваясь молчания. Подавленный смех бродит в груди, и тоже покалывает, как страх, как хмель, как эротическое возбуждение; легкий жар рождается от трения, а следом, согласно законам физики, должен вспыхнуть огонь. Время срывается с привязи и пускается вскачь: непрерывное течение распадается на отдельные вспышки, сколы, задержанные мгновения. Тифозный, горячечный бред проникает в спальню, как ядовитый дым, разорванные ощущения скользят по поверхности сознания: поцелуи, пот, горячие пальцы в паху; но затем все сливается снова, разрозненные элементы смыкаются, собираются в черную пелену, и под этой пеленой корчится император, лаская Оберштайна влажной рукой и принимая такие же ласки.
Когда помрачение уходит, и сердечный ритм восстанавливается, они лежат молча, не размыкая объятий, и император с поразительным равнодушием думает об испачканной простыне и о чужой сперме на животе. Дело сделано, нет смысла сокрушаться: надо принимать то, что сам натворил. Нет ничего отвратительнее оправданий и отнекиваний; ему всегда были противны люди, сваливавшие собственные ошибки на помощников, на обстоятельства, на временное затмение рассудка. И он уверен, что никогда не опозорится так, никогда не залепечет: "Я ни при чем... меня так учили... меня принудили, а я не виноват". Сегодня его никто не принуждал.
- Уже прошел час? - спрашивает он медленно. Ему лень шевелиться, а надо; жаль, чувство времени исчезает снова, оно бы пригодилось ему в будущем. Но все-таки оно не передается ни половым, ни воздушно-капельным путем, наверное, это врожденное, как гомосексуальность или слепота.
- Осталось десять минут, - отвечает Оберштайн.
- Вы поспешили. Что же теперь делать?
- Принять душ, ваше величество. Если не ошибаюсь, вы хотели затем вернуться к работе. И у меня также остались незаконченные дела.
- Что ж, в душ так в душ, - произносит император и потягивается, закинув руки за голову.
Не хочется вставать, а надо, тело утомлено, будто он и вправду долго плавал. Наверно, это с непривычки. А брачная ночь оттого и ночь, что потом можно будет отвернуться и уснуть. И почему-то романтичный император, непременно желающий жениться по любви, вовсе не представляет в своих мечтах, как уснет, обнимая жену. Он слишком привык спать в одиночестве, он ни в кого не влюблен, и уже не очень-то верит, что влюбится.
- Ваше величество, восемь минут.
- Да, я слышу. Я сейчас встану.
Он лжет, как ребенок, ластясь к подушке, и чем дольше лежит, тем сильнее охватывает его сонная свинцовая истома. Пусть Оберштайн идет, куда угодно, пусть доделывает свои незаконченные дела, а император пригрелся и устал. Пять-шесть часов сна в сутки - слишком мало для него, утомление растет незаметно, и однажды наступит день, когда император просто не сможет подняться с постели.
- Шесть минут, ваше величество, - неумолимо напоминает Оберштайн - его не разжалобить. - Позвольте, я помогу вам встать.
- Отчего вы думаете, будто я послушаюсь вас? Довольно, оставьте меня.
- Вы дали мне один час, и он еще не истек. Очень жаль, но я ничего не могу поделать. Вам надо вымыться, ваше величество, от вас пахнет сексом, а это недопустимо.
- От вас пахнет точно так же, - вяло отвечает император.
Осталось еще пять минут, предсвадебная репетиция подходит к концу. Как знать, пригодятся ли ему в будущем эти умения, как знать, не возненавидит ли он Оберштайна за непрошеную помощь, за частные уроки любви? Но может быть, все забудется уже на следующий день, в прошлое отойдет и обессмыслится. Секунды падают, как песчинки, и долгий час так мал, так мимолетен. Надо идти. Оберштайн подает руку, и император встает с кровати, чувствуя, что пролежал в своей матрацной могиле несколько сотен лет.

@темы: слэш, фанфики, Legend of the Galactic Heroes

---

Весна. AU. "Любимый герой жив!"

[Миры Танаки]

На сообществе предлагается тема весенней акции: фестиваль фанфиков и фанарта "Любимый герой жив!"

Идея: написать фанфики или нарисовать арт, отвечающие условию: AU, где кто-то из погибших в каноне персонажей - жив. Можно с обоснуем, как и почему герой выжил, можно - без обоснуя, просто историю из жизни персонажа в постканоне.
Например: фанфик про то, как Шенкопф нянчится с внучкой, или фанарт про Ройенталя с сыном на верховой прогулке, или... наверняка, у многих найдутся собственные идеи, сюжеты и задумки на эту тему.

Если по результатем голосования наберется достаточное количество желающих участвовать, тогда сроки и правила акции будут уточнены.
Голосование - многовариантное.

запись создана: 14.03.2011 в 22:47

Вопрос: В весеннем AU-фестивале...

1. буду участвовать, с фанфиками		6	(11.32%)
2. буду участвовать, с фанартом		4	(7.55%)
3. буду комментировать		12	(22.64%)
4. посмотрю и почитаю		31	(58.49%)
Всего:		53 Всего проголосовало: 39

---

фанфик несу. Про Оберштайна.

[AnnetCat]

Предыстория к "Роману с Оберштайном"

Пауль, урод

много букв

-...Я больше не могу. Я не выношу его взгляда.
-Да какой же взгляд, фрау Хоберт, он же не видит.
-Я знаю, что он не видит, но он смотрит. Поворачивается на звук - и смотрит. Без выражения. Ужас. Нет, не могу, я боюсь его.
-Жаль, мальчик к вам привязался... но если дело обстоит так - конечно.
...Он спросил: а где Хоби? он называл ее Хоби. Уехала, - сказали ему. Куда уехала? - спросил он. Господин Эрхарт замялся, не зная, что ответить, и наконец сказал: далеко.
Он не стал выяснять, где это - «далеко».
...Потом была фрау Майер. У нее были теплые мягкие руки и теплый мягкий голос.
-Ты не уедешь? - спросил он с надеждой.
Она была честной женщиной. Она не сказала: «Конечно, нет».
-Пока останусь, - вот что она сказала.
...Конечно, она уехала. Она вышла замуж за солдата, и он увез ее куда-то «в гарнизон».
...У фрау Маршитц он уже ничего не спрашивал. И руки у нее были холодные.
И по голове она не гладила.
Он сперва попробовал к ней подольститься, но она его отстранила.
-Вы же мужчина, маленький господин. Что за телячьи нежности?
При фрау Маршитц он научился не плакать.
Иногда ему хотелось, чтобы она куда-нибудь уехала, но она все не уезжала и не уезжала. Она «хорошо о нем заботилась» и «всегда исполняла свой долг». Опекуны были довольны: он был всегда аккуратно одет и умел себя вести.
При фрау Маршитц его положили в больницу и сделали ему глаза. Вместо настоящих, но бесполезных - искусственные.
...Сначала было трудно ориентироваться в видимом мире, и чтобы пройти по комнате, он опускал веки. Когда фрау Маршитц замечала это, она предостерегающе произносила:
-Пауль!
И он открывал глаза.
Освоился быстро, хотя поначалу к вечеру начинала зверски болеть голова. Дождавшись, когда фрау Маршитц выключит лампу и выйдет из детской, он утыкался лицом в подушку и беззвучно всхлипывал. Потом перестал.
И вот интересно, что он заметил: как только он стал видеть, почему-то все окружающие решили, что он оглох. До того - всегда учитывали, что «у ребенка очень чуткий слух», и старались неприятное говорить потише. Он все равно слышал, конечно. Это потому, что они не знали - насколько хорошо он слышит на самом деле. Так что он давно был в курсе и насчет «урода», и насчет «зачем на такого деньги тратить», и насчет «лучше бы о здоровых позаботились». И про то, что он «смотрит», он знал - и пользовался иногда.
Теперь добавились «мертвые глаза». Он не знал, какие глаза у мертвых, и спросить было не у кого. Он давно понял, что некоторые вопросы лучше никогда не задавать.
Но какие бы они ни были, его глаза ему нравились. Он не сразу научился им доверять - да и понимать их. Сверял зрительные образы со звуковыми и обонятельными, удивлялся, что знакомый предмет или человек выглядит вот так. Понял наконец, что значит - синий, красный, черный... он знал, что небо синее, а облака белые, но только теперь понял, как это - на самом деле.
Еще непонятное было - «красивый». Оно не совпадало с «симметричный» и даже «соразмерный». Совершенно не поддавалось точному описанию. В конце концов он отчаялся понять и перестал спрашивать. Просто выучил: вот это - красиво, это - не очень, это - некрасиво, а это - фу, уродство какое-то, смотреть противно.
Почему противно?.. выходило: смотреть надо - чтобы понять.
Он никогда не забывал, что он тоже урод.
А еще глаза можно было вынуть и посмотреть на себя безглазого. Ну, одноглазого - надо же чем-то смотреть. Однажды фрау застала его перед зеркалом, он оттягивал веко и заглядывал в пустую правую глазницу.
Фрау позеленела и поджала губы.
-Никогда. Этого. Не делайте. Вы поняли?
Он понял. Он никогда больше не делал этого при ней.
...Наконец уехала и фрау Маршитц. Ее уволили, потому что он вырос. Теперь у него были учителя и Рабенард.
Раньше он мечтал о том дне, когда избавится от Маршитц, а оказалось - ему ее не хватает.

-...Ему была бы полезна школа. Не для науки - выучиться можно и дома. Для общения.
-И где вы найдете приличную школу, в которую его возьмут? Ни в гимназию Гальбрих, ни к Рихтману и близко не подпустят.
-А если муниципальная...
-Чтобы сын Герхарда фон Оберштайна учился в муниципальной школе?! забудьте, герр Кнеппер. Это не то общество.
-Сейчас по вашей милости у него нет никакого общества.
-Пусть больше внимания уделяет учебе и спорту. Все равно ничего больше мы с вами не можем для него сделать.
...Он слышал каждое слово, они громко говорили. Интересно, какая она - муниципальная школа? Он спросил у Рабенарда.
Снова убедился, как же ему повезло с Рабенардом. Это был единственный человек, которого можно было спросить о чем угодно. Иногда он не знал ответа, тогда так и говорил. Иногда отвечал. Но никогда не называл вопросы глупыми или, хуже того, неподобающими.
Однажды он набрался храбрости и спросил про глаза мертвых.
-Видел, - сказал Рабенард. - А те, кто так говорит о вас, никогда не видели. Поверьте мне. Объяснить не сумею... но ничего общего.
-Спасибо, - сказал Пауль.
Он действительно был благодарен.
И про школу Рабенард тоже ответил.

...Другие дети были непонятны. Они были где-то там. На улице. В школе. У себя дома. А поблизости их не водилось.
Он знал: приличные родители не захотят, чтобы их дети видели уродство. А дети неприличных родителей - неподходящая компания.
Еще он знал, что герр Кнеппер нарочно выводит его в места, где бывают другие дети. В музей искусств, например. Но он совсем не представлял, как с ними вести себя и как разговаривать, только косился в их сторону с любопытством.
Он знал, что его любопытство все время принимают за что-то другое. Один мальчик спросил как-то:
-Что уставился? - с угрозой в голосе.
-Я не уставился, - сказал Пауль. - Я смотрю.
-Дурак какой-то, - сказал мальчик и отошел.
-...Как он будет жить? - говорил герр Кнеппер, качая головой. - Этому не научишься из книг. И потом, это же уму непостижимо, сколько он всего читает - но он интересуется совсем не тем, чем следовало бы интересоваться ребенку его лет.
-Он не ребенок, - ответил Рабенард. - Он инопланетянин.
Пауль знал, что он инопланетянин, и привык к этому.
Кроме того, может, инопланетяне все такие... и среди них он - обыкновенный.
Иногда он мечтал о том, чтобы стать обыкновенным, но прекрасно отличал грезы от реальности. Мечты недостижимы, они только позволяют отвлечься. Ну и развлечься.
Однажды, гораздо позже, он узнал, что люди часто мечтают как раз о противоположном - быть не как все. Нельзя сказать, чтобы он удивился. Но и понял - как-то не очень.

...А библиотека в доме была старинная и богатая. Там можно было найти книги, которые не переиздавались по пятьсот лет. Сохранились с доимперской эпохи. Основатель рода был равнодушен к книгам, но сохранил библиотеку своего деда. Затем в последующих поколениях с регулярностью появлялись дети, воспитанные этой библиотекой. Они следили за старыми книгами, добавляли новые, присматривали за неблагонадежными - чтобы не попадались на глаза кому не след.
Интересно, думал Пауль, как бы они отнеслись к тому, что книгочей нынешнего поколения - слепой от рождения? С годами крепло подозрение: нормально бы отнеслись. Они сами были немножко инопланетяне, он просто - более ярко выраженный, так сказать.
Впрочем, нынешнему поколению не из чего было выбирать. Кроме Пауля, в нем все равно никого нет.
Когда-нибудь не станет и Пауля. Что будет с библиотекой? Нужно об этом подумать. Когда он будет старый и соберется помирать, он обязательно об этом подумает.

…Видел он теперь превосходно. И двигаться научился стремительно и точно. Опекуны поощряли занятия спортом, исключив, однако, из списка те виды, где потенциально возможны были удары по голове. Он подозревал, что их коробило при одной мысли о глазе, вылетающем из глазницы при сильном толчке. Сам-то он этого как раз не боялся. Это же не живой глаз. Ну вылетит. Подобрать, отряхнуть… прополоскать под краном, на худой конец, - и вставить на место.
Хотя, вообще-то, полоскание под краном им не полезно. Как всякая электроника, они не любят излишней сырости. Несмотря на защитную оболочку, несмотря на неизбежную влажную среду – слезные каналы учитывались, разумеется, - и все же. И холода не любят. И пыли, конечно.
Рано или поздно очередной протез начинал сбоить. Картинка рассыпалась на пиксели при повороте головы, собиралась в осмысленный кадр с запаздыванием, барахлила цветопередача, нарушалась резкость. Хуже всего было, когда глаз искрил. От прочих неполадок просто начинала болеть голова. От искры - будто раскаленными гвоздями в мозг. Когда это случилось впервые, он побледнел и сполз по стенке. Хорошо, Рабенард был рядом и быстро сообразил, что произошло. Пауль был не в состоянии объяснять – от звуков собственного голоса в голове взрывались петарды. Или что похуже. Но слово «глаза» он все же выговорил. Рабенард догадался почти сразу. Запасные протезы лежали в шкатулке в ящике письменного стола, и слуга просто сунул шкатулку Паулю в руки – дальше он справился сам.
Это было очень важно – справиться самому… всегда справляться самому.
Не то чтобы Пауль уже тогда строил планы – просто он согласен был быть инопланетянином и уродом, но не инвалидом. Нет уж. Он сможет все, что сможет, и не как все, а лучше.
Пока что это было, наверное, просто честолюбие. Ну и гордость, а как же.
Наследственный гонор.

…Потом он узнал, что в его случае «инопланетянин» в переводе на официальный язык Империи означает – «генетически ущербный». А в переводе на чуть менее официальный, зато общеупотербительный – «недочеловек». Иногда еще говорили «мутант», когда хотели, чтобы звучало пострашнее.
Среди книг в библиотеке обнаружилась брошюра «Имеют ли мутанты право на существование». Выглядела она очень скучно, серая, на ломкой от старости дешевой бумаге, с расплывшимся бледным шрифом – о таком говорят: «слепой». Когда Пауль впервые услышал это выражение, он подумал было – что слепой шрифт предназначен специально для слепого читателя. Глупая идея, конечно. Такие шрифты, по-видимому, когда-то существовали, но вышли из употребления за ненадобностью. А этот текст ему с его глазами разбирать проще, чем любому нормально зрячему.
Словом, книжица была невзрачная и вызывала зевоту одним своим видом. Ему никогда не пришло бы в голову это читать, если бы он не понял внезапно, что содержание брошюры может касаться его непосредственно. Как мутанта и недочеловека.
Автор был гуманистом. Он доходчиво, популярно, с примерами и аналогиями объяснял своим читателям, что не всякого мутанта нужно уничтожать, некоторых можно оставить в живых. От них может быть даже польза. Некоторые из них разумны, как настоящие люди, не следует разбрасываться такими ресурсами. Разумеется, нельзя позволять им размножаться, чтобы не наносить удар по генофонду. Идеальный выход, - утверждал автор, - не избавляться от всех мутантов в младенчестве, а подращивать наиболее перспективных из них и производить повторный отбор после прохождения тестов на разумность. По итогам тестов неудачных ликвидировать, а пригодных к дальнейшему использованию – кастрировать и оставлять в живых.
Пауль поймал себя на том, что, убаюканный благожелательным интеллигентным тоном автора, готов согласиться с некоторыми его соображениями. Чисто теоретически. Забыв на мгновение, что это все – о нем самом.
Ощущение было – будто вляпался в тухлятину. Оттолкнул брошюрку. Страницы перелистнулись обратно. Открылся титульный лист, такой же серый и невзрачный, как и все остальные. У нижнего края проставлена дата.
Встал, подошел к полке с томами энциклопедии, проверил датировки.
Автор действительно был гуманистом, потому что писал во времена бурного исполнения генетического кодекса Рудольфа I. В годы, когда уничтожать неполноценных было повсеместным правилом, призыв к сохранению хотя бы некоторых выглядел головокружительно прогрессивным.
Этот человек пекся о тебе лично, Пауль фон Оберштайн. Что тебе больше нравится – не быть вовсе или жить полезным членом общества, признанным разумным, но непригодным к размножению? Вопросы размножения как таковые пока его не интересовали, но все-таки он заглянул в другой том энциклопедии и бегло изучил кратенькую статью о кастрации.
Это тоже было познавательное чтение.

...Некоторое время он размышлял о праве на существование. Наконец решил задать уточняющий вопрос.
-Герр Кнеппер, что значит – «разумный»?
-Хороший вопрос, - ответил герр Кнеппер, соображая на ходу, с чего бы вдруг. – Давайте пройдемся по саду и подумаем над ним вместе.
После получасовой беседы Пауль резюмировал:
-Похоже, я разумный.
-Само собой, - удивился герр Кнеппер. – А вы сомневались?
-Конечно, - сказал Пауль. – Я же недочеловек.
-Великий Один, с чего вы взяли... – начал было герр Кнеппер и замолчал.
-Ну да, - сказал Пауль.
-Этот закон отменен, - осторожно заметил герр Кнеппер. – В наиболее неприятной части.
-То, что от него осталось, мне тоже кажется довольно неприятным, - произнес мальчик невыразительным голосом.
Учитель не сразу нашелся с ответом.

...Мечтам он никогда не верил. Он верил только составленным планам.
А то, что поддается планированию, стоит любых усилий и временных затрат.
Начав с мысли об отмене кое-каких законов, он незаметно для самого себя перешел к конкретному практическому вопросу: как этого можно добиться. Пока получалось, вроде бы, что решение можно найти.
Но только не с этого места. Не из библиотеки и даже не из особняка.
Здесь голос глохнет, поглощенный бесконечными книжными корешками, портьерами, мягкими спинками и сиденьями старинной мебели – и жалкий отзвук, вылетев в сад, повисает на ветвях. Хоть кричи – никто не услышит.
Надо стать тем, кого слышат.
Вовсе не обязательно, чтобы слышали все – или даже просто много народу. Достаточно, если услышит один-два человека. Но это должны быть правильные люди.
Правильные люди находятся при дворе. Или хотя бы вхожи туда.
Добраться до их ушей... учитывая не просто отсутствие статуса – невозможность приобретения статуса...
А собственно, так ли это?
Действительно ли подходящий статус недостижим?
В любом случае, остаться здесь – значит дать планам иссохнуть, выцвести, осыпаться трухой. И вместо живого и осязаемого плана лелеять в кулаке хрупкие косточки жалкого скелетика – типичной мечты.
Ни за что.
Наружу. Где-то там есть лестница, ведущая наверх.

…Университет имени Отто Вильгельма на Лимарге, система Хеймдалль, ответил согласием.
Никому в голову не пришло спрашивать у абитуриента, есть ли у него глаза, и если есть – то какие. Была представлена блестящая вступительная работа, были получены заверения – с печатями и подписями – о платежеспособности будущего студента. Стипендия ему не требовалась, он был достаточно обеспечен, чтобы учиться за свой счет. Провинциальный университет не мог позволить себе упустить студента с деньгами.
Когда же студент прибыл и физическая его ущербность стала очевидна, в кулуарах за закрытыми дверьми прошелестела маленькая буря. Отослать обратно? До слез жаль утраченной прибыли. На какой факультет?.. математический? Господа, если бы он лишился зрения в результате несчастного случая, никого бы не волновали его протезы. Есть предложение: сделать вид, что мы не поняли и не осознали. Если нагрянет проверка, притворимся идиотами.
За все пять лет она так и не нагрянула.
Рабенард вылетел на Лимаргу вместе с молодым хозяином и взял на себя обустройство быта. Хозяин же погрузился в учебу с головой.
Математический факультет – полезно и интересно, но недостаточно. Лекции на философском. Два семинара по теории государства и права на юридическом. Спецкурс по истории цивилизации на историческом.
Как правильно он поступил, улетев с Одина в эту глушь. Здесь, вдали от центра мира, встречались вольнодумцы. Несколько таких преподавали в университете. Двое или трое были настолько безумны, что осмеливались высказываться на занятиях. Один из этих безумцев частным образом собирал заинтересованных у себя дома – это был невиданный в метрополии вид досуга: дискуссионный клуб вокруг чайного стола.
Пауль был тихим студентом, зацикленным на домашних заданиях, докладах и рефератах. Говорил только когда спрашивали – и только о том, о чем спрашивали. Однокашники быстро прекратили попытки установить близкий контакт – он просто не понимал, чего от него хотят, и времени было жаль. Его можно было с пользой потратить на что-нибудь более осмысленное, чем пирушки, вылазки в город к женщинам, хулиганские выходки и драки. Впрочем, драться пришлось. Раза два.
Наверное, если бы он учился когда-либо в школе, и драки бы не понадобились. Но у него не было практических навыков общения со сверстниками, и кое-что пришлось наверстывать… ну что же. Он справился.
Перестали приставать, но и звать в компанию перестали тоже. Он вздохнул с облегчением.
Оказалось, правда, что инопланетянам не доверяют – само по себе это было бы совершенно несущественно, но мешало проникновению в узкий круг допущенных к неким чаепитиям. Других приводили друзья, говорили хозяину: можно, мой приятель тоже поприсутствует, я за него ручаюсь? За Пауля ручаться было некому.
Но на третьем курсе герр Штальберг пригласил его сам.
-Вам будет интересно, - вот что он сказал.
И был прав.

…Когда Пауль был уже на пятом курсе, кружок пришлось прикрыть. До университетского начальства дошли слухи – слишком явные, чтобы оно могло по своему обыкновению заткнуть уши и зажмуриться. Герра Штальберга вызвали на ковер, пригрозили увольнением и сигналом в инстанции. Выбора у него не было – и, выйдя от декана, он разослал участникам дискуссионного клуба короткие сообщения на коммы: «В ближайшее время чаепитий не будет. Чайник сгорел».
Наиболее горячие головы собрались в общежитии, затворили дверь поплотнее, подперли ее для верности стулом и принялись сверять впечатления: откуда произошла утечка. Взвешивали каждую кандидатуру. Обсуждали возможности и мотивы. Наконец один из присутствующих произнес: «Пауль фон Оберштайн».
Он так подходил на предложенную роль, что сомнений почти и не возникло.
«Бойкот», - сказал Зоннербаум.
Трудно было придумать более бестолковую меру. Впоследствии, когда выяснилось, что Пауль фон Оберштайн был ни при чем, а проболтался в неподходящем месте и в неподходящее время совсем другой человек, Зоннербаум пришел к Паулю с извинениями. Он терпеть не мог Оберштайна, потому что никогда не мог его понять, но, будучи человеком справедливым, счел необходимым объясниться.
Как оказалось, совершенно зря.
Выяснилось, что Пауль фон Оберштайн бойкота попросту не заметил. Ему было совершенно не до того: решался чрезвычайно важный вопрос о дальнейшей карьере. В университет пришло несколько запросов на выпускников, и среди них был один, занимавший все мысли студента Оберштайна. Штаб военного округа Хеймдалль искал толкового человека с хорошей математической подготовкой для разработки программного обеспечения и эксплуатации новой вычислительной техники. Лучшие выпускники военной академии старались устроиться ближе к столице, не лучшие не были достаточно подготовлены. С горя можно было попробовать привести к присяге университетского шпака, разумеется, как следует поднатаскав его по военным дисциплинам. Дело осложнялось тем, что университетские шпаки не проявляли энтузиазма. Единственным, кто подал заявление в ответ на запрос, был студент Оберштайн.
Теперь штаб грыз ногти, изучая его личное дело и взвешивая, стоит ли замечать вопиющую строку на странице с отметками о физическом состоянии – или пролить на нее чернила и сказать, что так и было? Пауль ногти не грыз, но совсем перестал спать от нетерпения. Сразу появилось свободное время, и он немедленно нашел, чем его занять. Военные дисциплины маячили впереди плотным туманным облаком, можно было понемногу начать в него погружаться – с краешку, по общедоступной литературе. В крайнем случае, не возьмут – так хоть новое узнаю.
Не догоню, так хоть согреюсь.
Наконец глава аналитического отдела сказал: «Под мою ответственность».
Государственные экзамены, защита диплома по математической статистике, вручение красной корочки, пахнущей столярным клеем и типографской краской, прошли нечувствительно, а выпускной вечер – и вовсе проигнорирован.
Рабенард улетел на Один присматривать за особняком, а Пауль фон Оберштайн надел военную форму.

…Он был крайне раздосадован, когда адмирал фон Вигерт потащил его на светскую вечеринку к баронессе фон Вестфален. Работы было вполне достаточно, чтобы с пользой провести вечер за письменным столом. Пауля только что перевели в штаб к Вигерту, и он предпочел бы осваивать, так сказать, новое хозяйство, пока что хотя бы по документам. Так нет же… «Едем, по дороге я изложу вам, обер-лейтенант, мои соображения по организации взаимодействия подразделений в боевой обстановке». Ладно, добрались до особняка баронессы – но адмирал еще не закончил свои пространные и довольно запутанные распоряжения. Патологическое неумение ставить задачу. Командовать в бою он, вероятно, вполне способен, но с видением дальше своего носа, похоже, беда. Великий Один, пошли мне толкового командира, который знает, чего хочет, и умеет формулировать кратко и точно. «Зайдем и выпьем, обер-лейтенант, а беседу окончим по пути обратно».
Пропал вечер. Часа четыре времени – псу под хвост.
-Господин адмирал, может быть, завтра…
-Нет-нет, обер-лейтенант, завтра я буду занят весь день. У меня несколько важных встреч и аудиенция у господина госсекретаря.
Музыка, невнятный гул голосов, звон бокалов, смех. Чуткое ухо выхватывает обрывки разговоров. Слева дамы щебечут о рюшечках и вытачках. Справа несколько военных самозабвенно сплетничают о фаворитке его величества. Впереди кокетничают, строят глазки; на два часа – сосредоточенно накачиваются спиртным; а на одиннадцать часов стоят в кружок расфуфыренные дамочки и пахнут такой дикой парфюмерной смесью, что ноют виски. Только за спиной тихо, потому что там стена.
Он перевел взгляд с духовитой клумбы на сосредоточенно пьющих. Картинка закачалась, выцвела по краю, восстановилась. Так дело не в запахах и звуках. Снова правый глаз. Еще с утра были подозрения на его счет, но думал - до вечера дотяну… Осторожно качнул головой. Вот пожалуйста. И «снег» в кадре.
Протянул руку, поймал бокал с проплывающего мимо подноса. От резкого движения посыпались пиксели. Хель. Как невовремя.
Шампанское.
Лучше бы простой армейский шнапс, помогает снять головную боль, пока она не разыгралась во всю мощь. Ну будем пить что нашлось, а потом попробуем поискать что-нибудь подейственнее.
Мимо проплыл еще один поднос. Сменить бокалы.
В левом глазу качнулось тоже. Хель, Хель.
-Господин обер-лейтенант, что же вы прячетесь в этом углу? Разрешите представить вам…
Поклониться, выпрямиться, дождаться восстановления картинки.
Надо улучить момент, выбраться отсюда и сменить протезы. Запасная пара в кармане.
-Господин обер-лейтенант, позвольте представить вам…
Поклониться, выпрямиться.
-Рад знакомству, господин капитан.
И не отходит. Жаждет поговорить о положении на фронтах.
Пока он разливается соловьем, поймать пробегающего официанта, спросить насчет чего-нибудь покрепче. Официант кивнул и исчез, капитан оживился. Ну вот, теперь он не уйдет, пока не принесут мое «покрепче». И его тоже шампанское не берет?
Коньяк – это не армейский шнапс, конечно, но все равно хорошая штука. Нет, полный, пожалуйста. На лице официанта написано высокомерное «эти военные… никакой утонченности!». Какая там утонченность, когда голова раскалывается, в правом глазу мельтешение помех, а в левом поехала цветопередача?
Слава Одину, господин капитан цапнул свой бокал - тоже полный - и устремился к пахучему цветнику.
Допить – медленно, маленькими глотками, чтобы сильнее шибануло, и все-таки улизнуть…
-Господин обер-лейтенант, позвольте представить вам…
Поклониться, выпрямиться.
Женщины только ему и не хватало. Приседает, склонив голову. Прическа какая-то сложная, узлы и зацепления… так, это уже совсем никуда не годится. Мысли путаются.
Если она сейчас защебечет, я даже не смогу внятно ответить.
И – видно, чтобы мало не показалось – знакомый огненный гвоздь сквозь правое полушарие. Искра.
Если она заметила, может быть, испугается и уйдет, и тогда, наконец…
Она вынимает бокал у него из руки, ставит на очередной мимоплывущий поднос и произносит:
-Господин обер-лейтенант, прошу вас… не могли бы вы проводить меня на балкон?
Неужели Один услышал мои заветные чаяния? Выйти отсюда хоть куда-нибудь. Конечно, лучше бы одному, но – хотя бы так.
-Разумеется, фройляйн… - как ее зовут, он не запомнил. Вопиющая утрата ориентации.
-Фрау, - отвечает она, кладет пальцы ему на рукав и ловко направляет его в сторону балконных дверей.
На балконе холодно. Резкий ветер.
-Что с вами? – спрашивает она.
-Ничего, - отвечает он.
-Вы не умеете лгать, - говорит она. – Хотите, я уйду?
И, не дожидаясь ответа, исчезает там – где свет, шум и запахи.
Заменить протезы – дело одной минуты. Никогда не делай этого при мне, Пауль. Я больше не буду, фрау Маршитц.
Ну вот, теперь никаких радужных контуров, никаких осыпающихся пикселей и никаких искр. Постоять еще немного, остудить голову – и можно вернуться в облюбованный угол. Добавить коньяку – и все будет в порядке. В виске все еще стучит и ноет – но это уже ерунда, привычный фон. Пройдет.
Тихий скрип двери за спиной. Шелест подола. Стук каблуков.
-Господин обер-лейтенант.
Обернуться. Теперь это совсем просто.
Она протягивает бокал. Полный. Коньяк.
-Благодарю вас, фрау...
-Фон Бюлов. Фрау фон Бюлов.
У нее серые глаза и русые волосы. Он так и не научился понимать – красиво или некрасиво, и спросить не у кого. Молодая.
Она опускает ресницы, будто что-то обдумывает. Потом взглядывает снова:
-Господин обер-лейтенант, могу я просить вас проводить меня домой?
-Видите ли, фрау фон Бюлов, мой начальник, адмирал фон Вигерт…
Она улыбается.
-Господин адмирал только что отбыл.
Ну разумеется, и начисто забыл, что собирался разговаривать о делах.
-Тогда я охотно провожу вас, сударыня.
Женщина, способная уйти, когда она не нужна, принести бокал коньяка, когда он нужен, и придумать повод сбежать с постылого приема – пожалуй, она стоит получаса, оторванного от работы, даже если голова все еще трещит.

…В автомобиле она протянула руку и коснулась его виска.
-У вас болит голова.
-Вы ошибаетесь, фрау фон Бюлов.
-Вы не умеете лгать, я уже говорила вам. Повернитесь. Я попробую… иногда это помогает.
…Он повернулся, как было сказано, и закрыл глаза. Она положила ладонь ему на затылок, надавила мягко, но настойчиво.
-Не зажимайтесь так, наклонитесь ниже.
Откуда-то из самых глубин давно забытого детства – неизвестно чья ладонь гладит его по голове.
У нее были мягкие теплые руки.

…Вышли из машины. Он хотел повернуться и уйти.
-Останьтесь, - сказала она.
Он остался.

-Пауль.
Ее пальцы скользят, чуть касаясь, по влажной коже. Ее волосы щекочут подбородок. От ее дыхания шевелятся волоски на груди.
Бежать. Что он делает здесь…
-Пауль, - повторяет она и распластывает ладонь. В районе солнечного сплетения начинает жечь, мышцы непроизвольно подбираются.
Бежать сломя голову.
Что же он медлит?
-Я изменила мужу, - говорит она со странным смешком. – А вы, Пауль, никому не изменили. Вы же не женаты.
При чем тут – женат, не женат…
-Только не говорите мне, что вот это, - и ласкающее движение горячей ладошкой, по кругу, сперва выше, потом левее, потом ниже, - что вот это – измена родине.
Какая измена родине… родине он изменил давно и безнадежно – в помыслах. И при первой же возможности изменит и на деле – со всей эффективностью, какой сумеет достичь. А действовать эффективно – это его конек, его главное умение, будь он иным – он даже, возможно, счел бы это талантом. Конечно, ей незачем об этом знать. Соучастие в супружеской измене – на фоне планов свержения существующего строя вплоть до цареубийства, если понадобится, - такая малость, что и говорить не о чем. Не в этом дело.
Просто он обнаружил у себя слабость, за которую его при желании кто-нибудь – можно примерно предположить, кто, хотя конкретных имен и должностей он пока не знает наверняка, - так вот, этот кто-нибудь потянет… и вытянет турнепс за хвост. Оказывается, меня можно подловить вот на этом. На том, что было вчера.
Следует принять все меры, чтобы этого больше никогда не случилось снова.
А сейчас бежать и поздно, и бессмысленно, и даже опасно.
И не хочется.
Поэтому… будем продолжать.
Он поворачивается к ней, закрывает глаза и ощупью ищет ее губы.
Двадцать пять лет зрячий, он до сих пор острее ощущает – вслепую.

Он не спросил - зачем он ей нужен. Она сама сказала.
-Я на мгновение потеряла голову. Вдруг... и вы. И... и я не устояла.
Он не понял, но уточнять не хотелось.
Она не спросила, зачем ему нужна она. И хорошо. Он бы не ответил. Не говорить же - что он, оказывается, бессилен перед ласковой рукой на своей макушке? Теперь, когда он знает, он никому не позволит прикоснуться так, как позволил ей. А ей - ей теперь можно. Пока длится этот сон.
Он все равно не будет долгим.

...Как в воду глядел.
Через два месяца вернулся ее муж.
На носилках, слабый, отощавший до последнего. Тяжелейшая пневмония. Опасности для жизни уже нет, температура субфебрильная, но держится. Если бы это не была третья пневмония за зиму, он постарался бы остаться в строю, - сказала она. Но Вильгельма фон Бюлова списали подчистую. Капче-Ланка, - сказала она. Вечная зима. Бураны и мороз.
У него нет никого, кроме меня, сказала она. Простите, Пауль.
-Конечно, - сказал он. - Прощайте.

…Работы всегда хватало, и, занятый делом, он не вспоминал. Хуже было, когда выдавалась свободная минута – поэтому он постарался, чтобы свободных минут не возникало. А если хорошенько устать, и снов не снится. Потому что пару раз он все-таки просыпался оттого, что искал ее рядом с собой – а ее не было.
Потом стало легче – и тут она прислала сообщение. Зайдите ко мне в ближайшие день-два, пожалуйста. Ваша Эмилия.
От слова «ваша» застучало в висках. Неправда, и никогда не было правдой… было.
Отложил дела, вышел на вечернюю улицу. Ехать к ней от здания штаба ему бы и в голову не пришло. Прогулялся пару кварталов, поймал такси. Вышел из машины, не доезжая пары кварталов до места. На всякий случай. Ну и… настоятельно требовалось взять себя в руки. Никуда же не годится – так волноваться.
Зачем он ей нужен, когда уже – всё?
…Вильгельм в курсе, - сказала она. Так получилось. И… мы уезжаем, на его родную планету. Как только ему станет немного лучше – а он поправляется медленно, но неуклонно. Самое позднее – через месяц.
Но это только первая новость, - сказала она.
От второй новости у него потемнело в глазах. Натурально. Несмотря на то, что они не настоящие.
…Когда-то, подростком, он рассуждал о смысле понятия «разумный». Для него это включало, в том числе, просчитанные последствия поступков. Разумен тот, кто знает, к чему может привести… Слова фрау фон Бюлов ясно показали ему, что он все-таки неразумен.
О да, в насильственной стерилизации как мере против бесконтрольного размножения безусловно было рациональное зерно.
Удар по генофонду – как там… бледным расплывшимся шрифтом по серой ломкой бумаге.
Он уже открыл рот – но она подняла руку, тонкие теплые пальцы легли на губы и не дали сказать ни слова.
-Вильгельм в курсе, - повторила она. – И рад.
Он не понял, чему тут можно радоваться.
-У нас нет детей, - пояснила она. – Мы женаты шесть лет, и никак. А теперь, с его здоровьем, может быть, и вовсе… и тут это. Он обрадовался, Пауль. Я думала – он будет оскорблен, возмущен, разгневан… а он обрадовался. Простите меня. Я отнимаю этого ребенка у вас – для Вильгельма. Мне нет прощения, и все-таки я прошу вас…
Он осторожно отвел ее пальцы от губ.
-Что вы, - сказал он. Голос почему-то сел и осип. – Вы не понимаете. Наследственность. Он же…
-Может быть, - сказала она. – А может и не быть. Будем молить богов и надеяться на лучшее.
-Но…
-Никаких но, Пауль. Простите меня… я так виновата перед вами.
Он не считал, что она в чем-то виновата, но полагал, что она поступает неразумно. Посмотрел на нее – и ничего не сказал.
Поклонился и вышел.

…Рабенард знал его настолько хорошо, что заметил необычное.
-Случилось что-то, о чем мне следует знать? – спросил он осторожно.
-Нет, - ответил хозяин. – Вы свободны, я не буду ужинать.
…«Она вышла замуж за солдата и уехала в гарнизон»…

…Письмо пришло в середине февраля, но он был на маневрах и вернулся только в марте. На письменном столе в кабинете ждал конверт. Обыкновенный бумажный конверт, в каких до сих пор временами пересылают корреспонденцию, по старой традиции, несмотря на давно появившиеся более совершенные – и более быстрые – средства связи.
Сел. Несколько минут просто смотрел на обратный адрес.
В ушах противно звенело.
Взял узкий старинный ножик для бумаг, аккуратно взрезал конверт.

2 февраля 484
Обер-лейтенанту фон Оберштайну, Один, Вюрменштрассе, 10
Дорогой Пауль,
я медлила с этим письмом, пока не убедилась на все 100%. Теперь же, когда могу быть уверена, пишу.
Он родился 18 октября. Это мальчик, мы назвали его Петером. Мне хотелось – вашим именем, но здравый смысл возобладал. Так всем будет легче.
Его обследовали со всех сторон, насколько хватило фантазии здешним врачам и мне. Само собой, меня больше всего волновало зрение, вы понимаете.
Пауль, с ним все в порядке. Он превосходно видит. Не волнуйтесь.
Чудесный малыш, и, по-моему, похож на вас – но наверняка сказать трудно, посмотрим, каким он станет, когда немного подрастет.
Вот и все, что я хотела вам сообщить.
Желаю вам всего наилучшего – и была бы рада получить весточку от вас.
Эмилия
P.S. В конце года Вильгельм кашлял, но, слава Одину, обошлось без рецидива.

…Хорошо, что она не написала – «ваша».
Взглянул на пальцы – не дрожат. Показалось.
Странное чувство. Не понимаю. Наверное, это растерянность.
Сложил бумагу по сгибу, убрал в конверт. Подумал немного – и положил конверт во внутренний карман кителя. Оставить его на столе, или даже в столе, или даже в запертом ящике стола… Нет уж.
Работы – как всегда… но работать он не мог. Кажется, впервые в жизни.
Сидел за столом перед аккуратной стопкой бумаг, закрыв глаза и ничего не делая. Потом плечи его затряслись, а из горла вырвался странный и жутковатый звук.
Он не умел смеяться.

@темы: фанфики, Legend of the Galactic Heroes, персонажи

---

а он мне нравится

[AnnetCat]

О. И сюда, оказывается, еще не донесла.
Ну дык, пока 8-е марта еще не кончилось... хотя все это уже видели)))

Видеоряд - как всегда. Поет Анна Герман.
Четыре минуты полного свуна.

@темы: клипы, Legend of the Galactic Heroes, персонажи

---

Фанарт по LoGH

[Aquerlin]

И снова фанарт по ЛоГГу))

Кирхиайс

и еще раз Кирхиайс))

@темы: фанарт, Legend of the Galactic Heroes

---

Фигня и баловство

[AnnetCat]

Беспардонный стеб

Фигня и баловство
Поколение NEXT от Изерлонского кота

Большой кабинет с длинным овальным столом, подозрительно напоминающий тот, где заседал изерлонский командный состав.
Точно: вот и трехцветный флаг с приклеенной посередине пятиугольной фиговиной из желтого металла.
То кресло, где сиживал сперва флот-адмирал Ян Вэньли, а затем - младший лейтенант Юлиан Минц, пустует, но на столе перед ним стоит чашка, над чашкой поднимается пар. Рядом - бутылка эль-фасильского бренди.
Сперва помещение пусто, только, так сказать, декорации расставлены.
Затем раздается бравурная музыка, отдаленно смахивающая на гимн Альянса свободных планет, и на стол бесшумно вспрыгивает здоровенный кот сиамского окраса.
Оглядывает комнату, удовлетворенно кивает. Обеими лапами поднимает бутылку с бренди, наклоняет ее над чашкой. Вдыхает пар чая с бренди, чихает и трясет ушами.
Садится в позу манэки-нэко, подняв лапу, и провозглашает:
-Начали!
Голос немного срывается на мяв, ну что делать: все-таки он же кот.

Двери распахиваются, и входят люди. Кабинет постепенно заполняет разномастная толпа. Все они молоды, есть совсем подростки, кое-кто перевалил за двадцать, но в целом - юные, очень юные. И некоторые неуловимо смахивают на кого-то знакомого... а некоторые не смахивают, а откровенно похожи - как вариация похожа на тему.
Молодежь переминается с ноги на ногу, переглядывается, перешептывается.
-Рассаживайтесь, - командует кот. - Начнем наш вечер предварительных знакомств.
Красивый златокудрый юнец - лет восемнадцать, может, чуть больше, глазищи серые, ресницы длинные, лицо точеное... не напрягайте воображение, высуньтесь за рамку кадра. Видите вон того в белом с золотом? Так вот, вылитый... - привстает со своего места, явно намереваясь вмешаться.
-Немного терпения, господин фон Лоэнграмм, - говорит кот с меланхоличной наглостью. - Я еще не все сказал.
Юнец вспыхивает, но сидящий рядом темноволосый парнишка дергает его за рукав и что-то тихо произносит. Кстати, этого мальчика тоже можно себе не воображать. В соседнем кадре есть портрет темы и от этой вариации. Только у того глаза разные, один синий, другой карий. У вариации - оба синие.
-Итак, господа, как ваш автор, я намереваюсь составить из вас некоторый... эммм... пасьянс. Но еще не принял окончательного решения. Посему решил поразмыслить, глядя на вас. Затем и собрал здесь вас всех.
Коротко стриженная блондинка - эта из самых старших - встает, смотрит на кота с презрением, чеканит:
-Ты мне не автор. У меня есть настоящий.
Кот жмурится.
-Разумеется, Шарлотта Филлис. У большинства присутствующих есть и другой автор. Гораздо крупнее меня. Если хотите, можете покинуть собрание. Привет супругу. Насчет ваших детей я решу в рабочем порядке.
Блондинка произносит нечто - кот предпочитает не вслушиваться - и выходит вон, хлопнув дверью.
-Ну да, - говорит кот, - некоторым из вас я не родной. Родной автор вас придумал и бросил. Не обещаю, что воспитаю вас всех, но, возможно, некоторых... Вот вы, господин фон Лоэнграмм. Вы уже большой мальчик, надо подумать насчет вашей коронации. Папа ваш ведь оставил распоряжения, но не успел проследить, какой был принят по этому поводу закон. Честно говоря, мало что понимаю в коронациях и в законах, так что это мы описывать не будем... а познакомить вас с одной милой барышней очень хотелось бы. Мисс Аттенборо, вот вы! нет, не вы и не вы, а вы, Меган. Как вам идея? в перспективе - трон Новой галактической империи... а?
Меган Аттенборо - пятнадцать лет, пушистые русые волосы заплетены в две косы, на носу веснушки, глаза светлые, а ресницы темные.
-Ну нет, - говорит она, косясь на красавца Лоэнграмма. - Не хочу трон. Хочу как мама, чинить моторы и летать в космос. И еще хочу веснушки вывести. Автор, давай начнем с веснушек, а дальше видно будет...
-Увы, - отвечает кот, - я не знаю, как выводить веснушки. А вам зачем? они вам идут.
-И ничего не идут, - ворчит Меган. - А можно я с другим молодым человеком лучше познакомлюсь?
-С кем? - оживляется кот.
Меган очаровательно краснеет и опускает ресницы. Ух, хороша.
-Я потом скажу... - почти шепотом.
Кот заинтригован.
-Мда, господин Лоэнграмм, я не ожидал, что с этим будут проблемы. Кого же вам предложить...
-Автор, отстань ты от моей личной жизни, - сердито говорит Алек фон Лоэнграмм. - Сам как-нибудь разберусь. Правда, Феликс?
-Эй, - поднимает лапу кот, - вы понимаете, юноша, как вам повезло, что я не слэшер? Другой бы на моем месте за эту вашу фразу...
Лоэнграмм вскакивает, глаза мечут молнии. Феликс нагибается и извлекает откуда-то из-под стола тапок 46-го размера.
Бросок. Кот подпрыгивает, уворачиваясь от тапка. Звон битой посуды: тапок сшиб со стола чашку с чаем.
-Феликс Миттельмайер! - в вопле явственно слышен кошачий акцент.
-Сейчас во мне взыграл Ройенталь, - кровожадно сообщает Феликс. И извлекает еще один тапок. О боже, кажется, он еще больше предыдущего. Кот немузыкально орет и лезет вверх по трехцветному флагу, цепляясь когтями.
-Оставь в покое животное, - вмешивается молодой человек в форме полувоенного образца. За его внешностью тоже можно обратиться к соседнему кадру, ну вы поняли.
-Я знал, - с облегчением вздыхает кот, - я не зря так привязан к вам, Петер. Любовь к животным у вас наследственная.
-Немного странно сознавать, что меня породил кот, - кривовато усмехается молодой человек. - Но другого автора у меня нет. Так что расстреливать вас тапками я не дам.
-Вас зовут Петер? - спрашивает Меган Аттенборо, теребя косу. - А что это за мундир?
-Я служу во флоте, фройляйн, - ах, как он произносит это "фройляйн"! кот подозревает, что не устояла бы даже кайзерин. - Помощник капитана на небольшом торговом судне.
-Во флоте? - голосок Меган дрожит и замирает.
-Ну да, - отвечает Петер. - Подозреваю, что автор хотел бы засунуть меня по уши в политику, но пока он этого не сделал, я просто летаю туда-сюда. Хотите, я покажу вам мою "Шуструю"?
-Очень! - поспешно говорит Меган Аттенборо. И в сторону кота: - Быстро думай насчет веснушек, вопрос жизни и смерти!
-Фройляйн, - галантно произносит Петер, - вы очаровательны, а ваши веснушки напоминают мне россыпь маленьких звезд. Прошу вас, оставьте их. Я буду любоваться.
-Ну ты загнул, - говорит кот с оттенком восхищения. - Где слов таких набрался...
-Сам меня написал и сам спрашивает, - хмыкает Петер. - Любовных романов меньше надо было читать, автор. Я еще и не так могу, только будет уже перебор. - И, обращаясь к Меган: - А еще у нас в кают-компании есть трехмерные шахматы, стратегический симулятор и музыкальный автомат.
Глаза Меган сияют.
-Стратегический симулятор? ой, вы же со мной сразитесь, правда-правда?
Упс, уже выбралась из-за стола, и уже тянет Петера за рукав.
-Эй, Мег, - окликает юноша примерно возраста Лоэнграмма и Миттельмайера. - Ты далеко собралась? что я маме скажу?
Меган оборачивается от дверей. Ну и дела, они с Петером уже и за руки взялись.
-Передай ей, братик, что у меня наметился волшебный фанфик, с космосом, стратегией, романтикой...
-...и почти с Оберштайном, - вворачивает кот.
-Никак не могу упустить, Райнер! мама поймет, она сама такая.
-Черт, - Райнер устремляется за сестрой, - да погоди же ты! с нашим автором оглянуться не успеешь - родишь! может, не надо?
Тут краснеет уже Петер фон Бюлов.
-Господин Блюмхарт, вы соображаете, что говорите?
-Господин фон Бюлов, вы понимаете, что если автора торкнет...
-А его торкнет, он же латентный порнограф, - ябедничает мисс Аттенборо-вторая. Та, которая Морин.
-Ты-то откуда знаешь, малявка? - фыркает Мег.
-Ушки на макушке потому что, - отвечает Морин. - Знаешь, что это животное ляпнуло про адмирала Яна? хорошо еще - не письменно!
-Ну-ка, ну-ка, - оживляется Алек фон Лоэнграмм. - Девочка, не тяни, рассказывай!
Морин косится на кота.
-Не надо, - слабо мяукает кот.
-Надо, - зловеще произносит Феликс Миттельмайер, поднимая тапок.
Морин хихикает.
-А интересно, сказал кот, адмирал Ян в первую брачную ночь тоже говорил "спасибо" и "извините"?
-Вот теперь и письменно, - печально констатирует кот. - Морин, я тебя породил, я тебя и...
Тапок смачно врезается ему в бок.
-Только попробуй, - говорит Феликс Миттельмайер. - Морин, подрастай скорее, я буду ждать.
Морин строит глазки.
-Наплодил на свою голову этих Аттенборо, - бормочет кот себе под нос. - Одной бы хватило за глаза...
-А поздно, - говорит мисс Аттенборо-третья, та, которая Мелли, и показывает язык.
-Хм, - вдруг задумчиво изрекает Алек фон Лоэнграмм, - а у этой нет веснушек. Как твое имя, прелестное дитя?
-Мелани, - отвечает мисс Аттенборо-третья и хихикает.
-О боже, - говорит кот. - Всех моих красавцев заклинило на девицах Аттенборо. Парни, вы хоть вокруг поглядите! вон та, рыженькая мисс Минц! а? или давайте я вам быстро сочиню девочек Вален? фон Штрайт? Кесслер? или - хотите погорячее? барышни Биттенфельд, например?
-Упаси боже, - вздрагивает Лоэнграмм. - Только барышень Биттенфельд нам и не хватало для полного счастья.
-У меня идея, - говорит Феликс Миттельмайер, взвешивая в руке третий по счету тапок. - Пойдем отсюда, пока он еще что-нибудь не насочинял. Здоровее будем.

На столе под трехцветным флагом сидит кот и мрачно хлещет бренди из горла. Посреди стола валяется тапок.
В зале совещаний пусто. Персонажи разбежались.
Нельзя сказать, что встреча прошла вовсе впустую - Блюмхарт, например, ушел вместе с Лоэнграммом и Миттельмайером, и две его младших сестренки, подпрыгивая и щебеча, утянулись за ними. Сын адмирала Валена удалился с рыженькой мисс Минц так быстро, что кот снова не успел придумать ему имя.
-Бардак, неписец и никакого конструктива, - говорит кот заплетающимся языком. - Мяу.
Обводит взглядом зал. Оказывается, разбежались не все. Один остался.
У противоположного от кота конца стола сидит худощавый молодой мужчина из категории "смутно напоминающих".
-И ты опять забыл про меня, - говорит он.
-А ты кто такой? - спрашивает кот. - Я совершенно тебя не помню.
-Меня никто не помнит, - грустно отвечает мужчина. - Даже Танака. То ли я помер, то ли не помер... Я Эрвин Йозеф.
-Упс, - говорит кот. - Ик... звини. Бренди хочешь?
-А давай, - кивает Эрвин Йозеф. - Если я могу напиться, значит, вроде как живой, правда же?

Камера отъезжает. Под трехцветным флагом прямо на столе сидят и передают из лап в руки бутылку Эрвин Йозеф Гольденбаум и Изерлонский кот.
Затемнение.
Заключительный титр: "Легенда закончилась, и начался фанфикшен".

@темы: фанфики, Legend of the Galactic Heroes

---

"Сон"

[Миры Танаки]

Название: "Сон"
Автор: Llinn
Фэндом: Legend of the Galactic Heroes
Главный герой: Райнхард фон Лоэнграмм
Рейтинг: G
Предупреждение: ангст
Саммари: про Хелль и Рагнарек

Сон

А он успел забыть, какое высокое и чистое небо бывает в столице, на Одине, в конце весны. Ближе к полудню в черной форме становится даже жарко, несмотря на зябкий ветерок.
Мир был свежим, чистым, ясным - как в детстве. И все было так, как должно быть, потому что по парадной лестнице ко входу в магистрат шла стройная женщина в белом свадебном платье, лица которой не было видно из-под вуали, и высокий рыжий юноша в адмиральском мундире. Райнхард ждал их у самых дверей.
Да, так и должно быть - радость и горечь, потому что это двое больше не будут принадлежать ему. Но это и есть свобода - напомнил себе Райнхард. Все было для того, чтобы Аннерозе могла жить так, как хочет. И с кем хочет. И то, что она выбрала Кирхайса - правильно. Разве найдется кто-то лучше него?
Они поднялись на верхнюю ступеньку, Райнхард шагнул к ним, улыбаясь - и замер на полушаге. Кирхайс смотрел на него чуть сверху, печально и строго, а на груди слева серебряное шитье вокруг маленького черного отверстия запеклось кровью. Райнхард хотел сказать - и не мог произнести ни звука, заступить дорогу - но не мог сделать и шага.
Медленно раскрылись тяжелые двери. За ними была тьма, полная синих неверных огней. Неужели никто не видит? Почему все стоят? Райнхард оглянулся на адмиралов, что стояли справа и слева от страшных дверей.
Кемпф в окровавленном мундире. Ренненкампф с застывшим лицом. Бледный, как смерть, Фаренхайт. Штайнметц. Лютц - такой же спокойный, как всегда, только по виску ползет кровь. И... и Ройэнталь. Райнхард едва заставил себя посмотреть ему в лицо.
Когда медь и трубы торжественного марша сменили скрипки и альты? Он не помнил. Жених и невеста прошли мимо него, и Райнхард потянулся им вслед - остановить, не пускать в страшный черный провал. Кирхайс обернулся. Синие глаза смотрели спокойно и прямо. В руках невесты были не орхидеи, а лилии, Райнхард мучительно пытался вспомнить, как они называются.
- Асфодели, - сказала за его спиной Аннерозе.
Райнхард резко обернулся. Сестра стояла рядом, на ней было простое серое платье, волосы уложены короной. Она здесь, но кто же тогда там, с лилиями?
Женщина рядом с Кирхайсом откинула с лица фату. У нее было нечеловеческое бледное лицо, в провалах глазниц стояла тьма.
- Ты отдал их мне, - прозвенел металлом ее голос. - Они мои.
Порыв ветра сорвал венчик с вуалью с ее головы, и разметал длинные черные пряди, текущие дымом. Стало темно. Откуда-то потянуло гарью, едва видное сквозь тучи солнце сделалось красным, как кровь. Ударил колокол, и площадь содрогнулась от мерного шага.
Они шли, как на параде, по-уставному поворачивая головы к Райнхарду и тем, кто стоял рядом с ним на ступенях. Пехотинцы и десантники, панциргренадиры и пилоты, техники и стрелки, офицеры и солдаты, навигаторы и капитаны. Тысячи, сотни тысяч бледных лиц, окровавленных кителей, разорванных черно-зеленых курток, пробитых скафандров... Колонна за колонной они уходили туда, где тьма и синие огни, и вот уже шевельнулись створки гигантских ворот.
- Нет, - сказал Райнхард.
Ройэнталь печально улыбнулся и отдал ему честь. Потом четко развернулся и шагнул в проем. Остальные шли за ним - строем по два.
- Кирхайс!
Он не мог сдвинуться с места, а Кирхайс уже уходил на ту сторону, рука об руку с бледной дамой, не знающей жалости.
Ворота захлопнулись, створки сошлись, не оставив щели.
Райнхард сжал кулаки. Нет, Один, бог мертвых, я не сдамся. Ты слышишь, уже гремит канонада? Это Рагнарёк, сумерки богов!

Прохладная рука сестры легла на лоб, и все исчезло - дымное небо, кровавое солнце, врата, за которыми тьма.
Неяркий ночник освещал лицо Аннерозе, меняющей холодный компресс. Она улыбнулась и погладила его по волосам. Как в детстве.
- Я видел сон, - сказал он. И умолк. Раньше он всегда рассказывал сестре свои сны...
- Я знаю, - ответила она и сжала его руку.

@темы: фанфики, джен, Legend of the Galactic Heroes

---

Петер из системы Скульд

[AnnetCat]

Постканон. После окончания истории легенды, рассказанной Танакой, прошло десять лет.
Источником изложенных здесь событий - кроме канона, конечно, канон рулит, - является "Роман с Оберштайном", он вот тут: www.diary.ru/~annetcat/p59350801.htm

Петер из системы Скульд

С чего все началось

В каникулы Алек летал к тете на Один, и разумеется, Феликс поехал с ним. Алек давно усвоил: тетя ни в чем не может ему отказать. Если он скажет – я возьму с собой друга, значит, он может взять с собой друга.
В основном они, конечно, прекрасно проводили время вдвоем в тетином загородном поместье. Но несколько раз ездили и в столицу. И там в гостях у старинной тетиной подруги, фрау Магдалены, познакомились с почти взрослым мальчиком. Феликсу и Алеку было по десять, а Петеру уже почти шестнадцать, но он совершенно не задирал нос и разговаривал с ними, как со взрослыми. И он уже очень много всего знал, так что с ним было очень интересно. Проговорили целый день о разных важных вещах – от устройства варп-двигателей до способов охоты на тигров. Алек давно мечтал поохотиться на тигра, только они не водились ни на Феззане, ни в тетином поместье на Одине. Кажется, они вообще водятся только в зоопарке – ну или в заповеднике, а там же охотиться нельзя.
Когда пора было уезжать к тете, жалко было расставаться.
Петер тоже приехал погостить – а так он жил на Гибере, в системе Скульд. Нельзя сказать, что совсем захолустье – но все-таки провинция. Петер показал на карте, где этот его Гибер. От Одина далековато, а уж от Феззана и того дальше.
Алек как об этом услышал, сразу сказал:
-А приезжай в гости. Я тебе город покажу. И с мамой познакомлю.
Петер засмеялся. Конечно, он знал, кто у Алека мама.
-Я не посмею отвлекать ее, она наверняка очень занята.
-Это точно, - вздохнул Алек.
-Ты, главное, приезжай, - сказал Феликс. – Можешь у нас остановиться. Моя-то мама – просто мама. У нее точно будет время. Она нам пирог испечет. Правда, Алек?
-Ага, - кивнул Алек. – А пироги у нее – мммм!
Словом, они обо всем договорились.
Правда, непонятно было, когда Петер сможет добраться до Феззана. Он как раз поступил у себя на Гибере в местное училище Рейхсфлота, переименованное, правда, в Колледж гражданской навигации, но сохранившее добрые девять десятых традиций военного учебного заведения. Раньше следующих каникул точно не отпустят. И лететь далеко. И дорого. И может, ему родители еще не разрешат.
Ну, пока с визитом были неясности, можно же было переписываться.

***
Весь учебный год мальчики писали друг другу письма. Не очень регулярно, зато всегда по делу. Петер обстоятельно отвечал. Чаще всего Алек и Феликс посылали ему очередной дерзкий проект, потом с нетерпением бегали к почтовому ящику – и наконец приходил пухлый конверт. Старший товарищ подробно разбирал недостатки и слабые места проекта, отмечал находки и блестящие, но пока неосуществимые идеи. Словом, на расстоянии они сдружились так, как, наверное, не смогли бы, живи они по соседству.
А незадолго до каникул Петер сообщил, что прилетит. Его мама сомневалась, но папа твердо сказал: пусть. Кажется, он прикинул возможные карьерные выгоды от такого удачного знакомства. Но вы же понимаете, парни, - писал Петер, - что я вовсе не из корысти.
Парни-то понимали, а вот взрослым пойди объясни.
-Феликс, - сказал сыну премьер-министр Галактического рейха, - конечно, вы с Алеком отличные ребята. И все-таки... Я очень хочу, чтобы ваши друзья ценили вас самих... а не меня или Алекову маму. Но, понимаешь... когда с тобой и Алеком хочет дружить парень на шесть лет старше вас – я сомневаюсь. Не обижайся. Ничего плохого не хочу сказать о Петере, пока не познакомлюсь лично, но сомневаюсь. Конечно, пусть приезжает; конечно, он может остановиться у нас, мы с мамой будем только рады. Но когда он приедет, первым делом я хочу как следует поговорить с ним и понять, что он за человек. Ты понял?
-Понял, - вздохнул Феликс. Он действительно понимал, что именно не нравится отцу. Только Петер не такой. Папа ошибается.
Ничего, он сразу перестанет волноваться, как только увидит, какой замечательный парень этот Петер фон Бюлов из системы Скульд.

***
Наконец настал долгожданный день. Мальчики хотели сами ехать в космопорт – встречать, но Феликсова мама попросила сына помочь ей по дому, а за гостем пусть съездит Генрих, папин бывший ординарец. Так и договорились.
Алек примчался к Миттельмайерам с самого утра и теперь вместе с другом изо всех сил помогал фрау Эве лепить пирожки, так что мука летела во все стороны. Время от времени они по очереди бегали к окну – поглядеть, не подъехала ли уже машина.
И вот она появилась из-за угла.
-Ура! – завопили мальчишки, кидаясь к двери. Но фрау Эва была бдительна и заставила-таки их пойти переодеться. И умыться, конечно. Негоже встречать гостя, когда ты покрыт тестом, а местами и вареньем из начинки.
Они привели себя в порядок очень быстро, но все-таки не успели. Выскочили на крыльцо – а Петер уже стоит на садовой дорожке с чемоданчиком в руке, серьезный, бледный, прямой – вот оно, влияние военного училища, даже если его и называют теперь гражданским, - а форма на нем ладная, темно-синяя с золотом. Красотища, - подумал Алек, - тоже такую хочу. А гость смотрит на герра Миттельмайера, и выражение лица у него... Будто он что-то силится понять, но не может.
Феликс глянул на отца и испугался. Что такое?..
-Пап, - сказал он осторожно. – Познакомься, это мой друг Петер фон Бюлов. Петер, это мой папа.
-Здравствуйте, - вежливо сказал Петер.
Герр Миттельмайер будто очнулся.
-Здравствуйте, молодой человек. Значит, Петер фон Бюлов?
-Да, сударь, - юноша слегка поклонился.
-Проходите же, - сказала из-за спины мужа фрау Эва. – Не стойте на пороге. И обед уже готов.
-Конечно, - пробормотал себе под нос герр Миттельмайер, - пойдемте в дом.
И развернулся на каблуках.
Феликс кивнул Петеру и пожал плечами, показывая глазами на удаляющуюся отцовскую спину, мол – сам не знаю, что с ним.
-Будто привидение увидел, - шепнул Алек ему на ухо.
Вот точно.

***
А за обедом неловкость как-то быстро рассосалась. Во-первых, было очень вкусно, - ну это как всегда. А во-вторых, Алек немедленно – прямо над супом – принялся излагать Петеру очередной гениальный план, размахивая ложкой. Последнее время он увлекался космографией и недавно изобрел собственную теорию межпространственных переходов. Осталось придумать, как проверить ее на практике. Конечно, никто не даст Алеку большой корабль – для его планов требовался как минимум крейсер системы «Парсиваль», а еще лучше корабль-матка, - но спланировать эксперимент мысленно можно было прямо сейчас. Фрау Эве даже пришлось сделать Алеку замечание, чтобы он все-таки не забывал о еде. Оно подействовало ровно на одну минуту. Дальше Петер принялся отвечать, и тоже забыл об обеде, и чертил пальцем на скатерти, и вскидывал глаза на Алека, и смеялся – а Феликс сидел, одним ухом слушал интересный разговор, сам же не сводил взгляда с отца. Герр Миттельмайер заметно расслабился и оттаял. Что-то его успокоило. Вот и хорошо.
Хотелось бы, правда, понять, чем он был обеспокоен – и почему теперь его отпустило.
Там, на крыльце, он увидел привидение. А теперь оно, похоже, исчезло.
Конечно, папа сам ничего сыну не скажет. Придется внимательно смотреть и еще внимательнее слушать, авось удастся понять...

***
После обеда фрау Эва мягко, но решительно выставила сына и его друга в сад, а герр Вольфганг пригласил гостя в кабинет – побеседовать. По летнему времени окна были распахнуты, так что Феликс и Алек, переглянувшись, ловко изобразили обманный маневр, демонстративно удалившись за дом, после чего тихо прокрались под окно кабинета и навострили уши.
Но ничего интересного услышать не удалось. Феликсов отец просто расспрашивал Петера о его родной планете, и какой там климат, и что производят, и какая у юноши семья... вы из тех же фон Бюловых, молодой человек, что и такой-то? Нет? А, в дальнем родстве, понятно... А чем родители занимаются? И почему навигационный колледж? Ну да, инженерное образование в наше время востребовано... Что подумываете делать дальше? – ну и так далее. Петер охотно отвечал, слышно, правда, было не очень-то хорошо, но голоса звучали спокойно и мирно, так что, видно, папе нравились ответы гостя. Пару раз папа даже засмеялся.
Словом, все было в порядке. Мальчики посмотрели друг на друга, как всегда, поняли друг друга без слов – и аккуратно покинули свое укрытие под жасминовым кустом. Можно было расслабиться и спокойно заняться своими делами. Они и занялись.

***
Конечно, Алек остался ночевать у Миттельмайеров. И Петеру поставили раскладную кровать в той же комнате. Так что они втроем полночи проболтали, все наговориться не могли. И Феликс ни слова не сказал друзьям о разговоре, который он все-таки умудрился услышать – и который совсем не понял.
-Я даже вздрогнула, - сказала мама. – А потом поняла - это совсм другой человек. Надо же, какое сходство.
-Знаешь, дорогая, - сказал папа, - я не суеверен, но когда я увидел его перед своим крыльцом... Конец нашей бедной стране, - вот что я подумал, Эва. Если он возродился вновь, он же снова перевернет мир вверх дном. А потом я вспомнил, что для этого не хватает важнейшего условия. Майн кайзер... его нет с нами. Без него... словом, пока мы можем спать спокойно.
-Ну что ты, Вольф, - сказала мама и засмеялась. – Они переворачивали мир, потому что он был очень уж плох. А сейчас гораздо лучше. Не волнуйся.
-Проблем и сейчас хватает, - вздохнул папа. – Мне ли не знать. И если бы это был он... но это не он. Обыкновенный мальчик, и даже не так уж и похож, как показалось с первого взгляда. Но поначалу меня просто оторопь взяла.
-Пойдем лучше спать, - сказала мама. – Утро вечера мудренее.
-Да, дорогая, - сказал папа. – Конечно. Ты права. Только... я вот думаю, Эва – что я скажу кайзерин?
-Пока ничего, Вольф, - в мамином голосе сквозила улыбка. – Тебе пока нечего ей сказать. Идем же.
И дверь родительской спальни знакомо скрипнула, затворяясь.

Внезапно - юный Петер в гостях у кайзерин

***
Кайзерин увидела юного фон Бюлова случайно - и совершенно внезапно. Миттельмайер собирался ей доложить, но не успел. Алек фон Лоэнграмм привел друга полюбоваться дворцовым парком на второй же день пребывания Петера в столице Империи.
В парк мог зайти кто угодно: в выходные дни он был открыт для посетителей с десяти утра до восьми вечера - за символическую плату, - а была суббота. Так что вообще-то Петер фон Бюлов вполне мог бы оказаться на усыпанных цветным песком дорожках и самостоятельно.
А что Хильдегарде фон Лоэнграмм выглянула в окно рабочего кабинета именно в ту минуту, когда под этим окном появился ее сын в сопровождении... вот этого... - наверное, это судьба.
Кайзерин всего на пятнадцать минут оторвалась от бумаг, доставленных с утра, подошла к окну с чашкой кофе в руках - и едва не выронила чашку. Кофе обжег пальцы. Хорошо - на ковер не пролилось, только на блюдце. И хорошо - заметить было некому. Вопиющее проявление невыдержанности.
Переведя дух и с преувеличенной осторожностью поставив чашку с блюдцем на письменный стол, императрица Новой Галактической империи нажала клавишу комма.
- Слушаю, ваше величество, - деловито отозвалась Анеле Линнер, как всегда невозможно аккуратная, внимательная и исполнительная.
-Хочу уточнить мое расписание, - сказала кайзерин. - Насколько я помню, в четыре двадцать у меня назначена встреча с директорами столичных театров, нельзя ли ее перенести?
-Можно, конечно, - отвечала госпожа Линнер, - но ее и так уже дважды переносили из-за заседания комитета обороны и...
-Поняла, - Хильдегарде жестом остановила поток слов. - А следующую?
-Вы хотите освободить вечер? - прямо спросила Линнер. - Я посоветовала бы вам перенести интервью в шесть и отменить встречу с господином Оффенрейтером. Журналисты переживут, а Оффенрейтера полезно немного помариновать.
Вот за это императрица и ценила свою секретаршу. Когда она выбрала из десятка предложенных кандидатур коренную уроженку Феззана, члены государственного совета в великом сомнении кривили физиономии: привычка не доверять лицам, происходящим не из Рейха, сидела прочно, то и дело напоминая о себе. Тогда Хильдегарде сказала:
-Это и политический жест тоже, господа. Мы теперь единое государство, полезно лишний раз продемонстрировать нашим подданным, что все они для нас одинаково ценны.
На самом же деле на бывшую главу секретариата флот-адмирала Лоэнграмма произвело впечатление резюме мисс... фройляйн? ну, короче, Анеле.
С тех пор минуло восемь с половиной лет, и ни разу за эти годы у кайзерин не возникло повода для недовольства.
А госпожа Линнер с полувзгляда увидела в самодержице коллегу - и повела себя соответственно, хотя и с поправкой на монархические заморочки. Она отлично осознавала, что ее начальство знает ее работу изнутри и при случае самостоятельно справится ничуть не хуже. Честно говоря, ее величество и обошлась бы без секретаря, да день не резиновый, хотя память кайзерин, кажется, границ не имеет.
За годы сотрудничества они давным-давно научились понимать друг друга с полуслова, притом ни разу не выйдя за рамки вежливой деловитости. Никакой дружбы между ними не было - и хорошо, - и все же, разговаривая со своей помощницей, императрица ощущала себя не монархиней беспрецедентного вселенского государства, а фройляйн Мариендорф. Просто майн кайзер... Райнхард... поручил мне эту работу, и мой долг исполнить ее как можно лучше.
Словом, женщины прекрасно сработались.
-Благодарю, - сказала Хильда своей помощнице, - так и сделаем. Вычеркните из сегодняшнего списка интервью и магната. В шесть я поеду домой.
Следующий звонок был частным и никого не касался.
Алек охотно согласился привести своего гостя в шесть сорок на чаепитие.

***
Слава всем богам, он все-таки совсем другой. Не так бледен. Глаза... настоящие, теплые, карие. В волосах, разумеется, никакой седины. Здоровая, свежая, не омраченная бедами юность.
И главное - мимика, конечно.
Но в первую минуту, когда он весь подобрался от осознания важности момента... меня знакомят с высшим лицом в государстве, выше и не бывает... настороженный, затаившийся в ожидании...
Кайзерин вошла в гостиную - почти простая, почти домашняя, почти обыкновенная, - улыбнулась тепло и сказала:
-Здравствуйте, это вы друг моего сына?
Никто никогда не узнает и не увидит, чего это стоило ей - и какая слабость охватила ее в следующую секунду от облегчения, потому что мальчик смутился, покраснел, затеребил пуговицу на синем мундирчике, и робко улыбнулся, вежливо кланяясь.
Кайзерин невольно вспомнила ту улыбку - и остереглась приглашать гостя к столу жестом. Боялась, что задрожат пальцы.
-Садитесь же, - произнесла она приветливо, - будем пить чай.
И аккуратно положила руки на стол, сложив их в замок.
Гость вроде бы ничего не понял, а вот Алек, кажется, заметил. Правая бровь приподнялась. Но промолчал. Умница.
- Мам, можно я сам чай разолью?
Больше чем умница. Просто клад.
- Конечно, дорогой. Мне - места на сливки оставь, пожалуйста. А вам, Петер? вас ведь зовут Петер?
Нет. Не похож. Тот просто не умел так энергично кивать, а потом заливаться краской, сообразив, что воспитанные юноши так себя не ведут. У того - когда он хотел - были прекрасные манеры, или же оскорбительные, когда он хотел именно этого - но непосредственности не было ни на грош.
-Расскажите о себе немного, Петер. Если можно. Алек так много всего хотел сообщить сразу, что я совсем запуталась.
Слегка поклонился, снова напомнив того. Военное училище, видимо... один и тот же выверенный угол наклона головы. Проклятые традиции... но именно за такие мелочи и держатся крепче всего, пока оставляешь им эти ритуальные пляски, они готовы съесть даже налоговую реформу.
-Не знаю, с чего начать, - сказал Петер фон Бюлов и улыбнулся снова.
Тень того истончилась, но не развеялась. Улыбаться так - тот не мог. Но голос... У мальчика уже прорезались знакомые завораживающие бархатные нотки. Но нет прежнего холодного фона...
Прежнего? Возьми себя в руки, Хильдегарде фон Мариендорф!.. и не забывай, что ты фон Лоэнграмм.
-Ну, для начала вы можете рассказать, откуда вы. Я никогда не бывала в вашем районе галактики. Алек говорил - система Скульд?
-Да, это в квадранте HR-071, если от Одина, - охотно ответил мальчик. - И неделя пути от столицы. Климат у нас на Гибере мягкий, но более влажный, чем здесь. Дожди все время, растительность буйная, дай ей волю - все заполонит. Главные папины расходы всегда - на гербициды и мелиорацию.
-А ваш папа владеет планетой?
-Нет, что вы, ваше величество. Он лишь один из многих. На планете триста двадцать четыре имения, и наше по размерам в четвертом десятке. Не маленькое, но и не самое крупное. Мы не аристократия, мадам, хоть наш род и давний, но небогатый, и никогда богатым не был. И не знаменитый. Отец вышел в отставку еще при старой династии в чине майора - по слабости здоровья. Титула у нас нет, и папа не заработал.
Как же все-таки он чудесно улыбается. Совсем, совсем иначе.
Ну да, иначе, - и что же ты пытаешься разглядеть в уголке его губ?
-Вы уже окончили школу?
-Да, ваше величество. Я мог бы пойти в последние классы, но выбрал навигационное училище. Мне кажется, от него больше проку, чем от школы.
-А ваши братья или сестры младше вас?
Нет. Вот теперь совершенно не похож. Другое лицо.
-У меня нет братьев и сестер, мадам. Я единственный и поздний ребенок - и, честно говоря, ужасно избалованный.
Выражение лукавства на этом лице настолько непредставимо, что хочется его стереть... но это не он. Этот юнец все-таки не имеет к нему никакого отношения.
Но такого сходства просто не бывает - не должно быть. Если только...
Сколько ему лет? шестнадцать?
Отец вышел в отставку при старой династии? А кто у нас мать?
-Мам, - сказал Алек, - можно я еще торта отрежу?
-Конечно, милый, и не забудь о нашем госте. Петер, хотите еще торта?
Снова энергичный кивок.
-Спасибо, ваше величество, с удовольствием.
Хорошо, что я не спросила о матери, так и до форменного допроса докатиться недолго.
-Чур, мне с шоколадкой, - быстро сказал Алек.
-Идет, а мне тогда с клубничиной.
-Хитрый, я тоже с клубничиной хотел.
-Ты же сам сказал - с шоколадкой. Либо то, либо другое!
-Ладно, давай шоколадку напополам, а ты мне пол-ягоды отпилишь.
-Давай. Пили свою шоколадку.
Нет, это невыносимо. Он другой - и тот же самый. Будто в глазах двоится и не совмещается никак. Голова заболела.
Все, что я хотела бы о нем знать, я узнаю сама - и, разумеется, не у него.
Теперь бы выпроводить его восвояси, этого юношу, которого не может быть, потому что не может быть никогда, и подумать спокойно... Как же ломит виски.
Как я устала, папа. Как мне тебя не хватает.
Вот уже два года меня никто не называет Хильдой.
И десять лет никто не говорит мне "фройляйн".
Пусто и холодно.
-Мам, - Алек ерзает на стуле, - мы торт уже съели, можно, мы пойдем? я еще к Феликсу хотел...
И ведь не понимает, но чувствует. Откуда у него такая интуиция, у его отца чуткости не было и с ноготь, да и я в этом не слишком сильна. Наверное, это от тебя, папа. Спасибо.
Сделать вид, что слегка огорчена.
-Конечно, молодые люди, идите. Передайте привет Феликсу, и его родителям тоже, конечно.
Встали, вежливо поклонились, чинно дошли до дверей - и топот по коридору. Вприпрыжку. Что десять лет, что шестнадцать - дети.
Все боги, какие ни есть, сделайте так, чтобы перестала болеть голова.
Клавиша комма. Гудок. Внимательная и деловитая Анеле, будто я застала ее не дома, а в собственной приемной.
-Да, ваше величество?
-Вызовите завтра утром господина Кесслера. В десять... нет, лучше в девять.
-Слушаюсь, ваше величество.
-Спасибо, госпожа Линнер. Всего доброго, отдыхайте.
-Спасибо, ваше величество. До завтра.
Вот он и задаст все вопросы, и принесет мне все ответы.
...Того человека я опасалась и не любила. Но как забудешь - что мне он улыбался?
Мне - а больше никому.
...Придется все-таки выпить таблетку. Чтобы думать, нужна голова.

А вот и детективы

***
-Ваше величество, позвольте сказать прямо.
-Конечно, господин Кесслер.
-Вряд ли вы вызвали меня, чтобы задать все эти важные, но, в сущности, штатные вопросы. Они могли подождать до планового отчета.
Кайзерин отвела взгляд. Зря она все это затеяла...
-Что вас беспокоит, ваше величество?
На прямой вопрос придется отвечать прямо.
-Меня беспокоит частное дело, и я хотела бы навести кое-какие справки, но...
Кесслер моментально уловил суть.
-Но - неофициально и тихо.
-Да. Официальной причины для расследования нет. И в то же время меня не оставляет предчувствие, что это может оказаться важным. Понимаете...
Кесслер выслушал внимательно, подумал мгновение и вынес вердикт:
-Частный детектив.
Помолчал и добавил:
-Я найду подходящих.

***
Частная феззанская контора "Berny&Рhill" получила заказ по электронной почте - описание дела в общих чертах, никаких деталей, если вы возьметесь за работу, подробности доставят дополнительным пакетом. Детективы ответили согласием, и пакет был доставлен на резервный адрес, до востребования. Пухлый конверт с фотографиями, не очень четкой записью с видеокамеры наблюдения - и банковская карточка на предъявителя. Сопроводительное письмо сообщало, что это аванс, и если результаты изысканий будут представлены не позднее чем через четыре дня, детективы получат еще три раза по столько.
-А сколько там, Фил? - спросил глава агентства, хромой отставник Берни.
-Пять тысяч, - донеслось из-за монитора, над которым торчала только растрепанная светлая макушка. - Но с карточкой все чисто, с нами играют честно. А если еще три раза по пять... Неплохо выходит, Берни.
-Угу... - пробормотал тот. - Всего двадцать, да оперативные расходы, да половина твоя, да еще алименты Минне... и смотреть будет не на что. Тоже мне гонорар.
-Так что ж ты брался-то? - фыркнули из-за монитора. - Подумаешь, работа. Пару дней поплаваем в сети. Выезжать на место не нужно - все равно не доедем, не успеем. Перестрелок не предвидится. Расходы они оплатят, это оговорено, сначала читай как следует, а потом уже ругайся. И кто тебе виноват, что ты ушел от Минны?
Берни высказался себе под нос неразборчиво, но энергично.
-И выбирай выражения, я все-таки дама.
-Ты? дама? - Берни даже повернулся вместе с креслом, отчего оно противно взвизгнуло. - Ты наказание на мою голову и шило в моей заднице. Женщина - это... это тепло, и мягко, и вкусный обед каждый день, и свежая рубашка каждое утро... И...
-Ага, и развод через четыре года, и алименты на детей, и вечное нытье о несложившейся жизни. Ты посмотри, до чего тебя довела мягкая и теплая, Бернхард фон Шнайдер. Я же тебя помню совсем другим.
-Что ты можешь помнить, - угрюмо ответил Берни, неуклюже вставая с кресла. Он привычно оберегал хромую ногу.
-Ты прекрасно знаешь, что я помню. И мне совсем не нравится то, что я вижу сейчас. И раз уж ты встал - кофе мне налей, будь добр.
-А сама?
-А сама я уже ищу информацию по нашему заказу. - Бешеный стрекот клавиш, писк поисковой системы, кваканье автоматического переводчика, одиночный выстрел... тьфу, щелчок - это ей надоело, как переводчик бубнит, и она его выключила. Зачем он ей, когда она свободно говорит на обоих государственных языках и на четырех диалектах?
Берни снял с верхней полки стеллажа банку растворимого кофе. Опять осталось меньше трети. Фил живет на кофе и шоколаде, а остальную энергию, кажется, из воздуха берет. Знали бы родители...
-Держи свой кофе, малолетняя наркоманка, - проворчал он, ставя объемистую кружку возле острого локтя, обтянутого вязаным рукавом. - Не смахни кружку.
Не отводя глаз от монитора и не снимая пальцев с клавиатуры, детектив Фил Кейси откинулась чуть назад, прислонилась плечом к его бедру, потерлась затылком о ткань.
-Спасибо, начальник.
Берни отодвинулся, небрежно потрепал стриженую макушку.
-Много себе позволяете, рядовой.
-Я штатская, Берни, не забывай. Когда уже ты себе позволишь что-нибудь? чтоб твоей Минне пусто было.
-Фил, я сто раз просил...
-Ладно, молчу. Все, отойди, не мешай, ты меня отвлекаешь.
Клавиши застрекотали снова.
Берни вернулся в свое кресло и разложил перед собой фотографии.
Еще бы это дело не было секретным...

***
...Молодая поросль на обломках старого Рейха. Люди нового мира. Вот этот мальчик... какая разница, чей он сын? он гражданин Галактической империи Лоэнграммов. Его воспитывали в старых традициях, а они незаметно сменились новыми. Как миллионы детей по всей галактике - что на наших прежних землях, что на прежних землях Альянса, - они начали жить в одном мире, а продолжают - совсем в другом. Как Фил... лучшая выпускница информационного факультета Хайнессенского университета, прошедшая шестилетний курс в четыре года. Вундеркинд. Родители до сих пор трясут головами, не в силах осознать, почему ее понесло на Феззан заниматься частными расследованиями. Такие блестящие перспективы открывались в Баалатской автономии, - учитывая диплом с отличием и громкую фамилию. Которую она немедленно сменила на самую обыкновенную, лишь бы никто не связывал ее с ее знаменитым отцом. Фил Кейси, ха...
Если бы не Фил, и агенства-то никакого бы не было: это была ее идея. Однажды она разыскала Бернхарда в сети, в два счета раскрутила на подробности его не слишком радостной биографии и вмешалась в его жизнь, уцепившись за два года службы в полицейском управлении на Фрейе. Он не знал, куда девать себя после развода, больше всего хотелось уехать куда-нибудь подальше от Минны, но при одной мысли, что это означало и разлуку с детьми... Глупости, - сказала Фил, - галактика - очень маленькая территория. Ты и с другой планеты при желании долетишь, чтобы повидаться с ними. Тебе надо изменить все коренным образом. А мне нужно оторваться от родителей. И нам обоим полезно повариться в самой середине этого котла. Привет, Берни, встретимся на Феззане.
Он летел на Феззан и недоумевал: как его угораздило согласиться. Надо же, не думал, что все еще способен на авантюры. Ну, взгляну, какой стала эта смешная девочка с хвостиками - он едва ее помнил - и полечу обратно, к Вилли и Гансу.
Взглянул. Дальше его подхватило вихрем, и опомнился он, уже держа в руках лицензию на частную детективную деятельность, под вывеской "Berny&Phill", привинченной к дверям арендованного офиса. Рядом Фил, у которой, оказывается, давным-давно не было никаких хвостиков, командовала рабочими, таскавшими мебель.
Ладно, подумал он, через пару месяцев прогорим, и я вернусь на Фрейю, а она - на Хайнессен.
Прошло полтора года, а они не только не прогорели - даже обрели репутацию... вон какие заказы получаем.
Если я что-то понимаю в этой жизни, мы работаем как минимум на госсовет, а то и лично на кайзерин.
Он покосился в сторону стрекота клавиш.
Мы неплохо устроились, но если так будет продолжаться, придется сворачивать лавочку. Не потому, что лавочка плоха. Просто - только слепой не увидит, чего добивается эта девочка от меня. Однажды я могу не выдержать и ответить... а это будет совершенно неправильно и даже, наверное, безнравственно. Хромой отставник, разведенный муж, старше ее на пятнадцать лет. Или даже на семнадцать. Нет-нет, Фил, и не думай даже.
Хватит того, что я сам иногда... Хель. Делом займись, Берни, глава детективного агентства, нечего заглядываться на юное создание, даже если создание то и дело смотрит на тебя такими глазами, что спине жарко.
Вздохнул и хлопнул по клавиатуре своего комма. Завещание не лежит в открытом доступе, на него нужно напускать Фил, но экономические отчеты с Гибера доступны любому желающему. Поглядим, что можно извлечь из этих скучных цифр.

Детективы детективят, а Феликс Миттельмайер делает выводы

***
Несколько дней водили гостя по официальным достопримечательностям. Заморочили голову Генриху, так что он потерял мальчишек из виду, и с удовольствием проехались общественным транспортом до парка развлечений. Катались на колесе обозрения, налопались мороженого на неделю вперед... впрочем, это только сейчас так кажется, а через часок можно и повторить. В тире постреляли. Все-таки Петер здорово был старше – поэтому не так обидно, что он стрелял лучше всех. Взяли напрокат роликовую доску, одну на троих, гоняли на ней по дорожке вокруг пруда.
Отлично развлеклись, только вот потом Петер нечаянно налетел на какую-то девчонку, она аж упала. И тут очень быстро стало скучно – потому что, как воспитанный юноша, он кинулся ее поднимать, и помогать отряхивать подол, и прикладывать носовой платок к поцарапанной коленке, а потом покупать ей мороженое, чтобы она не обижалась, а потом... Алек с Феликсом закладывали виражи на прокатном скейте и поглядывали в ту сторону, а Петер все болтал с этой... ну сколько можно? Наконец Алеку это дело надоело, и он попросту подошел, дернул друга за рукав и сказал:
-Пора уже, пойдем.
И пошли – после того, как Петер еще минут этак десять все прощался и кланялся.
Однозначно, от девчонок одни проблемы.
Ну ничего, зато когда его удалось наконец увести из парка, поймали такси и покатили не куда-нибудь, - в космопорт, до самой «Брунгильды». Прославленный крейсер стоял на приколе возле навигационной башни, по нему водили экскурсии, но Алека фон Лоэнграмма пропустили так. Ни у кого язык не повернулся – потребовать от мальчишки, чтобы он купил билет на флагман своего отца. Ну и – этот же не будет обрывать кисти с портьер на память. Это же его наследство, хоть и служит временно развлечением для гостей столицы.
Тем более что Алек нарочно время подгадал, когда посетителей не бывает – чтобы без лишней неловкости.
Бродили по пышным каютам и устланным коврами коридорам. Спустились на служебные ярусы, где уже, конечно, никакого золота и бархата, только сталь и пластик. Показали Петеру место, где борт вскрывала команда нападающих – в том самом последнем бою. Заплата была наложена мастерски, если не знать, где была дыра, ни за что не догадаешься.
Алек и Феликс знали, конечно.
На корабле почти никого не было – кроме нескольких сторожей, бывших военных. На одного из них наткнулись, поднимаясь на мостик, к большим обзорным экранам. Сторож издал невнятный звук, вытянулся в струнку, вскинул руку в салюте. Мальчишки весело козырнули в ответ и зашагали дальше. За их спиной странно хлюпнуло. Оглянулись – сторож смотрел на них круглыми глазами.
-В чем дело? – поинтересовался Алек. – Разве туда нельзя?
-М... можно, - ответил ветеран. – Просто... я служил здесь в последние годы войны. Вы напомнили мне... Извините, молодые люди.
Феликс пихнул Алека в бок.
-Явление призрака кайзера на борту «Брунгильды», - сказал он театральным шепотом.
-Да ну тебя, - фыркнул Алек. – Мал я еще сторожей пугать.
Но приосанился, откинул назад воображаемый плащ, тряхнул воображаемой гривой – прямо как в том фильме о завоевании галактики.
-Если б только кайзера, - пробормотал сторож себе под нос.
Он думал, что его не услышали – однако он ошибался.

***
Возле дома Миттельмайеров уже нервно топтался шофер, присланный за Алеком.
-Вот же, - хлопнул себя по лбу юный Лоэнграмм, - совсем забыл, мама просила не задерживаться сегодня... уже сколько?
-Половина восьмого, - ответил Феликс.
-Оййй... я побежал, парни. – И Алек рванул к машине.
Феликс и Петер посмотрели вслед умчавшемуся автомобилю, потом взглянули друг на друга.
-Ты слышал, что сказал сторож, - Феликс не спрашивал.
-Да, - кивнул Петер. – И кого же напомнили ему мы с тобой?
-Я, - уточнил Феликс. – Я же приемный сын, и здорово смахиваю на родного отца. А он был заметной фигурой. Ты не знал?
-Откуда же, - пожал плечами Петер. – Но что ты не похож на родителей – это я заметил, конечно. А кто твой настоящий отец?
-Папин лучший друг, адмирал Ройенталь.
-Ух ты, - сказал Петер. – В учебниках был портрет, само собой, но я как-то не связал. Выходит, ты и Миттельмайер, и Ройенталь одновременно. Круто.
-Еще как круто, - засмеялся Феликс. – Иногда очень мешает жить. Надо не опозорить сразу двух отцов. И одному-то поди научись соответствовать... а когда их двое, и оба – ого-го?
-Да уж, - сказал Петер фон Бюлов. – Сочувствую. Мне-то куда проще.
Знал бы ты, - подумал маршал Миттельмайер, задумчиво глядевший в окно из-за тюлевой занавески – и отошел вглубь комнаты, чтобы не подслушать нечаянно чего-нибудь еще.
Хорошо, что они с Эвой нашли в себе силы рассказать сыну правду. Сомневались, колебались, тянули... но действительно – Феликс с каждым годом все больше походил на Оскара, а такое лучше узнать от своих, чем от чужих, да с комментариями, догадками и насмешками.
Представил, что будет, когда поймет про себя Петер. Вздрогнул.
Может, это все-таки игра природы и случайное сходство... но что-то слабо верится. И кайзерин сразу насторожилась – и начала действовать.
Допустим, мы узнаем точно: да или нет. И что мы будем с этим делать? В сущности, это же нас не касается. Это касается только мальчика и его родных...
Временами этот мир вызывает бессильную злость – хочется дать кому-нибудь в челюсть... а некому.
Премьер-министр стукнул кулаком в косяк и двинулся в сторону кабинета. В ящике стола, кажется, еще кое-что осталось – в той бутылке.

***
Конечно, Фил выковырнула завещание из запароленного архива. Но и цифры открытых отчетов по Гиберу не оказались лишними. Потому что в завещании не упоминались никакие фон Бюловы. Там вообще никто не упоминался, кроме дворецкого: «Герру Ларбенарду, моему дворецкому, в знак признательности за долгие годы беспорочной службы, пожизненные выплаты в размере...» Состояние полностью было преобразовано в фонд поддержки инноваций, в том числе медицинских, особняк тоже отошел к фонду – для представительских целей. Только после долгих раскопок удалось выяснить, что среди программ, осуществлявшихся фондом, была и программа поддержки сельского хозяйства на аграрных планетах – и Гибер попал в список нуждающихся в помощи одним из первых, а имение фон Бюлова – в перечень спонсируемых угодий Гибера.
И все.
Покойный поддержал семью фон Бюлов, причем существенно, но сделал это так, что не погляди мы в нужную сторону – в жизни бы не заметили.
Это могло ничего не значить, и это могло значить очень много – но с этой стороны никаких других зацепок не было.
Пустая, в сущности, карта.
Тогда Фил пощупала других фигурантов - и кое-что обнаружила. Не след, а намек на след. За настоящими следами надо было бы лететь на Один и на Гибер, но этого мы, конечно, не могли себе позволить. Осталось только внести в отчет: найдены упоминания о существовавшей переписке, полностью прекратившейся в конце 489 года по старому рейхскалендарю. Таким образом, можно было с уверенностью утверждать лишь, что объекты были знакомы между собой.
-ОК, - сказала Фил. – Пойду прогуляюсь. – И исчезла на полдня.
Когда она вернулась, Берни мрачно сидел перед экраном комма, сотый раз перечитывая отчет. Полстраницы, и добавить, в сущности, нечего.
-Эй, я пришла, - окликнула напарника детектив Кейси.
-Где тебя носило? – хмуро спросил тот, не оборачиваясь.
-Решила собрать немного оперативной информации. Познакомилась с объектом.
-Ну и как объект?
-Очень милый парнишка. Проболтали с ним добрый час. Его младшие друзья обиделись на меня, по-моему. Я произвела на него впечатление. – Довольный смешок.
Берни подумал и все-таки отвернулся от экрана.
Ничего себе. Платьице с пышной юбкой, полосатые гольфы и сандалии с шнуровкой... или сапожки из ремешков? Хель его знает, как это называется, но нынче модно, половина девчонок в столице в этом ходит. Пестро, но симпатично. После вечных штанов и свитеров – так и вовсе сногсшибательно.
-Хм, - сказал Берни. – Смотришься.
-Правда? – просияла Фил.
-Угу. А узнать-то что-нибудь удалось?
-Ну, не могла же я при первом же знакомстве сразу спросить: а что вы можете сказать об отношениях вашей матушки с господином военным министром? Мы договорились в четверг прогуляться по городу.
-Эй, Фил, - Берни постучал по лбу пальцем, - в четверг уже поздно. Срок истекает завтра.
-Ну и что, - и крутанулась легкомысленно, - я просто так с ним погуляю. Он мне нравится.

***
Феликс Миттельмайер никак не мог уснуть – потому что его осенило. Внезапно всплыл в памяти тот разговор родителей... наложился на сегодняшний разговор с Петером... Феликс сел в кровати, прислушался к ровному сопению старшего товарища. Разбудить? Нет, пока не стоит. Лег снова, ворочался с боку на бок. Потом вскочил, пошарил по полу в поисках тапок, не нашел. Пошел босиком. Ковер щекотал подошвы. Дверь скрипнула, но Петер не проснулся. А в коридоре доски холодные, но потом снова ковер. И можно зажечь свет – тут-то никого не разбудишь.
Ступеньки потрескивали и тихо взвизгивали под ногами. А на кухне зябко как-то, и пол из плитки, ойй... Полез в холодильник. Ага, кусок пирога есть, и сок в пакете. Отлично.
Сел за кухонный стол, поджал ноги, чтобы не мерзли на полу. Откусил пирога. Мясная начинка, ммммм... хлебнул сока прямо из пакета.
Чуть не подавился, когда внезапно открылась дверь.
-Чего это ты – оголодал среди ночи? – спросил герр Миттельмайер, входя.
Феликс кивнул, не в силах ответить – сначала надо было прожевать и проглотить.
-И босиком, - неодобрительно покачал головой отец. – Смотри, уже посинел весь. Погоди-ка... – скинул с плеч махровый халат: - ну-ка, надевай.
Феликс наконец заглотил пирог.
-Я же в нем утону, пап.
-Зато согреешься. Дай ноги-то заверну... Хм, пирог? А давай-ка, что ли, чайник поставим...
-Давай, - обрадовался сын.
Пока чайник закипал, просто сидели рядом, жевали пирог. Потом папа налил горячего в две кружки, и сахару насыпали каждый сколько хотел – Феликс хотел четыре ложки, но, подумав, и пятую добавил.
Стало совсем тепло.
-Пап, - решился Феликс, - я тебе что-то сказать хотел. Вернее, спросить.
-Ммм? – отозвался герр Миттельмайер из кружки с чаем.
-Пап... только честно, ага?
-Честно, - кивнул отец. – Обещаю. Или честно – или никак.
-На кого похож Петер?
И герр Миттельмайер подавился своим чаем.
-Пааап... – протянул Феликс.
-Извини, - отец прокашлялся. – На этот вопрос – «или никак». Не могу.
-Почему?
-На этот вопрос мог бы ответить сам Петер. А я – только с его согласия. Беда в том, что сам он, похоже, не знает, что на кого-то похож. Поэтому придется мне не отвечать ничего.
Феликс кивнул.
-Понимаю. – Засунул в рот остаток пирога, с удовольствием запил сладким чаем. – А если я вдруг сам пойму – ты мне скажешь, угадал я или нет?
-Конечно.
-Договорились, - сказал Феликс и протянул отцу руку.
Торжественно скрепили договор рукопожатием.
-Ну, пойдем, я тебя до спальни провожу, - сказал герр Миттельмайер.
На сытый желудок заснулось хорошо и крепко.

Петер гуляет с девушкой

***
В четверг Петер ушел один. Еще вчера предупредил: простите, парни, договорился я тут... ну, с той девушкой. Вряд ли вы захотите идти со мной, правда?
Еще бы.
Эх, без девчонок точно было бы гораздо лучше, но Петер же почти взрослый. Как не понять. Бывает.
-Иди уж, - проворчал Феликс.
-Смотри не влюбись, - напутствовал Алек. - От этого ужасно глупеют.
-Постараюсь, - засмеялся Петер.
И наутро убежал сразу после завтрака – только его и видели.

***
Фил появилась ровно в два, завертела головой, увидела – и зашагала к лавочке, с которой уже вскочил и устремился к ней навстречу этот милый парнишка, которого бы расспросить... но она, пожалуй, не будет. Незачем.
Отчет отправлен нынче ночью. По существу дела в нем ничего нового не появилось... хотя Фил старалась. Вчера она добралась по видеосвязи до баронессы фон Вестфален, прикинувшись корреспондентом феззанского дамского журнала «Я сама». Журнал действительно существовал, и взятое интервью Фил уже туда предложила, и они даже проявили интерес. Если удастся еще и на этом подзаработать – совсем выйдет здорово.
Разумеется, баронессу нельзя было спрашивать о Петере – но можно было расспросить о последних годах старого Рейха. Вы ведь держали салон, не правда ли? Я слыхала, к вам захаживали люди, позже ставшие первыми лицами государства. Будущий кайзер, его друзья и сослуживцы... Баронесса охотно поделилась воспоминаниями о славном прошлом – и произнесла между делом имена, которые Фил так надеялась услышать.
И все равно отчет пришлось начинать с честного, но малоприятного признания. «Никаких прямых сведений по интересующему вас вопросу найти не удалось. Если вы продлите сроки и оплатите командировку в Старые Земли, может быть, удастся уточнить некоторые пункты».
И дальше следовал перечень косвенных данных, намеков и указаний. Картина стройная... с доказательствами беда. Ну что смогли, то и сделали. Тем более – сроки ограничены.
Интересно, заплатят ли всю сумму – или сбросят «за неполноту данных».
-Привет, Петер, - сказала Фил.
-Привет, Лисси, - ответил Петер.
Ну да, она же соблюдала конспирацию и наскоро изобрела еще одну производную от своего второго имени. Чуть не забыла...

***
Сперва гуляли в парке развлечений, покатались на электромобильчиках, на «шаттле пришельцев» и на «феззанских горках». На спуске с самой крутой горки Фил непроизвольно схватила Петера за руку - и не отпустила, когда спуск сменился подъемом. Так и вышли за ограду аттракциона, держась за руки. Потом заметили – смутились оба, и пальцы сразу разжались, конечно.
Больше не хотелось ни на чем кататься, пошли бродить по городу. Разговаривали о пустяках. Надо же, она все время забывает, насколько он младше. Приходится себе напоминать.
Потом мысленно махнула рукой и напоминать перестала.
Когда тени удлинились – потому что солнце уже низко висело над горизонтом – завернули в первое попавшееся кафе. Там играл джаз-бэнд, и на пятачке между столиками танцевали несколько пар.
Переглянулись – и тоже пошли танцевать.
Расстались уже под первыми звездами. Не так-то просто оказалось добиться, чтобы Петер не провожал ее до дому – ему ни к чему было видеть вывеску детективного агентства.
Усаживая ее в такси, юный фон Бюлов наклонился - и она не удержалась, быстро обняла его за шею и чмокнула в кончик носа.
-Пока, - сказала Фил.
-Пока, - ответил Петер. - Мы ведь еще увидимся, правда?
И ее будто за язык кто дернул.
-Пойдем завтра еще танцевать?
-Туда же? – спросил он.
-Да хоть и туда же... Встретимся у памятника? У того, ну, где тетка со сковородкой?
Петер засмеялся: «тетка со сковородкой» была валькирией со щитом.
- В четыре, - добавила Фил.
-Идет, - кивнул Петер.

***
-Эй, Фил, - сказал Берни, наблюдая, как она крутится перед зеркалом, - ты не слишком ли увлеклась?
-А? – рассеянно спросила детектив Кейси. – Посмотри, какая блузка лучше – эта или та?
Хель, она же девчонка совсем. Двадцать лет... нет, уже двадцать два, да все равно. Маленькая еще. Этот пацан ей куда больше подходит... хотя он и вовсе младенец, честно говоря.
-Не кружи ребенку голову, ему же всего шестнадцать.
-Осенью будет семнадцать, - сказала Фил.
-И что – это тебя оправдывает?
-Какие мне нужны оправдания? – удивилась Фил. – Он мне нравится, и мы с ним идем танцевать.
Да, Берни, с тобой потанцевать не сходишь. Куда тебе с твоей ногой. Но, честно говоря, даже если бы не хромота – он бы, наверное, не пошел. Потому что все время помнит о разнице в возрасте и жизненном опыте.
-До вечера, - бросила Фил и устремилась к двери, на ходу подхватывая смешную сумочку размером с бумажник. Раньше у нее таких штуковин не водилось.
-Эй... – сказал Берни в захлопнувшуюся дверь.
В животе противно ныло, и очень хотелось выпить.
«Это не ревность, - сказал себе Бернхардт фон Шнайдер. – Это блажь.» Ну и Минна еще испортила настроение... Сообщила, что переменила мальчишкам фамилию – на свою девичью. Вообще-то это правильно, старик Меркатц достоин. Но могла бы и спросить, а не ставить перед фактом.
За этой мыслью потянулась следующая – привычная и ненавистная. Бернхард фон Шнайдер изо всех сил старался об этом не думать, но не всегда получалось.
Любил ли я Минну – или пытался заполнить пустоту, оставшуюся в душе после гибели ее отца? А если перевести на совсем уж простые слова: не подлец ли я?
Он подозревал – что подлец.
Все, не могу больше.
Встал и налил себе виски. Полный стакан.

Девушка гуляет с Петером

***
-Ты все-таки влюбился, - констатировал Алек. – А я тебя предупреждал.
-С чего ты взял, - проворчал Петер.
-Да мы тебя который день вообще не видим, - сказал Феликс. – Завязывал бы ты с этой девчонкой, правда. О чем с ней можно разговаривать... Поедем лучше завтра за город? Я договорюсь, Генрих нас отвезет в горы, а потом заберет через пару дней. Палатку возьмем, удочки... а?
-За город? – задумчиво переспросил Петер. – Звучит здорово. Только не завтра. Завтря я занят.
-Опять твоя... – скривился Алек. – «Ах, Лисси, ты сегодня прелестна», да? Тьфу на тебя, Петер фон Бюлов, смотреть же смешно.
-Обязательно поедем за город с палаткой, - сказал Петер. – На той неделе, идет?
-Ладно, - вздохнул Феликс, - на той – так на той.
Когда Петер ушел, Алек произнес с досадой:
-Небось на той неделе скажет – отложим... Феликс, мы что, тоже будем такими чокнутыми, когда вырастем?
-Не знаю, - пожал плечами Феликс. – По крайней мере я – не собираюсь.
- И я, - кивнул Алек.
Отправились гулять вдвоем. Немножко грустно было без Петера. Ну что же делать.

***
Ходили танцевать чуть не каждый вечер, иногда просто гуляли. Пару раз завернули в музеи. Прятались от дождя в галерее современного искусства, заодно посмотрели на странных жестяных уродцев авторства некоего Антониди. А в музее музыкальных инструментов, за старинной арфой в расшитом бисером чехле, Петер прижал Фил к шершавой стенке и поцеловал. Голова закружилась.
Потом еще целовались.
А в музей восковых фигур Петер отказался заходить наотрез.
-Ну их, - сказал он и даже побледнел. – Как на покойников смотреть.
-И ничего они не похожи на покойников, - запротестовала Фил, - наоборот, почти как живые.
-Не пойду, - Петер помотал головой. – Хочешь – иди одна, я подожду.
Конечно, она не пошла. А забавно было бы поглядеть на него – в том зале, где стоит в сером плаще восковая кукла военного министра.
Впрочем, может и к лучшему, что не получилось.

***
В воскресенье она уже шнуровала свои любимые сандалии, когда Берни окликнул ее от комма:
-Пока ты не умчалась к своему... эээ... объекту, глянь-ка сюда.
Фил подошла, нагнулась к экрану через его плечо. У Берни аж дух перехватило, а она не заметила.
-Сюда смотри, - сказал он. – Видишь?
-Упс, - сказала Фил. – Пусти-ка...
Берни выбрался из кресла и уступил ей место. Наклонился. Коснулся щекой ее волос.
-Да погоди, - отмахнулась детектив Кейси.
Застрекотали клавиши.
-Методичный, однако, - проворчала она через несколько минут. – Следы заметать не умеет, это да, но соображает... а в завещание лазил? Ого, и туда лазил, надо же... Берни, кто это копает наше дело вслед за нами?
-Точка входа не просматривается?
-Почему же не просматривается, вот она... Еще раз упс. Казенный комм в почтовом отделении. Сеансы связи... последний – сегодня. Завершен... полчаса назад. Интересно, кто бы это мог быть.
-Есть у меня одна идея, - протянул Берни, - ты иди, а я помозгую.
-Ага, - кивнула Фил, вскочила, побежала. – Пока, до вечера!
Насвистывая себе под нос, Берни двинулся по следу. Так быстро, как у Фил, у него не выйдет, но куда спешить? О. Этот тип еще кое-какие ниточки тянул, поглядим...

***
Входная дверь хлопнула около восьми вечера. Как-то... неуверенно хлопнула. И рановато что-то. И подошвы не шлепают, пританцовывая. И... да что она, всхлипывает, что ли? Берни развернулся, скрипя креслом.
Елки-палки...
Подошел, обнял, плюнув на дистанцию в годы и парсеки, которую соблюдал так долго и упрямо, прижал к себе.
-Что случилось, девочка?
-Ыыы... – ответила Фил и шмыгнула носом. – Я бездарь, непрофессионал и полная дура...
Хель, и слезы же капают.
Да черти бы драли эти принципы, правила и приличия.
Наклонился, коснулся губами мокрой щеки.
-Ну не плачь же, глупая.
-Вот и ты считаешь, что я глупая...
-Конечно. Разве можно так плакать из-за непрофессионализма... или как ты там сказала?
-Бездарь, бестолочь, непрофессионал, - всхлипнула она.
И тогда он нашел ее губы и заткнул ей рот – чтобы не несла чуши. Не размыкая ни рук, ни губ, попытался подтолкнуть ее в сторону дивана – чуть не упали. Но все-таки удержались. Шаг, другой, третий... у дивана хромая нога подвернулась невовремя.. неправда. Нечаянно – но очень вовремя.
-Я ненавижу Петера фон Бюлова, - четко сказала Фил.
И Берни отодвинулся и отпустил ее плечи.
-Рассказывай.

Ну и чем дело кончилось

***
...Они встретились, как уже не раз бывало, возле «тетки со сковородкой» и пошли в «Синюю лампу», навстречу джазу. Сели за столик, заказали кофе и мороженое. Фил поглядывала на Петера из-под опущенных ресниц. Красивый мальчишка. Выходит, и военный министр был красивым мужчиной. Забавно. О военном министре до сих пор много говорят и пишут, но слово «красивый» как-то не всплывает. Не вяжется.
-Похож? – спросил Петер.
-Что? – растерялась Фил.
-Спрашиваю: похож?
-Ты о чем?..
-Мне надоело гадать, сколько ты еще собираешься мне врать. И надоело проверять, докуда ты можешь дойти в погоне за информацией.
И добил:
-Шарлотта.
-Ты... ты... – Фил вскочила, сшибла со стола чашку и не заметила. – Ты... а я-то... а ты...
-Что тебя так возмущает? – и брови поднял, и выражение... Холодное любопытство. Экспериментатор, наблюдающий за ходом опыта, при виде закономерного и ожиданного результата.
-Я не из-за расследования, - сказала Фил беспомощно. – Я просто...
-Просто врала и вынюхивала, а заодно развлеклась. Понимаю тебя. Ну, прощай, Шарлотта Филлис, привет партнеру по работе.
Швырнул на столик деньги за кофе и десерт, повернулся и вышел.

-Берни, он еще третьего дня все понял и водил меня за нос, а я ходила на свидания... Берни, я почти влюбилась, а он...
-...отплатил тебе твоей же монетой, - сказал Берни. – Ты же знакомилась не с парнем, а с объектом. Просто вы поменялись ролями.
-Я знаю, - вздохнула Фил. – И я не... это... я оскорблена, но не как женщина, а как профессионал!
Берни придвинулся и снова ее обнял.
-Молчи, профессионал, - проворчал он. – К черту Петера фон Бюлова, хотя он и побил тебя по всем статьям. Можно, я тебя еще раз поцелую... Шарлотта?

***
Петер вернулся к Миттельмайерам и спросил, как насчет - в горы с палаткой.
-А твоя девушка? – задал встречный вопрос Феликс.
-Никакой девушки, - ответил Петер. – Ну ее.
-Тогда хоть завтра, - обрадовался Феликс. – Сейчас, Алеку позвоню, и Генриху сказать...
Петер проводил его взглядом, постоял немного в раздумье, кивнул сам себе - и пошел по коридору к кабинету хозяина дома. Постучал.
-Да? – спросили изнутри.
Петер вошел и плотно затворил дверь.
-Герр Миттельмайер, - сказал он.
Миттельмайер поднял голову.
-Я навел справки. Вероятно, вы правы, и он действительно мой отец. Не хотелось бы, чтобы это ушло дальше, чем уже ушло. Если вы не против, я хотел бы задержаться на Феззане ненадолго – я обещал Феликсу и Алеку съездить с ними на рыбалку. Потом уеду.
-Вам незачем спешить, - сказал Миттельмайер. – Вы нисколько нас не стесняете, и мальчики к вам привязаны.
-Тем не менее... Я хотел бы о многом подумать и кое-что разыскать на Гибере, пока нет занятий в училище.
-Понимаю, - кивнул премьер-министр. – Хорошо.
-Благодарю вас, - поклонился Петер фон Бюлов. Повернулся и пошел к двери.
Как держится. Кайзерин бы оценила.
-Петер, - сказал Миттельмайер.
Остановился, обернулся, взглянул вопросительно.
-Просто хотел сказать вам... его многие не любили, многие ненавидели. Но он был великим человеком.
Ничего не ответил. Просто кивнул и вышел. Аккуратно закрылась дверь.

***
Мальчишки уехали на рыбалку следующим утром, и на трое суток в особняке Миттельмайеров воцарилась непривычная тишина.
Вернулись загорелые, исцарапанные, искусанные комарами, волосы и одежда пропахли костром. С невыразимой гордостью вручили фрау Эве ведерко с десятком крупных карпов.
-Остальных там съели, - пояснил Алек.
-В ванную, - скомандовала фрау Эва. – А потом будьте добры в кухню, молодые люди. Кто рыбу ловил, тот ее и чистит.
Так что еще возились в кухне – и перемазались снова, чешуя летела во все стороны, и пришлось снова идти в ванную. И все равно руки рыбой пахли – потому что, конечно, они обязательно должны были помочь жарить улов.
Наконец, вымывшись по третьему разу, уселись за стол. Вкусно! Некоторое время только и слышалось, что сосредоточенный хруст поджаристых корочек.
-Завтра я улетаю домой, - сказал Петер.
-Ну вооот! – возмущенно возопили Алек и Феликс. – Еще же каникул сколько!
-Самому неохота, но надо, - вздохнул Петер. – Я буду писать, и вы пишите, а на тот год поглядим, ага?
-Ладно, - согласился Феликс. – Только ты обязательно приезжай.
-Я постараюсь.
...После обеда Петер надел свой навигаторский мундир и ушел прогуляться – один.

***
Музей восковых фигур работал до восьми. Парнишка в синей с золотом форме вошел в зал Героев Новой империи в половине седьмого. Задумчиво оглядел рейхсадмиралов, в величественных позах замерших возле кайзера. Пафосная композиция.
Нашел взглядом военного министра.
Подошел к нему. Вытянулся по стойке смирно, глядя в светлые неживые глаза.
Мне нечего тебе сказать. Я никогда тебя не видел.
Может быть, это правильно. Но я все равно об этом сожалею.
Ты никогда не говорил о себе. Я не знаю, каким ты был.
Я даже не могу спросить у мамы – потому что она думает: я не в курсе.
И папа болеет все время.
Он болеет сколько я себя помню, но он жив и может прожить еще долго, и я все сделаю, чтобы это «долго» оказалось как можно дольше. Он хороший человек.
И он все равно мой отец, хотя я знаю теперь.
Не знаю, чего я хочу от тебя. Ничего, наверное...
Жаль, что мы никогда не встречались.
-Молодой человек, музей закрывается через десять минут.
-А? Спасибо.

***
...Утром он уехал.

@темы: фанфики, Legend of the Galactic Heroes

---

Особые предпочтения

[Алэй Лан]

Автор: Алэй Лан
Пейринги: ОМП/Ариабарт Титания, Жуслан Титания/ОЖП
Рейтинг: R
Предупреждения: гет, слэш
Фик можно считать приквелом к "Отвлекающему маневру".

Прием по случаю семнадцатилетия Жуслана мало чем отличался от других приемов. Разве что внимания к гостям нужно было проявлять больше, и устал он, соответственно, сильнее. Отец ушел раньше, оставив его за хозяина дома. Разумеется, Жуслан справился. Он всегда справлялся с возложенными на него обязанностями, но ни о каком ощущении праздника и речи не шло. Трудно искренне веселиться, зная, сколь многие здесь хотели бы, чтобы он вообще не рождался на свет. Или умер в младенчестве. Или чуть позже. Настоящий праздник будет потом – мама, наверняка, заказала торт в той самой кондитерской, которую Жуслан знал с детства. И свечи будут, хоть он еще в пятнадцать хотел, со всем пылом обретенной взрослости, отказаться от этого обычая.
Он думал, что отец уже лег, но мама сказала, что тот еще работает у себя в кабинете, и выглядела при этом обеспокоенной. Жуслан ее понимал, состояние отца все ухудшалось, но слишком часто, вместо того, чтобы дать себе отдых, лорд Александр тратил последние силы на работу. Привычка. А еще, возможно, нежелание оставлять незавершенные дела. Думать об этом было неприятно, но сам отец всегда учил его трезво оценивать обстановку. А обстановка была такова, что лорд Александр торопился передать дела сыну и передать их в полном порядке.
- Все хорошо прошло?
- Да, все уже разошлись.
- Ты пришел кстати, я хотел поговорить с тобой.
Жуслан мгновенно подобрался.
- Слушаю.
- Нет-нет, ничего серьезного, хотя…как посмотреть. Я бы хотел дать тебе совет и сделать подарок. Вот, держи, - отец через стол передал ему черную карточку с золотым тиснением, на обороте которой Жуслан прочитал лишь одно слово – «Камелия»
- Это…
- Приглашение, - отец улыбнулся его растерянности, - думаю, дизайн и название говорят сами за себя.
Жуслан почувствовал, что краснеет. Может, это и не проявлялось внешне, но щеки горели. Он не был так смущен с тех самых пор, как отец посчитал нужным просветить его касательно вопроса взаимоотношения полов. Тогда Жуслану было одиннадцать, и смущен он был, главным образом, потому, что все сообщенное отцом, к тому времени уже знал. Не говоря уж о некоторых экспериментах в ванной комнате.
А сейчас он держал в руках приглашение в публичный дом. Конечно, Жуслан знал об их существовании, равно как и о том, для чего существуют подобные заведения, хотя ни в одном из них не был, и причина этого заключалась в банальной нехватке времени. Последние года два график у Жуслана был достаточно…напряженным. Это отвечало его собственным устремлениям – помогать отцу, заменяя его, где только это возможно. На приемах дальше легкого флирта Жуслан пока не заходил, хотя и понимал, что некоторые из «приличных девушек» были бы не против, равно как и дамы постарше. И, конечно, ему случалось просыпаться, чувствуя все, что полагалось чувствовать человеку его возраста после эротического сна. Жуслана не слишком тяготил тот факт, что он еще девственник, хотя в последнее время тело требовало своего все чаще, так что приглашение было кстати. Другое дело, от кого оно исходило…
- Я не собираюсь вмешиваться в твою личную жизнь, Жуслан. Ты примерный сын и мне не стоит опасаться, что ты совершишь какую-нибудь глупость. Возможно, слишком примерный. На тебя многое свалилось в последнее время, и свалится еще больше. Но ты так молод…и я еще не совсем забыл самого себя в твоем возрасте. Это хорошее…приличное в некотором смысле заведение. В самый раз, чтобы приобрести опыт, не потеряв головы. Но это не приказ. Ты сам решишь, воспользоваться ли им.
- Спасибо отец, - Жуслан не знал, что еще сказать, хотя он редко терялся.
- Я не пользовался услугами «Камелии» с тех пор, как встретил твою мать, - отец закашлялся, прикрывая рот платком, - Любовь легко перепутать со страстью, особенно, если испытываешь страсть впервые. Лучше знать ее в лицо... Достань-ка коньяк, я еще могу и хочу выпить со своим взрослым сыном.
Жуслан вернулся к столу с наполненными бокалами.
- Ты прекрасный сын и наследник. Лучшего бы я и пожелать не мог. За тебя, за твое блестящее будущее.
Они выпили, Жуслан вспомнил, что на приеме почти ничего не ел. В голове слегка зашумело – усталость давала о себе знать.
- Еще одно…еще один вопрос, который я хотел бы с тобой обсудить, - паузы в речи отца стали длиннее, и это был тревожный признак, поэтому Жуслан позволил себе спросить:
- Может, не сегодня?
- Нет, давай покончим с неудобными темами, чтобы завтра быть от них свободными. Речь пойдет о твоем единокровном брате… Ариабарте, - отец произнес это имя будто через силу.
Жуслан едва сумел удержать на губах возглас «Он мне не брат», но, кажется, отец даже непроизнесенным услышал его.
- Мне понятна твоя реакция и твое неприятие, но Ариабарт действительно твой брат – это слово означает степень вашего родства – не более. Так получилось, это моя ошибка, в которой я раскаиваюсь до сих пор, но раскаяньем ничего не исправишь. Я рассказал тебе об этом три года назад, потому что не хотел, чтобы ты услышал это от кого-то другого в неподходящий момент. И теперь хочу услышать, что ты думаешь об Ариабарте Титания. Ты обязан иметь собственное мнение о будущем князе.
- Он…достаточно успешен. Его признали для возведения в титул князя, как и меня. Но он отличился даже раньше – еще в пятнадцать, в битве при Церере.
- Ты сообщаешь мне факты, я хотел бы услышать другое.
- Мы встречались несколько раз на приемах, когда он приезжал из академии, но почти не общались.
- Это было твое нежелание или его?
- Пожалуй, мое. Маме было бы неприятно. Она расстраивается всякий раз, когда видит его.
- Хорошо, мы добрались до сути, Жуслан.
- Я не понимаю.
- Твоей маме больно видеть Ариабарта. Это всякий раз напоминает ей о моей измене. К тому же больше у нас детей не было. Мне жаль, что моя ошибка причинила ей такую боль. Еще больше мне жаль, что боль эту ей продолжают причинять последствия этой ошибки. Я знаю, она предубеждена против Ариабарта, но ты не можешь себе позволить это предубеждение. Ты должен быть беспристрастен, чтобы увидеть его сильные и слабые стороны. Он твой брат по крови, но по сути – наследник другого Дома, твой соперник. Но он не враг тебе лишь по факту своего рождения.
- Я понимаю. Но…
- Но справиться со своими чувствами иногда очень сложно, даже когда ты понимаешь необходимость этого. Ты догадываешься, почему у Ариабарта больше нет братьев, почему его вообще признали не просто наследником, но законным сыном?
- Я не задумывался над этим. Лорд Константин бесплоден?
- Неподтвержденные данные, но другого объяснения нет. Моя ошибка оказалась ему очень на руку…ошибки всегда оказываются кому-то на руку, Жуслан. Не родись Ариабарт, расстановка сил на доске была бы несколько иной, но сейчас нам нужно играть с тем, что есть. И превращать ошибки наших предшественников в преимущества. Ты понимаешь?
Жуслан покачал головой.
- Я не понимаю, как можно это превратить в преимущество.
- Как ты думаешь, Ариабарт знает о вашем родстве?
- Наверняка. Ему могли сообщить о нем с теми же мотивами, что и мне.
- Правильно. Как, тебе показалось, он относится к тебе?
- Не знаю, мы и правда не общались…Возможно, интерес. Как и к другим наследникам Домов.
- Или чуть больше. Ты сам сказал, что Ариабарт отличился раньше тебя. Ты ведь сравнивал ваши успехи?
- Да…- Жуслан будто прислушивался к себе, - да, сравнивал.
- Это как старый трюк с белой обезьяной. Тебе неприятен факт, что Ариабарт твой брат, но ты помнишь об этом постоянно. И это отличает его для тебя от прочих равных. То же верно и в обратную сторону. Я общался с Ариабартом в прошлом году. Не слишком тесно, правда...но я не заметил неприятия с его стороны, хотя он знал, разумеется, что я его биологический отец…
Жуслана буквально корежило от того, как просто отец говорит об этом. Преодолеть предубеждение оказалось той еще задачкой. Сказать по правде, Жуслан предпочел бы просто забыть о существовании своего непрошенного брата. Еще лучше если бы его и правда…не случилось.
- Жуслан, ты слушаешь?
- Да, отец.
- Так вот, я не почувствовал неприятия, но увидел интерес со стороны Ариабарта. Я похвалил тогда его успехи и сказал, что его отец должен гордиться им. Он был рад услышать это. Действительно рад, меня это даже удивило. Я навел некоторые справки, они подтвердили мое предположение. Лорд Константин признал Ариабарта, но никогда не забывал, что он не его сын. Их отношения трудно назвать доверительными или хоть сколько-нибудь теплыми. То же касается и матери Ариабарта.
- К чему все это? Зачем мне знать, что у него не ладятся отношения с родителями? – Жуслан терял терпение. Коньяк уже выветрился, а от этого ариабрт-ариабарт-ариабарт уже голова болела.
- К тому, что если Ариабарт проявит к тебе интерес, я не хочу, чтоб ты его отталкивал или обливал презрением. Ты можешь сделать его своим союзником, обеспечить себе лояльность одного из князей. В совете глав семей это может стать серьезным козырем.
- Ты предлагаешь мне…подружиться с ним?
- Всего лишь не отталкивать, если он сделает первый шаг тебе навстречу. Возможно, он их уже делал, но ты отмахнулся. Подумай об этом с холодной головой, и ты увидишь все преимущества такого решения. Я жалею, что сам задумался об этом достаточно поздно. Тебе тяжело сейчас, тебе это не по нраву, и ты вправе поступить по-своему. А сейчас иди, вижу, ты устал. И я тоже… - отец поднялся из-за стола и снова тяжело опустился в кресло.
Жуслан помог ему встать, отец оперся на его плечо, а потом обнял, и Жуслан только тогда понял, как давно тот не делал этого и как ослабел. Он почувствовал на глазах не слезы, но саму возможность слез.
- Я ценю все твои советы. Ты знаешь. А теперь позволь мне проводить тебя.
- Совсем разваливаюсь, - отец покачал головой, - Идем.

Жуслан только через две недели вспомнил, точнее, позволил себе вспомнить о черной с золотом карте, и понял, что вполне созрел для визита.
Приобрести опыт. Да, пожалуй, это стоило оценивать именно так. К тому же опыт обещал быть приятным. Карта содержала информацию о маршруте, и сообщала, что гостям рады в любое время, но Жуслан, конечно, выбрал один из своих более-менее свободных вечеров. Никакого прейскуранта не было, вообще нигде не указывалось, какие именно услуги предоставляли в «Камелии». Уже на пороге, прикладывая карту к сканеру неприметной двери, Жуслан понял, что волнуется. Он не представлял себе, что ждет его внутри, не знал как себя вести…и понятия не имел, как сделать выбор.

Внутри, против ожидаемого полумрака и тяжелых портьер, оказалось довольно светло, просторный холл наводил на мысли скорее о дорогом отеле, нежели о борделе. В интерьере не было ничего кричащего, ничего вульгарного, то же относилось и к женщине, которая его встретила – строгое, но не чрезмерно, платье, легкий и действительно уместный макияж. Ей, как определил для себя Жуслан, примерно за сорок, типаж совсем неподходящий для «мадам», но здесь она была уместна.
- Рады приветствовать вас в "Камелии", это для нас большая честь. Меня зовут Магда, я сделаю все, что от меня зависит, чтобы вы приятно провели здесь время.
Наверняка формулировка была стандартной, но Жуслан оценил сердечность, с которой было сказано приветствие. Его имя Магда, скорее всего, уже знала, но не произнесла, как будто Жуслану предоставили выбор того, как он хочет, чтобы его называли.
- Спасибо, я здесь впервые, так что нуждаюсь в провожатом. Жуслан Титания, рад знакомству с вами, Магда.
- Проходите же, - Магда обаятельно улыбнулась, жестом приглашая его следовать за собой, - скромная экскурсия до бара. Хотите что-нибудь выпить, лорд Жуслан?
- Да, не откажусь от бокала вина.
Они оказались в довольно уютном зале, Жуслану предложили сесть и он, опираясь о мягкую спинку диванчика, только сейчас понял, как сильно напряжена была его спина все это время. Магда подала ему бокал вина, довольно неплохого, как выяснилось, и села напротив.
- Если вы не против, я сейчас представлю вам наших милых барышень. Конечно, у нас есть альбом с фотографиями, но я бы посоветовала уделить минутку, чтобы взглянуть на них лично. Возможно, у вас есть какие-нибудь особые предпочтения?
«Особые предпочтения» у Жуслана почему-то ассоциировался исключительно с кнутами и наручниками, хотя он и знал, что список этих предпочтений существенно шире. Ему импонировал подход Магды – она не была фамильярна и не лебезила перед ним. И к тому же мгновенно перешла к сути визита, терять время здесь было не принято.
- Я еще слишком неопытен, чтобы иметь особые предпочтения. Думаю, приобрести их со временем, - Жуслан улыбнулся, во-первых, чтобы скрыть неловкость, а, во-вторых, потому что ему хотелось улыбнуться Магде, - и я с удовольствием последую вашему совету.
- Замечательно, – это, по всей видимости, относилось к обеим частям его высказывания, - Мы не заставим вас ждать, - и Магда негромко дважды хлопнула в ладоши.
Ждать и правда не пришлось. Через полминуты в зал, с противоположной от холла стороны вошли десять девушек… «Барышень» - поправил себя Жуслан. Называть их девушками было бы странно. В первые несколько мгновений он почувствовал себя неловко, но неловкость эта быстро исчезла, когда Магда стала представлять своих подопечных, создавая каким-то непостижимым для Жуслана способом атмосферу скорее знакомства, чем выбора. Как будто здесь и не шла речь о купле-продаже. Магда называла имя и, пока барышня делала легкий реверанс, успевала сказать про нее еще несколько слов, которые не имели никакого отношения к интимным талантам представленной.
- Сесилия, прекрасно танцует, наш ветерок.
- Анабель обожает разнообразные восточные практики.
- Изабель наш золотой голосок, поет и сочиняет…
Девушки на разные лады говорили, как рады знакомству и, стрельнув напоследок глазками и одарив Жуслана улыбками, одна за другой выходили из зала. Вскоре они с Магдой снова остались наедине. Барышни были хороши все до одной, по-другому в заведении такого класса и быть не могло, но Жуслан все равно был приятно удивлен. И озадачен.
Магда терпеливо ждала его вердикта. Жуслан развел руками в полушутливом жесте, обозначая замешательство.
- Неужели вам ни одна не приглянулась, лорд Жуслан? – спросила Магда, но по ее тону было понятно, что она прекрасно понимает природу затруднений гостя, - Или вам наоборот понравились сразу несколько?
- Сказать по правде, мне понравились абсолютно все.
- Им будет приятно это услышать, - кивнула Магда, - ведь вы очаровательный молодой человек, лорд Жуслан, - последнее действительно прозвучало как комплимент.
Жуслан с поклоном принял его и немедленно вернул.
- Легко быть очаровательным в такой очаровательной компании.
- Благодарю… Вина? Может после еще одного бокала решение придет само?
- Пожалуй, выпьете со мной?
- С удовольствием.
Будь Магда чуть моложе, Жуслан не сомневался бы в своем выборе. А ведь когда-то она входила в число «барышень», и наверняка имела успех. Они молча пили вино, Жуслану давно не было так…просто. Никто не собирался его торопить, он мог допить вино и уйти. Или остаться. Пофлиртовать с Магдой или подняться наверх с одной из девушек. Это был не очередной экзамен, а передышка. Сейчас Жуслан был особенно благодарен отцу за это приглашение. Он снова представил себе всех обитательниц "Камелии", представленных ему. Привычка мгновенно запоминать имена и лица не дала сбой и сейчас.
- Вино и правда помогло, Магда. Оно шепнуло мне, что Жаклин будет лучшей компанией для этого вечера.
- Вино никогда не ошибается, лорд Жуслан. Я распоряжусь. Жаклин проводит вас к себе. Прекрасный выбор.
- Позволите нескромный вопрос?
- Здесь никакие вопросы не являются нескромными.
Жуслан и сам не знал, что его потянуло за язык.
- Вы знали моего отца?
- Да, - Магда опустила ресницы, - мы были знакомы с лордом Александром. Он в добром здравии?
- В последнее время не очень.
- Жаль, но я рада служить его сыну.
Жуслан как раз успел допить вино, когда в зал, вошла Жаклин.
- Благодарю за приглашение, лорд Жуслан, - фраза прозвучала, как обещание.
Жуслан поднялся ей навстречу. Галантно поцеловал руку.
- Просто Жуслан. Я тебя пригласил, но совершенно не знаю, куда идти. Во всем полагаюсь на прекрасного проводника, - сказал он, не выпуская руки Жаклин из своей.
- Я не подведу, - шепнула она.
Они вышли из зала в уже знакомый для Жуслана холл, из которого поднималась лестница на второй этаж. До этого момента Жуслану казалось, что он здесь единственный гость. Жуслан был бы рад и дальше находиться в плену этой иллюзии, но они еще не успели дойти до лестницы, когда открылась еще одна дверь и оттуда вырвались смех, музыка…и Ариабарт Титания. А за ним еще двое, судя по форме, офицеров флота
Еще бы несколько секунд и они разминулись, а так столкнулись практически лицом к лицу. И невозможно теперь было не обозначить приветствие хотя бы кивком. Для Ариабарта встреча тоже стала сюрпризом – он словно на стену налетел, но быстро пришел в себя, вопреки, а, может, благодаря количеству уже выпитого. Жуслан с такого расстояния прекрасно чувствовал, что от него и его сопровождающих пахнет вином.
- Лорд Ариабарт, - поклон был едва заметен, настроение Жуслана мгновенно упало до нуля.
- Лорд Жуслан. Рад…встрече.
Двое в форме выпрямились, переглянувшись. Наверняка это Ариабарт протащил их с собой, едва ли «Камелия» была им по карману. Их бы просто сюда не впустили, в конце концов, а вот сыну князя, разумеется, отказывать не стали. Из-за двери снова послышался смех – мужской и женский. Интересно, по какому поводу веселье…Память услужливо подсказала, ну конечно, Ариабарт празднует свое семнадцатилетие, ведь он родился через две недели после Жуслана. Еще лучше…
- Не буду мешать вам праздновать, лорд Ариабарт, - Жуслан выдавил из себя улыбку, - примите мои поздравления со знаменательной датой.
- Спасибо…Не желаете присоединиться к нам, лорд Жуслан? Тогда и я смогу исправиться и позравить вас тоже. Я только сегодня прибыл в Уранибург.
«И сразу направился с дружками в бордель. Да не в какой-нибудь, а именно в этот» - кисло подумал Жуслан.
Конечно, все это было досадной случайностью, у Ариабарта и в мыслях не было столь затейливо испортить Жуслану его…отдых. Но ей-богу и нарочно и не получилось бы лучше. Точнее хуже. Самой естественной реакцией на такое приглашение, по мнению Жуслана, был вежливый отказ, вот только что он будет делать позже? Поднимется наверх с Жаклин, зная, что здесь, под одной с ним крышей Ариабарт? Его персональная белая обезьяна, которая сейчас выглядела несколько растерянной. Все размышления не заняли и нескольких секунд, пауза не успела стать неловкой.
- Если мое присутствие будет уместно, лорд Ариабарт, присоединюсь с радостью. Ты ведь не возражаешь, Жаклин?
- О, нет…я последую за вами повсюду.
Его согласие Ариабарта явно удивило. Рассчитывал на другое, братец? Ну так получи. Жуслан почувствовал мрачное удовлетворение, когда при виде него оборвались разговоры, а кто-то даже отпрянул от своей очаровательной соседки. Кроме Ариабарта и тех двоих здесь было еще шестеро офицеров и все – в изрядном подпитьи. Дамы тоже были…веселы, и, нарушенная было атмосфера праздника быстро взяла свое. Ариабарт представил ему и своих друзей и временных подруг. Жуслан усмехнулся мысленной параллели с тем, как Магда представляла ему барышень. Ариабарт тоже справлялся неплохо. Неловкость скатилась с него, как с гуся вода,и он уже чувствовал себя в своей тарелке, в отличие от Жуслана. Но Жуслан умел расслабляться и в более враждебной обстановке, а тут против него как будто никто ничего не имел. Еще один гость на веселой пирушке. Жаклин следила за тем, чтобы его бокал не оставался пуст, впрочем, Жуслан не собирался соревноваться с присутствующими в количестве выпитого. Ему нечасто приходилось оказываться в компании своих сверстников, у него не было тех, кого бы он мог назвать приятелями и уж тем более – друзьями. А вот у Ариабарта их было полно. И даже если он из своего кармана платил за вино и компанию прекрасных дам, собравшихся здесь привлекла не только и не столько дармовщинка. Тосты следовали один за другим, очередь дошла и до Жуслана. Он встал, вслед за ним встали и остальные.
- За моего кузена, лорда Ариабарта. Пусть во всех делах ему сопутствует удача равная его способностям.
Кажется, о способностях Ариабарта здесь были довольно высокого мнения, так что тост встретили одобрительными возгласами. Сам Ариабарт, если и уловил иронию в словах Жуслана, не подал виду. Сказать по правде, он выглядел просто неприлично довольным. Жуслан не помнил, видел ли он когда-либо своего «кузена» улыбающимся, но сейчас мог вволю насладиться этим сомнительным зрелищем. После тостов пришел черед баек и анекдотов разной степени неприличности. Особенно отличился в этом плане один из офицеров по имени Матео. Жуслан его отметил еще и потому, что Ариабарта он называл не иначе как «надежда наша» и в этом было больше дружеского подтрунивания, нежели лести. Ариабарт был не против подобной фамильярности, но один раз все-таки попытался отвесить Матео подзатыльник, однако тот увернулся. «Они еще подерутся тут» - подумал Жуслан, которому пришлось уворачиваться уже от Ариабарта, потерявшего равновесие. С чего вообще отец решил, что Ариабарт от чего-то там страдает? Он явно не испытывал недостатка в поддержке и обожании, какими бы непростыми ни были его отношения в семье. Жуслан давил в себе раздражение и еще что-то, слишком похожее на зависть. Тот Ариабарт, что на приемах смотрел в его сторону с настороженным вниманием, нравился Жуслану больше, чем этот, которому никакого дела не было до того, в каком неприглядном виде его наблюдает Жуслан.
«Не в таком уж и неприглядном, будь объективен».
Жуслан не желал быть объективным. Его бесил Ариабарт, бесила эта компания, бесил этот бордель, в котором, насколько он понял, Ариабарт не впервые так весело проводил время. Он чувствовал себя уязвленным, понимал, что это глупо, но от этого чувствовал себя уязвленным еще больше. Жуслан хотел и не мог уйти отсюда, ведь это означало бы признать собственное поражение. Правда, в чем именно заключалось бы это поражение, Жуслан не мог сформулировать даже для себя. Поэтому он продолжал пить вино, смеяться шуткам и несколько раз даже поцеловал Жаклин. Она все сильнее прижималась к нему, другие дамы в это время уже сидели у своих кавалерах на коленях. Колени Ариабарта, впрочем, оставались свободными, он свое внимание делил поровну сразу между двумя прелестницами.
- Разрешите убыть в увольнительную, лорд Ариабарт, - Матео вытянулся перед начальством, отдавая честь свободной от талии своей барышни рукой.
- Уе…Убывайте, лейтенант, общий сбор с утра…
Это стало сигналом и для остальных - праздновать дальше офицеры предпочли в индивидуальном порядке. Жуслан решил для себя, что уйдет четвертым и, когда подошел его черед, поднялся с диванчика, подал руку Жаклин, кивнул Ариабарту, посчитав, что этого вполне достаточно, чтобы соблюсти приличия и не привлекать к своему отступлению лишнее внимания. Вот только напутственных слов от Ариабарта ему и не хватало для полного счастья.
Жуслан раздумывал, стоит ли ему подниматься, но…Жаклин хорошо целовалась, а ему хотелось сбросить напряжение, хотя оно и не имело с возбуждением ничего общего.
Барышни, работавшие в «Камелии» отличались не только исключительными внешними данными, но и умением чувствовать настроение гостя, угадывать и даже предугадывать его желания. Жаклин не была исключением и, спустя несколько секунд после того, как они оказались в затененной спальне, Жуслан уже лежал на кровати, куда его толкнули со всей возможной нежностью. Все еще одетый, по большей части, тогда как над меньшей старалась Жаклин, и действия ее имели самый благоприятный эффект. По крайней мере, об Ариабарте Жуслан уже точно не думал. В голове, наконец-то, было изумительно пусто. Жуслан этим ощущением наслаждался не меньше, чем умелыми губками и язычком Жаклин. Сегодня он до дна вычерпал свою способность переживать по поводу чего бы то ни было. В другое время Жуслан наверняка бы нервничал по поводу собственной неопытности, но сейчас просто забыл об этом, и это было наилучшим из всех возможных вариантов.
Вся одежда в итоге оказалась на полу. Полумрак спальни приглушал все, но не прятал, позволяя Жуслану в полной мере насладиться красотой его партнерши. Ему нравилось смотреть на нее, видеть реакцию на свои ласки. Женщина, испытывающая удовольствие, всегда прекрасна. Уже только ради этого стоит постараться ей это удовольствие доставить... Он не помнил где и когда слышал или читал эти слова, но, даже зная, что для Жаклин это только работа, Жуслан все равно старался. Ловя губами тихие стоны, чувствуя дрожь под пальцами, двигаясь и встречая отклик своим движениям. Все теоретические знания отступили перед реальностью, которая оказалась много увлекательнее. И завершение этого путешествия тоже превзошло его ожидания.
Жаклин и после не торопилась от него отстраняться, Жуслан обнимал ее, поглаживая кончиками пальцев плечи и узкую спину. Поцелуи заменили слова благодарности. Он позволил себе задремать – впервые рядом с кем-то, но оставаться здесь на ночь не хотел. Жаклин спала или притворялась спящей, избавляя его от необходимости прощаться. Жуслан решил, что, возможно, навестит ее снова. Но с той же долей вероятности он рассматривал для себя и возможность провести время с другой. Или с другими, что тоже было заманчиво.
Он шел по коридору, и ковер заглушал звуки шагов. Снова полная тишина, снова иллюзия одиночества, которой, однако, Жуслан больше не доверял и не напрасно. Одна из дверей осталась приоткрытой, видимо, сильно торопились. Он уже миновал ее, когда услышал звук бьющегося стекла, остановился на мгновение и уже собирался двинуться дальше – целостность здешних интерьеров его не волновала абсолютно, когда узнал голос, произносящий затейливое ругательство, прерванное звуком пощечины. Снова звякнуло что-то в глубине комнаты, Жуслан заставил сделать себя еще один шаг. Что-такого мог сделать или потребовать Ариабарт, чтобы проститутка влепила ему пощечину? Ну не за вазу же она взъелась или что там они могли разбить… Да и вообще трудно представить, чтобы одна из подопечных Магды вела себя подобным образом, тем более зная, кем является Ариабарт. Те двое, с которыми он обнимался были явно довольны проявленным к ним вниманием.
«Это не мое дело» - сказал Жуслан себе, но при этом не сдвинулся с места. То, что он слышал сейчас, больше всего походило на звуки борьбы. У него просто в голове не укладывалось… Ариабарт, получающий пощечину от шлюхи, а потом гоняющийся за ней по комнате, дерущийся с женщиной, принуждающий ее? Жуслан мог как угодно относиться к нему, но Ариабарт не выглядел человеком, способным на подобное.
- Хватит дергаться, б..ть, лежи смирно и все будет…хорошо, - произнес мужской голос тихо, но внятно. И этот голос Ариабарту не принадлежал. Жуслан застыл, как громом пораженный. Он уже несколько минут торчал под этой чертовой дверью и все меньше понимал, что там происходит. Ариабарт с приятелем решили воспользоваться услугами одной девицы? Но до него только сейчас дошло, что он не слышал женского голоса, а ведь едва ли в подобных обстоятельствах женщина стала бы хранить молчание. До него донесся низкий стон почти на грани вскрика.
- Вот так…вот так-то лучше, - снова не-Ариабарт.
Жуслан решился. Дверь была приоткрыта достаточно для того, чтобы он мог протиснуться боком. Осторожно заглянув в комнату, Жуслан убедился, что его скрывает изящная ширма, он не видел кровати, но и его сейчас заметить не могли. Сердце стучало так громко, что, казалось, может выдать. Жуслан вздрогнул от очередного стона, сейчас он звучал приглушенно. Сделав глубокий вдох, он быстро выглянул из-за ширмы и снова скрылся за ней, даже не сразу осознав, что именно увидел – просто зафиксировав картинку.
Он увидел со спины темноволосого мужчину, который стоял на кровати на коленях, чуть наклонившись и движения которого были довольно красноречивы. Еще более красноречивы были ноги его партнера, задранные и раскинутые в стороны. Запястья, привязанные к изголовью, одежда в беспорядке валяющаяся на полу – два комплекта почти одинаковой, не считая знаков различия, формы… Жуслан воспринимал все именно так – кусками. Запястья, туго перетянутые форменными ремнями, пальцы до белизны сжимающие эту привязь. Он знал, был уверен, кому все это принадлежало, кто сейчас лежал под темноволосым офицером, имя которого Жуслан запамятовал. Знал и не мог поверить до конца. Но он помнил, как этот офицер смотрел на Ариабарта, точнее вспомнил сейчас и понял, что в этом взгляде показалось ему странным тогда. Так не смотрят на своего командира и, если уж на то пошло, на своего приятеля так не смотрят тоже…
Но как он осмелился на подобное? Сошел с ума? Планировал заранее? Впрочем, больше всего Жуслана занимал вопрос, что ему самому следует сделать. Спуститься и вызвать охрану? Потребовать прекратить? Огреть насильника чем-то тяжелым по голове? Этот ублюдок все говорил и говорил какие-то тошнотворные пошлости, говорил, трахая при этом наследника одного из пяти Домов Титания! Жуслан слышал шлепки тела об тело, стоны. Не увидев тогда, он понял сейчас, почему они звучат так приглушенно – Ариабарту наверняка заткнули рот. Ситуация была дикой и он, привыкший мгновенно почти принимать решения, растерялся. И звуки того, что сейчас происходило за ширмой, будто ему под кожу проникли. Жуслан взмок за ту минуту или две, пока находился здесь. Ладони стали ледяными, а щеки жгло. Надо что-то делать, он же не может стоять тут, пока… Этого Ариабарт точно не заслужил. И он все же был его, Жуслана, братом. Да даже если бы всего лишь кузеном, к черту вообще родство, они принадлежали к одному кругу и точка. Он заставил себя успокоиться, быстро выглянул еще раз, уже для того, чтобы выбрать подходящий предмет. Опрокинутый стул для его цели подходил идеально. Еще секунда на то, чтобы собраться…
- Давай сам, давай, покажи, как ты хочешь…Дааа, вот так…двигай задом, тебе же хочется. Хочется кончить подо мной? Скажи, ты же знаешь, я могу долго с тобой вот так играть...Скажи мне, Берти…Я даже освобожу твой сладкий ротик, чтобы это услышать.
Жуслану показалось, что ему врезали поддых. Дважды – сперва его оглушило это «Берти», а потом он просто ушам своим не поверил, услышав Ариабарта, выдохнувшего в лицо насильнику (насильнику ли?) тихое, но буквально прогремевшее в голове Жуслана, «выеби меня. Я…прошу»
- Пожалуйста?
- Пожалуйста…
Никогда больше, ни до, ни после Жуслан Титания не чувствовал себя таким идиотом.
Он не помнил, как вышел из комнаты, не помнил, как оказался на лестнице, где нервно рассмеялся, зажимая себе рот ладонью, когда до него дошло в полной мере, какую глупость он мог только что совершить, причем из самых благородных намерений. Что, интересно, сказал бы ему Ариабарт, оглуши и в самом деле Жуслан его любовника в такой пикантный момент? Как вообще он мог так обмануться? Как будто способность рассуждать логически осталась в постели вместе с Жаклин. Как будто ему мозги в этот момент отшибло начисто. Особые предпочтения. Всего лишь особые предпочтения – вот чему он стал свидетелем. «Действительно особые» - подумал Жуслан и снова рассмеялся – просто не мог удержаться, подозревая, что находится почти на грани истерики. Он уже и не помнил, кому в последний раз удавалось и удавалось ли вообще настолько лишить его равновесия.
Ему хотелось выпить, но, в то же время, он не желал больше ни одной минуты провести в «Камелии». И был абсолютно уверен, что ни разу не переступит ее порог снова. Пусть Ариабарт тут…резвится, как его душе и заднице угодно. Пусть спит со всеми своими офицерами подряд. Его, Жуслана, это не касается и не волнует. Чуть позже он подумает, как можно использовать эту информацию… Или нет, он просто примет ее к сведенью.
«И это мой…» - Жуслан оборвал себя на полуфразе, запретив даже мысленно произносить последнее слово. К Ариабарту оно было неприменимо.

@темы: слэш, фанфики, гет, Tytania

---

[Алэй Лан]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[Жуслан колючий и без фуражки]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[М-ль Люсиль]

Название: "Век суетных маркиз"
Автор: Люсиль
Фэндом: Legend of the Galactic Heroes
Пейринг: Магдалена фон Вестфален/Хильда фон Мариендорф
Рейтинг: R
Отказ от прав: все права - у Танаки
Предупреждение: фемслэш, пвп, авторский фанон, цитаты из мировой литературы и не только.

Когда уезжает молодой император, бал оживляется еще более - и все говорят, что это хороший знак. Если первый костюмированный бал новой эры сойдет весело, в империю придут счастливые времена. Аристократы, присягнувшие Лоэнграмму, соскучились по праздникам в своих поместьях, военные - в походах, а выходцы из третьего сословия, вознесенные на восхитительную высоту, прежде и мечтать не могли о том, чтобы хоть краем глаза, хоть с галереи по билетам - но все-таки взглянуть на дворцовые маскарады. Теперь они, наверно, устали с непривычки, они не приучены танцевать и веселиться ночь напролет - ну что ж, вольно им последовать за императором и разъехаться по домам. Никто не станет их удерживать. Ах, с кем уехал император? - этот вопрос недолго занимает придворных сплетников. Ужели кто-то из дам удостоился наконец-то его внимания? Но нет, напрасные надежды разлетаются в прах, император и на балу не хочет искать императрицу; император - шепчут со смешком, прикрываясь веерами, - император уехал с господином в сером плаще, неотложные дела призвали его с праздника в рабочий кабинет. Так твердят слухи и слуги, им можно верить, а можно и не верить, но ясно одно: никто не помешает гостям забавляться до утра, ускользнув от докучного надзора. Император слишком строг и не умеет танцевать, и к лучшему, что он вернулся к государственным заботам, угрюмую тень увел с собою. А все остальные, укрывшись под масками, в фантастических костюмах, нарядны, свободны и веселы; им кажется к полуночи, что они - словно в Новый год - за синий фазаний хвост ловят счастье.
В эту ночь маленькую Хильду, графскую дочку, не только со спины принимают за мальчика. Гусарский мундир преображает ее вернее остальных мужских костюмов: угловатая, легкая, она прощается со своим полом так просто, что даже пугается этой простоты и в первый час бала ждет подвоха и разоблачения. Никто - и сам император - не знает, в кого она перерядилась; у маскарада свои законы, раз в году можно позволить себе поблажку. Час проходит, а за ним бегут второй и третий, император уезжает, и Хильда пьет шампанское и танцует за кавалера в кадрилях и галопах. Черная маска-моретта, немая и неприступная, пожимает ей нежно руку, бесчисленные веера распахиваются, подавая ей знаки, ей улыбаются простодушно молодые девушки, ей улыбаются загадочно дамы постарше, о ней уже шепчутся: "Что за милый мальчик, интересно, кто он такой, студент или военный?" - и никто, никто не догадывается (даже взглянув на ее тонкие пальцы, даже услышав в беседе ее голос), кто этот милый мальчик на самом деле. Ни в старой, ни в новой империи не принято заигрывать с травестийными образами, границы мужского и женского не нарушают даже в шутку; и Хильда забывает о страхах, уверившись в своей неуязвимости.
- Я бы хотела попросить вас со мной танцевать, - говорит ей кто-то, и Хильда оборачивается, улыбаясь. Она давно не вальсировала, она боится спутать фигуры, но жажда движения слишком сильна, и она рада согласиться, еще не зная, кто приглашает ее. И не все ли равно? Сегодня она никому не отказывает, такой уж выдался день.
- Это честь для меня, сударыня.
Высокая черноволосая дама улыбается и протягивает руку - белую, прелестную руку, без колец и перстней. Это старый обычай: женщины не надевают украшений на маскарады, боясь, что колье и броши выдадут их; чужие глаза приметливы к таким мелочам. Верно, дама танцевала на балах еще при старой династии, и оттуда вынесла похвальную привычку - осторожность и предусмотрительность всегда и во всем. Но наряды былых времен она оставила в прошлом, не пожелала тащить с собою лишний груз: ее платье скроено по моде Феззана, нет ни корсета, ни фижм, делавших женщину - куклой. И Хильда, мало смыслящая в платьях, думает, что дама очаровательна, очаровательнее всех, с кем она сегодня танцевала; и легко обнимает ее за талию, увлекая в круг, бездумно радуясь вальсу, скользящей, влекущей музыке, сверканию зеркал и пестроте бантов, кружев, пелерин.
Они делают два тура вальса, отдыхают и вновь идут танцевать, не разлучаясь: дама исподволь привязывает Хильду, назначает эгоистично своим постоянным кавалером и болтает с нею, чтобы она не заскучала и не упорхнула к кому-нибудь повеселее. Расчеты верны, беседа не смолкает ("В каком полку вы служите?" - смеется дама), а ледяное шампанское разрушает последнюю преграду: после танцев сильнее хочется пить. И Хильда готова кружиться всю ночь: она совершенно счастлива, не влюблена, а больше, чем влюблена - легка, как в детстве.
- Здесь так душно, - говорит дама, когда часы бьют половину второго. В нагретой зале ярче сияют лампы, выделанные под канделябры, хрусталь звенит, и музыканты рьяно взмахивают смычками и дуют в трубы, не зная устали, словно истосковались по праздникам и балам сильнее гостей. Воздух сперт и жарок, немногие сдаются и уезжают домой; но сильные и молодые - а им теперь раздолье в империи! - твердо хотят на ногах встретить рассвет, доплясаться до утра.
- Не хотите ли полюбоваться луной? - галантно предлагает Хильда, прекрасно читая подтексты: даме хочется отдохнуть от шума и подышать, и может быть, пооткровенничать при свете звезд. Ведь Хильда и не помнит, в какой фазе сейчас луна, и призывает ее наобум, как пустой и прелестный символ.
- Вы очень любезны, - соглашается дама и опирается на ее руку. - Мне, право, немного дурно, у меня кружится голова.
Они выходят из залы вдвоем, и черная моретта подносит скрещенные ладони к немому рту, изображая отчаяние. А может быть, она их проклинает - потому что они немедленно теряют путь и принимаются блуждать по смутно освещенным коридорам. Хильде чудится, что надо налево свернуть и спуститься по лестнице - там выход в сад; но дама возражает настойчиво и мягко, и тянет Хильду направо. Дурнота ее исчезает бесследно - так уверенно и громко цокают каблуки, так властно увлекает она Хильду в лабиринт под крышей, отражение садового лабиринта под открытым небом. Музыка еще слышна, но к ней не вернуться, на все вопросы дама отвечает одно: "Не бойтесь, я знаю, куда идти".
- Но куда же, куда? - улыбается Хильда и добавляет шутя: - Я готов идти с вами хоть на край света.
- Ловлю вас на слове. Но мы уже пришли.
В угловой высокой комнате два окна выходят в сад, свежо пахнет ночными цветами, чей-то шепот доносится и чей-то смех приглушенный. В саду не найти уединения, там воркуют влюбленные; а в комнате легко дышится, мягко горит светильник в углу, и можно отдохнуть от света и шума. Хильда заслужила маленькую передышку. Ей хочется подойти к окну и выглянуть наружу, поискать луну в новолунье; и она шагает вперед и чувствует внезапно, как узенькая рука удерживает ее.
- О нет, не стойте на сквозняке. Вы разгорячились и можете простыть. Вы весь горите, разве вы не чувствуете?
- А...
Дама стряхивает с запястья бисерную сумочку и ловит Хильду в объятия, молча и пристально вглядывается, будто хочет ресничку сдуть с ее щеки и загадать желание. Они стоят неблизко, раскрытую ладонь можно сунуть, как меч, между их телами. Но целомудрие не спасти полумерами; "вы весь горите" - шепчет дама, раздувая огонь. Исполняется проклятие ревнивой моретты: она насылает на неверного кавалера самую страшную напасть - любовную.
- Сударыня, - бормочет Хильда, - сударыня, вы...
Она не успевает сказать: "Вы ошиблись", она не успевает открыть смешную правду - дама целует ее. У захмелевшей Хильды слабеют колени: фигуральное выражение оказывается до ужаса точным, как симптом болезни, как выдержка из медицинской энциклопедии. Все закручивается поразительно быстро, как в романах и снах. Танцы и блуждания были всего лишь прелюдией. В прорезях белой полумаски блестят темно и влажно синие глаза, губы мягки и теплы под слоем помады, и сладки на вкус, искусны не только в улыбках. Дама не дает ей ни слова сказать, завораживает беспощадно, глоток воздуха разрешает - и не больше, душит поцелуями, как душила бы шелковою петлей. Приключение страшно и забавно, не будь Хильда пьяна - она оттолкнула бы соблазнительницу и сбежала без объяснений: пусть думает что хочет и сыпет проклятьями вслед. Но дама еще один шажок делает и вжимает добычу в стену, накалывает бабочку на острие трости. Видно, ей не привыкать совращать юнцов по углам.
- Не надо, - шепчет Хильда, не о себе волнуясь: что с ней могут сделать слабые женские руки?
- Не надо? - певуче удивляется дама. - Вы смелый мальчик, неужели вы боитесь - меня?
Холодный русалочий смех звенит: если захочется ей, она защекочет и заиграет, заколдует, засмеет до смерти. В любовной неразберихе из шепотков и прикосновений растерявшаяся Хильда не знает, что надо защищать сначала - и потому не защищает ничего, позволяет целовать все лицо, от лба до подбородка: даже к бабочке-маске прижимаются губы. О, дама сполна насладится покорностью своего избранника, ей повезло, ведь вежливость, уступчивость и кротость так редки в наши дни.
Самой нежной награды достойно подобное послушание. Дама оригиналка - она снизу вверх пускается обследовать новое тело, как только что открытый континент, как неизведанную планету: по бедрам ведет, но не задевает пах, самое сладкое оставляет на потом. Узкие лосины обтягивают ноги, словно вторая кожа, жалкая преграда для любознательных пальцев. А Хильда под хмельком из девы разумной превращается в неразумную и перестает - хоть на пять минут - загадывать и рассчитывать ходы, жадно постигая науку поцелуев. Встречала ли дама прежде столь прилежных учеников? И обмолвится ли похвалою, прервавшись посередине урока? Нет, на поощрения она не истратит ни слова. Она расстегивает мундир, пуговку за пуговкой, не торопясь - куда ей спешить? - и сквозь белопенную сорочку ее ладони прикасаются к острым соскам, к округленной и мягкой, юной - не юношеской - груди.
- Ого! - говорит она и не отдергивает руки (а ведь должна была шарахнуться, как от змеи). - Корнет, вы женщина?
И не ждет ответа - а что, что тут можно ответить? У Хильды щеки горят, жаль, что она не умеет падать в обморок. Авантюра кончена, не успев начаться, дальше - только взрыв возмущения, праведный гнев обманутой дамы, упреки, ужас и неизбежное узнавание. Кто еще из благородных девиц осмелился нынче появиться на маскараде в мужском обличье? Круг слишком узок, и если смышленая дама разгадает ее - маска, я тебя знаю! - скандала не избежать. О, только бы она оказалась недогадливой, только бы алкоголь ударил ей в голову - чтобы завтра она постеснялась вспомнить о своей выходке!
- Тем лучше, - дама врывается в лихорадочные размышления Хильды, как ребенок к гостям - с разбега. И ловко спускает мундир с ее плеч, связывая, сковывая руки. Теперь Хильда не сумеет сопротивляться: можно лишь на помощь звать. Но в зале вполсилы играет утомленный оркестр, а влюбленные парочки заняты своими делами: что им за дело до стонов перепуганных невест-на-час? Пусть отбиваются, пусть зовут маменьку, пусть разбираются сами, в конце концов.
- Тем лучше, Хильда, - шепчут ей на ухо, и она цепенеет - поздно, ее тайна раскрыта. А дыхание обжигает шею, вздох щекочет кожу - и от горла до паха по телу проходит озноб. Узел скручивается, гадючий, гордиев, морской нераспутанный узел, и дама, как королева, разрубит его сплеча. Маску она срывает, оголяя лицо Хильды, проверяет - верно ли угадала? - и улыбается торжествующе, поздравляя себя с победою. В висках звенит далекая глухая музыка, вальсы следуют своим чередом, пусть они и ушли из круга - но на их место явились другие танцоры и танцорки. Хильда запрокидывает голову - и ловит пристальный взгляд лепного Амура, нацелившего стрелу ей прямо в лоб.
Она пропускает иную атаку. Дама впивается ей в горло, точно хочет кожу прокусить, и Хильда ахает от боли, затылком ударяется о стену. Ехидная Фортуна раскидывает по потолку цветы и виноградные грозди; не Фортуна она, а вакханка - но кто же в Империи станет разбираться в древней мифологии? Локти спутаны мундиром, как веревкой, от поцелуя расплывается кровоподтек (что за тонкая кожа - чуть-чуть прикусишь, и уже синяк, какая незадача!). Разум отключен, и чувства обостряются, словно у животного, - нет, это темная чувственность дождалась своего часа и пробудилась сама, рискуя иначе проспать всю жизнь. Настойчивая ладонь остужает разгоряченное тело, ныряет в разрез на груди и гладит легко и нагло, ловит бьющееся сердце, как мячик. Хильда дышит часто, напрягая мышцы, неподвижность изматывает ее сильнее долгого бега. "Хильда", - шепот вьется по горлу, словно дымок, скатывается меж ключиц и меж маленьких грудей, капельки слюны высыхают на коже, и поцелуи раскалены докрасна. Некогда думать и нельзя думать о том, кто эта дама, не морок ли она, не бред опьяненного сознания? Хильда чует запах ее духов, алые струи ее платья заливают колени, словно прибой. Она придвигается вплотную и в стену упирает руки, окружая Хильду не объятием, а телесною клеткой. Каблуки вечерних туфель выше каблуков сапог, дама смотрит сверху вниз - но взгляд ее неуловим, в бархатной оправе маски глаза лишены выражения, глаза сверкают, как драгоценные камни, месмеризируют и манят. "Хильда", - повторяет она, подменяя приказ - мольбою. И Хильда думает, что дотла пьяна и оттого безумна, и еще думает, что все равно никто ни о чем не узнает - а если и узнает, то такою связью тяжело скомпрометировать; император постесняется разбираться в деталях. Оправдания проносятся в голове, она успевает выстроить защиту - на будущее; если понадобится, она будет вооружена. Она пережидает, переживает и тянет поцелуй, разбитый, как зеркальце, на маленькие прикосновения. И бормочет затем, дергая подбородком:
- Да снимите же это... чего вы боитесь?
Дама стягивает с Хильды мундир, торопится от жажды - ее движения нервны, резки, неотточены, будто прежде ей не приходилось раздевать девушек. О, разумеется, это не так, но Хильда топает каблучком, заражаясь чужим нетерпением. Решившись, она боится теперь, что им помешают, и спешит не меньше, разуваясь, стаскивая лосины и белье. Лишь сорочка защищает ее честь: никто не принуждал ее, она сама захотела. Плотские желания быстры и прихотливы, Хильда слишком долго держала их в узде. Пути назад нет, путь отрезан: если кто-нибудь спросит ее, она ответит высокомерно, что не было насилия, она разделась и легла добровольно. И здесь даже есть куда лечь: на кушетку мадам Рекамье для ленивых красавиц и пылких влюбленных, округлую кушетку, на которой не выспишься сладко - она едва ли рассчитана на двоих. Холодок бежит снизу вверх, по голым ступням и тонким щиколоткам, обвивает кольцом колени и бедра. А дама стаптывает платье, по сброшенным кружевам проходит, как по дорожке, надменная и грациозная, в чулках и в маске - и с ехидною улыбкой. Ее охота удалась, она запишет себе на счет еще одну совращенную невинность. А впрочем, самоуверенно думает Хильда, а впрочем, еще неизвестно, кто тут кого совратил и кто стал настоящей добычей. Дама все-таки слишком нежна, ей недостает равнодушной настойчивости, она о чужих желаниях вспоминает - хотя стоит ли о них вспоминать? А Хильду не прельщает роль жертвы.
- Идите ко мне, - громко говорит она (голос оказывается таким сильным и звучным) - и протягивает руку, оттеняя жестом стертое словесное приглашение. Она берет последнее решение на себя, она хочет одна отвечать за безумный поступок. Надо же доказать, что в новой империи женщины наконец-то имеют право распоряжаться собственным телом.
Дама улыбается шире и кивает, приветствуя ее храбрость. "Вы отважны, как настоящий гусар", - падает ли эта похвала с ее благожелательных губ, или Хильда после выдумывает ее, когда вспоминает ночь? Слова не так важны, как немое сближение, дама мягко берет Хильду за плечи и толкает назад, на спину опрокидывает. Кушетка жестка и обтянута атласом, валики набиты конским волосом, в платье эпохи Директории надо ложиться на нее, в шелковом платье, подхваченном лентой под грудью. Но тогда уж будет не до любви. Сорочка не стесняет движений, Хильда раскрывает руки, и обнимает даму, и ощущает жар ее нагого, безликого тела. А с потолка, словно в римском театре, падают россыпью розы, тюльпаны и лилии - огромные, темные, нежные, как увеличенные тени цветов.
И потом, пока Хильда лежит, раздвинув ноги, вспотевшая, оглушенная, обессиленная, - любовница ее спокойно поднимает руку и снимает полумаску. Побледневшее и утомленное лицо прелестно перед рассветом, время, минувшее с последней встречи, не изменило ее - ведь Хильда, не удивляясь, а словно и не ожидая ничего другого, узнает в ней баронессу фон Вестфален. Все верно. Кто бы еще это мог быть, как не она? Кто мог не отступиться, обнаружив в мужском обличье - девочку? Пусть Хильде и не приносили ласточки ни одной скандальной истории, ни одного намека, ни отголоска дальнего - о предосудительных связях баронессы с кем-то другим, а не с юными художниками и музыкантами с пушком на щеках; пусть она и не поверила бы сплетням, даже если б узнала, - но чутье не обманешь: ни у одной женщины нет этого двусмысленного и томного очарования, митиленской прелести. Магдалена, Магдалена, не издаривайся так! - о, что за дело сумасбродке баронессе до чужих предупреждений?
- Узнаете меня, Хильда? Как мило, а ведь мы с вами давно не виделись, несколько лет, если я не ошибаюсь. Право, до чего приятная и нежданная встреча.
- Но как вы узнали меня в маске? Когда?
- О, еще в зале, когда вы танцевали со мною. Впрочем, ваш маскарад удался: вас было мудрено узнать. Вы очаровательный гусарский мальчик, ручаюсь, вы покорили много сердец.
- Так вы знали с самого начала? - бессмысленно переспрашивает Хильда.
- Конечно, я знала, иначе я не увела бы вас.
Она тоже пьяна, ее голос чуть-чуть дребезжит - но и этот неправильный звук, эта легкая фальшь - очаровательны. Не спросишь у нее наигранно и возмущенно: "О, что же вы сделали со мною, о, как вы могли?". Она не ответит, только засмеется - и Хильда знает, что засмеется вместе с нею. Растерзанная сорочка раскрыта на груди, обнажая любовные отметины, как боевые раны, мундир, и лосины, и сапоги разбросаны на полу, алое платье смято и скомкано. Баронесса обнимает ее и ладонью проводит по бедру - и нежное, усталое движение опасно: в нем все еще таится страсть, сдержанная дрожь, вибрация плоти. Хильда боится пошевелиться - иначе баронесса снова овладеет ею, влажными, непросохшими пальцами скользнув между ног. О, лучше притаиться, пока горячка не передастся ей самой, по воздуху, будто чума. Утром, выспавшись, она поймет, что сотворила непростительную глупость, она не посмеет поднять глаз на императора (о, ведь он так чист и так непорочен! и с кем же он все-таки уехал с маскарада, ведь он уехал с кем-то, разве нет?), она будет сторониться отца и прятать от него засосы на шее. Предвкушение покаяния живет где-то, горечью окрашивает голубиные поцелуи; но Хильда гонит его, Хильда с любопытством смотрит на себя и думает: как же с нею случилось такое? Неужели и в ней, равнодушной и холодной - у нее никогда нет времени на фантазии и на мысли о сексе, по вечерам она засыпает, как убитая, и спит без снов, пока не прозвонит будильник, она всегда слишком занята, она не успевает влюбиться, - неужели и в ней скрывается потаенная извращенная тоска, влечение, о котором нельзя говорить? Ей бы хоть сейчас испугаться, а она удивляется: ну надо же, никогда так о себе не думала! Ей бы накинуться на баронессу всерьез - "это вы меня совратили!" - а она подставляет ей губы и грудь. Пожалейте бедную безумицу. Не стоило ей пить шампанское так безоглядно.
- Вы... - начинает Хильда и смеется - так щекотны поцелуи, и ночь нелепа, и Фортуна босиком прыгает по потолку, размахивая рогом изобилия, - вы... вы просто опасная женщина. Если бы я знала раньше, я никогда бы не соглашалась кататься с вами вдвоем, вы могли со мной сделать самое ужасное...
Локоны баронессы развились и упали на плечи: она лохматая, будто ведьма - со средневековой гравюры, волосы дыбом; помада размазалась, рот - открытая рана, и алыми потеками, как мазками крови, расцвечено тело Хильды - от плеч до колен. Пот, слизь и краска возбуждают сильнее чистоты, несовершенство, худоба и невинность кружат голову даже той, что давно искушена в любовных прихотях. Гибко и легко она скользит вдоль распростертой Хильды, спускается к бедрам - и вновь поднимается, не торопясь, выступающие кости считает языком, очаровательная анатомистка, напряженными сосками прикасается, как стрелами, и отвечает прерывисто:
- Поздно же вы спохватились... и совершенно напрасно: я не растлеваю малолетних, и вы были со мною в безопасности.
- А теперь?
- А теперь, как видите, нет.
Объяснения излишни: умница Хильда чувствует все на своей шелковой шкурке. Но ловкости ей не занимать: выждав секунду, когда баронесса чересчур увлечена ласками, она выворачивается из ее рук и на спину опрокидывает, прижимает за плечи к кушетке - точно так же, как баронесса прижимала саму Хильду к стене (только вертикальная плоскость сменяется горизонтальной). И, вильнув белыми сильными ногами, оседлывает, как лошадку, садится верхом, воскрешая позабытые навыки - ведь когда-то она была недурною наездницей. Раздвинутые бедра прижаты к бедрам, Хильда торжествует, одерживая первую победу, и склоняется, губами ищет хохочущий рот баронессы. Ведь та не смущается, а забавляется внезапной сменой ролей.
- И здесь хотите власти, а, Хильда?
- Плох тот гусар, который не желает стать хотя бы ротмистром, - бойко отвечает Хильда: теперь у нее развязывается язычок. - А лучше - командиром лейб-гвардии гусарского полка. Чтоб вы бросали мне цветы, когда я въезжаю в ваш город, баронесса.
- Вот вы и открыли мне вашу мечту: вы хотите кружить головы застенчивым девушкам, жадным и юным, - ловит ее баронесса и ладонями сжимает ее стриженную голову, в короткие локоны зарывает пальцы. - Ох, что за буйные у вас желания, ох, как плакали бы бедные девушки, провожая вас.
- Но вы же не будете плакать.
- Надеюсь, и вы не будете плакать - утром.
Как липнет "ох" - точно репейник, не отвязаться: ох, баронесса видит слишком много, ох, если б можно было задержать полночь и отодвинуть рассвет. Хильда не станет плакать, но ей не хочется и думать о том, что маскарад окончится, ветер сметет конфетти, и, как на старой Земле, наступит пепельная покаянная среда. Она целует баронессу не в губы, а в улыбку, и трется, отгоняя ненужные, жалкие мысли; она хочет сорвать невинное, маленькое, безвредное удовольствие, она, в конце концов, заслужила своим хорошим поведением немножечко любви.
- Хильда, - задохнувшись, шепчет баронесса - о, молчание недолго продлилось! - и проводит рукою по ее содрогающейся спине. Дыханье выравнивается медленнее, сердце расстучалось с непривычки: Хильда лежит плашмя, лицом ткнувшись в горячее баронессино плечо, вытянув ноги поверх ее голых ног. Ласковая ладонь разглаживает и оправляет белую ткань, задевает ягодицы - но не возбуждает и не торопит. Все любовные безумства хороши в меру: с непривычки не следует ими злоупотреблять.
- Да? - глухо откликается Хильда. Сейчас она имеет право промолчать, прикрывшись усталостью и непременною послелюбовной печалью; но лукавство противно ей - оно замарает ее, а не баронессу. И она повторяет, приподнимая голову: - Да, баронесса? Вы что-то хотели сказать?
- Нет, не бойтесь, ничего особенного. Вам не холодно так лежать? Ночи сейчас свежие, а я даже не могу предложить вам одеяла. Разве что мое платье?
- Не нужно покрывал, укройся мною, - цитата звучит к месту, наконец-то ей находится применение; и баронесса узнает ее и усмехается, пальцем игриво грозит.
- Ах, вы! Беда мне с этими учеными девицами. О, мой трофей, награда из наград...
- Империя моя, бесценный клад, - подхватывает Хильда. - Или вы не верите, что я знаю все стихотворение, а не одну строку? Хотите меня проэкзаменовать?
- Нет, я могу с уверенностью заявить, что вы восхитительно умны для простого гусара. Вашу природу под мундиром не спрячешь.
- Мою природу?
- О нет, я не имею в виду вот это, - с милым бесстыдством поясняет баронесса и прикасается к груди Хильды, жестом подкрепляя слова, - вовсе нет. Но ваше личико умно и под маской, как бы вы ни пытались разыгрывать беспутного юнца. Потому-то я вас и узнала - из вас хорошее воспитание не выгонишь и бутылкой шампанского.
- Итак, вы узнали меня по дурной игре?
- Ну, и еще по вашим губам.
- О! - восхищается Хильда. - Так вот какие детали вы запоминаете лучше всего, - и освежает воспоминание, целуя баронессу, и слизывает остатки сладкой ее помады. Она всюду ищет истину и непременно хочет получить голые губы; она любит скрытую, строгую суть пуще всех блестящих украшений. Она думает, что баронессе незачем тратить время на прихорашивания: сторонние средства ничего не прибавят к ее красоте.
Но баронесса считает иначе - и смеется, уклоняясь от поцелуев:
- Вы меня раздели донага, даже помады не пожалели, разбойница. Довольно, довольно, вы процелуете кожу до костей... до зубов. Запомните на будущее: одни чувствуют себя голыми без серег и колец, а другие - без румян и пудры, существуют и исключения вроде вас, но о них мы поговорим как-нибудь после. А вы похитили у меня помаду, коварный корнет, и как же вам не стыдно? Теперь все узнают, чем мы с вами занимались на самом деле.
- Ах, так? Хорошо же, я сейчас заглажу свою вину.
- Вы попросите у меня прощения?
- На коленях, баронесса, на коленях.
Хильда в распахнутой донизу сорочке пробегает на цыпочках по холодному полу, поджимая ноги, как кошка на раскаленной крыше, раскрывает бисерную сумочку и узкий серебряный карандашик достает. Ее потряхивает от тающего хмеля, рассветная зыбь качается за окнами, дворец плывет в тумане - и фонари мигают на аллеях, отдалившись, словно огни маяков. Млечный путь, большая дорога военной удачи, медленно гаснет - до следующей ночи. Хильда снимает колпачок и вывинчивает алую палочку, срезанную наискосок. В игре надо идти до конца, последнею пьяной отвагой полнится грудь (гусарский мундир сорван, гусарское легкомыслие - нет); она возвращается, вооруженная губною помадой, и на колени встает возле баронессы.
- Ага, вы хотите заклеймить меня, Хильда?
- Нарисовать лилию на вашем лилейном плече? Ах, баронесса, я отвратительная художница, и мне не хочется портить ваши плечи дурными рисунками.
- Ну что ж, тогда...
Баронесса не договаривает и приподнимается на локте, усталая и точно охладевшая, на полуслове закончившая свое приключение. Ее глаза запали от бессонной ночи, на шелковых чулках спустились петли. Она еще притрагивается ласково к щеке Хильды, но кончики пальцев отяжелели, словно свинцом налились. И ее утомление передается Хильде, вспышка радости гаснет; она уже готова отбросить помаду и замереть так, на коленях стоя, уронив голову на край кушетки. Но мягкий голос зовет ее: "Хильда", - как звал в начале веселой ночи, - и Хильда не может, не смеет отмахнуться от этого зова. С улыбкою она отвечает:
- Смотрите на меня, баронесса, я не умею красить губы, - и, придерживая баронессу за подбородок, покрывает краскою ее прелестный рот. - Ну вот, теперь никто ничего не заметит.
- О нет, - возражает баронесса, - вы недооцениваете людей, Хильда. Все заметят, все, кто хотят замечать, разумеется. Но никто не догадается и никто не скажет, что я целовала вас слишком крепко. А от таких поцелуев и зависят репутации... да, никто не скажет, что я была внимательна к вам, и, поверьте, тем лучше для вас. Но вставайте, вы простудитесь, вставайте и ложитесь ко мне. Если я вас обниму, мы прекрасно уместимся на кушетке и не замерзнем насмерть. Скоро рассветет, и вы уедете домой спать, и я тоже... А пока идите, идите ко мне.

@темы: фанфики, фeмслэш, Legend of the Galactic Heroes

---

Тоже клип :)

[gr_gorinich]

AnnetСat клипует, и мне тоже захотелось
"Изерлонская политинформация"
Нарезка из ЛоГГа на песню Высоцкого "Странная сказка"

@темы: AMV, клипы, Legend of the Galactic Heroes

---

[AnnetCat]

Несу последнее изделие лап котовьих. Кот был пафосен, да.
"Ну что с того, что я там был". Видеоряд - как всегда.

@темы: AMV, клипы, Legend of the Galactic Heroes, персонажи

---

Виньетка "Новые правила игры"

[Ли Шеннон Кристи]

автор: я))
бета:  Алэй Лан
фандом: Титания
жанр: виньетка
пейринг: Аджиман/Идрис
рейтинг: пг-13
предупреждение: слэш
примечание: спасибо Алэй Лан за пост, вдохновивший на эту историю)))
виньетка для Алэй Лан

Идрис Титания успел побывать во многих спальнях, но ни в одной не задерживался до утра.
Он проснулся несколько минут назад, но не спешил вставать.
Идрис видел и помнил лорда Аджимана разным – во всем величии и за повседневными обязанностями, почти умиротворенным и гневающимся, но лишь вчера узнал, каков Безземельный лорд в постели.
Накануне глава семьи пригласил лорда Идриса в свой кабинет. Множество вопросов личного характера стало неожиданным испытанием для молодого человека. Было трудно скрыть, что остатки уверенности, которая и так пострадала в неравном бою с откровенным интересом лорда Аджимана, испарились после вопроса, как Идрис относится к интиму между мужчинами.
Произнеся положительный ответ, слишком юный для своего титула лорд покраснел как обычная служаночка, которую прихватила в темном углу хозяйская рука.
Лорд Аджиман поднялся из-за стола и протянул руку Идрису, который, не до конца понимая, что происходит, подскочил, как ужаленный. Он коснулся изящными пальцами руки Безземельного лорда и вздрогнул, когда ладонь Аджимана сомкнулась, заключая их в объятия.
Происходящее Идриса восхищало и изумляло одновременно.
Покорно следуя за лордом Аджиманом в спальню, он лихорадочно соображал, какую выгоду можно извлечь из этих отношений. Здравые мысли закончились, как только Аджиман сжал его член через ткань форменных брюк и, обнаружив, что его преданный подчиненный уже возбужден, довольно улыбнулся...
Идрис попытался осторожно выбраться из крепких объятий, но Аджиман не отпустил его, напротив, он еще теснее прижал к себе любовника, который пытался поверить в искренность, когда разум, привыкший к интригам, убеждал его, что и в этой игре есть правила, и их надо вызубрить.

@темы: слэш, фанфики, Tytania

---

[Алэй Лан]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

иду с мешком

[AnnetCat]

Видео везде - «Легенда о героях галактики». Дальше начинается разнообразие.

1.

Ad Leuconoen

М. Щербаков «Ad Leuconoen»



2.

Мне нравится, что вы больны не мной

М.Таривердиев на слова М.Цветаевой «Мне нравится, что вы больны не мной...»



3.

Мой друг лучше всех играет блюз

«Машина времени» - «Мой друг лучше всех играет блюз». В двух вариантах) у каждого из них свои достоинства и свои недостатки...





4.

Куда уходит детство

«Куда уходит детство». Поет Пугачева много-много лет назад))



5.

Линия жизни

«Сплин» - «Линия жизни».Песня про Изерлон)



6.

Баллада о королевском бутерброде. Варнинг! издевательство над святым!

Татьяна и Сергей Никитины, «Баллада о королевском бутерброде».
Варнинг! издевательство над святым!

@темы: AMV, клипы, Legend of the Galactic Heroes